Второго Рима день последний (ЛП) - Валтари Мика (книги онлайн без регистрации txt) 📗
Уже вооружается флот Папы в Венеции. Кардинал Исидор уверяет, что флот выйдет на помощь Константинополю, как только весть об оглашении унии достигнет Рима. Но сегодня вслед кесарю Константину народ кричал: «Вероотступник! Вероотступник!» Самое ужасное, самое опустошительное, самое разрушительное слово, которое можно выкрикнуть человеку. Это цена, которую он должен заплатить за десяток военных кораблей. Если только корабли эти вообще когда-нибудь придут.
Кардинал Исидор уже привёз с собой немного лучников, которых завербовал на Крите и на других островах. Ворота города наглухо закрыты, Турки опустошили всю округу и перекрыли Босфор. Их опорный пункт – крепость, которую султан приказал воздвигнуть этим летом возле самого узкого места Босфора. Она была построена за несколько месяцев на стороне Пера на христианском берегу. Ещё весной там стоял храм архангела Михаила. Теперь каменные колонны храма служат подпорками толстых, в тридцать стоп, стен турецких башен и пушки султана стерегут теснину.
Обо всём этом думал я, когда стоял у огромных бронзовых ворот собора Мудрости Божьей. Именно тогда я увидел её. Ей удалось вырваться из толпы и вернуться в собор. Она часто дышала, и вуаль её была разорвана в клочья. В Константинополе знатные гречанки имеют обычай закрывать лицо перед незнакомыми людьми и живут обособленно в своих домах под опекой евнухов. Когда они едут на коне или носилках, то впереди бегут слуги с распростёртыми полотнищами, чтобы уберечь их от взглядов прохожих. Их кожа бела и прозрачна.
Она взглянула на меня, и время замерло на лету, солнце перестало обращаться вокруг земли, прошлое слилось с настоящим и уже ничто не существовало кроме этой минуты, этой единственной живой минуты, которую не смогло поглотить даже жадное время.
Я знал много женщин. В любви я холоден и эгоистичен. Я получал наслаждения и давал наслаждения другим. Но любовь для меня всегда была презренной похотью плоти, которая после удовлетворения вызывала угнетение души. Только из сочувствия я мог изображать любовь, пока был способен на это.
Много женщин знал я в своей жизни, пока, наконец, не отказался от них, как и от многого другого, мешавшего мне. Женщины слишком телесны, а я ненавижу всё, что делает меня зависимым от моего собственного тела.
Она казалась почти такой же высокая, как и я. Её светлые волосы выбивались из-под расшитого узорами капора. На ней был голубой плащ, шитый серебром. Её глаза были как бронза, кожа как золото и слоновая кость.
Но не на её красоту смотрел я тогда. Взгляд её заворожил меня, ведь глаза эти были мне хорошо знакомы, словно видел я их когда-то во сне. Карие, ясные, они обратили в прах всё будничное, мелкое. И вдруг, они расширились от изумления, а потом улыбнулись мне нежданно.
Восхищение моё было настолько чистым, незамутнённым низменным желанием, что вдруг почудилось мне, будто тело моё стало излучать свет, как виденные мною когда-то шалаши святых монахов – отшельников из Атос сияли неземным светом наподобие ярких ламп высоко на огромных кручах. И сравнение это – не святотатство, ведь в тот момент моё второе рождение стало святым чудом.
Насколько долго это длилось, я не знаю. Может, не дольше чем выдох, который в последнее мгновение нашей жизни освобождает душу от тела. Мы стояли в двух шагах друг от друга, но, какой-то миг, мы стояли на грани между земным и вечным, и была эта грань как лезвие меча.
Наконец, я вернулся к действительности. Я должен был что-то сказать. И я сказал:
– Не бойся. Если хочешь, я провожу тебя к дому твоего отца.
По её капору я видел, что она не замужем. Хотя, в ту минуту не имело никакого значения, была она замужем или нет: её глаза доверчивые, родные, смотрели на меня.
Она глубоко вздохнула, словно долго сдерживала дыхание, и спросила:
– Ты латинянин?
– Латинянин,– ответил я.
Мы смотрели друг на друга и в этой неспокойной толпе были только она и я, словно очутились мы вдвоём в раю на заре времён. Её щёки запылали румянцем стыда, но она не опустила взгляд. Мы узнавали глаза друг-друга. Но, наконец, она не выдержала и спросила дрожащим голосом:
– Кто ты?
Её вопрос вовсе не был вопросом. Этими словами она лишь признавалась, что узнаёт меня своим сердцем, как узнал её я. Но чтобы дать ей время совладать с собой, я сказал:
– Я рос во Франции, в городе Авиньон, пока мне не исполнилось тринадцать лет. Потом странствовал по многим странам. Зовут меня Джоан Анжел. Здесь меня называют Иоханес Анхелос
– Анхелос,– повторила она. – Ангел. И поэтому ты такой бледный и серьёзный? И поэтому я так испугалась, когда увидела тебя?
Она подошла ближе и коснулась пальцами моей руки.
– Нет, ты не ангел. Ты из плоти и крови. Почему ты носишь турецкую саблю?
– Привык к ней, – ответил я. – Турецкая сталь твёрже христианской. В сентябре я убежал из лагеря султана Мехмеда. Он как раз закончил строительство крепости над Босфором и собирался возвращаться в Адрианополь. Сейчас, когда началась война, ваш кесарь уже не выдаёт турецких невольников, бежавших в Константинополь.
Она посмотрела на меня и сказала:
– Твоя одежда не похожа на одежду невольника.
– Да, я не ношу одежду невольника. Около семи лет я входил в свиту султана. Султан Мурад возвысил меня, назначив смотрителем своих собак, а потом подарил меня своему сыну. Султан Мехмед использовал мои знания, читал вместе со мной греческие и римские книги.
– Как ты стал невольником у турок? – спросила она.
– Четыре года я прожил во Флоренции и был тогда богатым человеком, но мне опротивела торговля, и я вступил в Орден крестоносцев. А турки пленили меня под Варной.
Её глаза просили продолжать.
– Я был секретарём у Юлия Кесарини. После поражения его конь увяз в болоте, и убегавшие венгры убили кардинала, ведь их молодой король пал в этой битве. Кардинал подговорил короля нарушить мир с турками, скреплённый клятвой. Поэтому венгры считали, что кардинал навлёк на них проклятие. И султан Мурад обращался с нами как с клятвопреступниками. Но мне он не причинил вреда, хотя приказал казнить всех пленных, которые не пожелали признать его бога и пророка. Кажется, я слишком много говорю. Извини. Я слишком долго молчал.
Она возразила:
– Мне интересно. Я хочу больше знать о тебе. Но прочему ты не спрашиваешь кто я такая?
– Не спрашиваю,– ответил я. – Ты есть. Для меня этого достаточно. Не думал, что со мной ещё может такое случиться.
Она не спросила, что я имел ввиду. Обернулась и посмотрела вокруг. Толпа начала рассеиваться.
– Иди за мной,– сказала она шёпотом, взяла меня за руку и быстро втянула в густую тень бронзовых ворот.
– Признаёшь унию? – спросила она.
Я пожал плечами:
– Мою веру уния не затрагивает.
– Войдём в храм,– сказала она.
Внутри, и притворе, мы остановились в том месте, где подкованные железом башмаки стражей за тысячу лет выбили впадину в мраморном полу. Люди, которые, спасаясь от толпы, остались в храме, искоса поглядывали на нас. Несмотря на это, она обняла меня за шею и поцеловала.
– Сегодня праздник святого Спиридона,– сказала она и перекрестилась на греческий манер. – Только от отца, не от Сына. Пусть мой христианский поцелуй как печать скрепит нашу дружбу, чтобы никогда мы позабыли друг-друга. Скоро за мной придут слуги моего отца.
Её щёки пылали, а поцелуй вовсе не был христианским. Она пахла гиацинтами. Её высокие, слегка выпуклые брови – две тонкие линии – были подведены тёмно-серой тушью, губы накрашены красной помадой, как принято среди знатных женщин Константинополя.
– Не могу просто так расстаться с тобой,– сказал я. – Даже если бы ты жила за семью замками, я не успокоюсь, пока не найду тебя. Я преодолею время и пространство, если они разлучат нас, и приду к тебе. Ты не сможешь этому помешать.
– Зачем мне тебе мешать? – спросила она, лукаво поднимая брови. – И почему ты думаешь, что я не хочу узнать больше о тебе и твоей удивительной судьбе, Анхелос?
