Тайна горы Муг - Моисеева Клара Моисеевна (книги .TXT) 📗
— Покорми его пшеничной похлебкой, подлей молока, — попросила она мужа. — Пусть живет, и для него найдется лепешка.
Мальчик перестал плакать и принялся за еду. Он не произнес ни слова, только изредка тихо вздыхал, словно знал, какое горе его постигло. Когда миска опустела, Аспанзат снова заплакал:
— Где отец?..
Мальчик уснул на кошме рядом с Навимахом, прикрытый краем ватного одеяла. Ночью он кричал во сне и всхлипывал. Чатиса подумала, что его преследуют злые духи, и, чтобы отогнать их, положила рядом с Аспанзатом ветку цветущего миндаля. Была весна, и вокруг дома все деревья стояли в розовой пене цветов.
Весь следующий день старая Махшира не переставала ворчать. Ей казалось, что Навимаху будет не под силу прокормить сироту. Но на третий день, порывшись в своем узле, она вдруг вытащила старое ватное одеяло и, бросив его мальчугану, сказала:
— Прикройся, ночь холодная!
Соседи недаром говорили, что счастье пришло в дом Навимаха вместе с Аспанзатом. Такого урожая коконов, какой был в то лето у шелкодела, давно уже не знали во всей округе. Чатиса едва поспевала срывать ветви тутовника, чтобы накормить прожорливых шелкопрядов. Напрасно плакала маленькая Кушанча, матери некогда было ее утешить. Махшире тоже было не до малютки. Только Аспанзат подходил к колыбели девочки и качал ее, как делала это Чатиса.
В середине лета наступила пора варки коконов. Целые дни Навимах проводил у костра. Как только в котле закипала вода, он опускал коконы и делал запарку. Нужно было угадать этот миг безошибочно — коконы могли испортиться и не размотаться. Но разве мог ошибиться Навимах — ведь он с пяти лет уже помогал отцу делать эту работу! Он делал ее искусно и радовался, когда все шло хорошо.
Бывало женщины усядутся рядом с котлом и тянут нить на деревянное веретено, а Навимах что-то напевает. Он поет веселую песенку, потому что очень любит, когда в котле много коконов и когда непрестанно тянется тонкая, как паутина, шелковая нить. Глаза у него слезятся от дыма; руки, обожженные кипятком, покрыты коркой и болят, а на душе спокойно. Если хорошо поработать, то легче расплатиться со старым, жадным Акузером, которому он задолжал после страшного недорода. Платить надо ему и за землю под виноградником, которую Навимах каждый год удобряет, за воду в канале, который чистит и оберегает семья, за деревья, когда-то посаженные его отцом.
Немалую долю урожая плодов Навимаху приходится отдавать Акузеру. Кроме того, он платит еще шелками.
Когда созревал виноград, во дворе Навимаха уже появлялись мотки мягкого, блестящего шелка, окрашенные в желтый, красный и синий цвет. Чатиса садилась за ткацкий станок и от зари до заката не оставляла его.
Однажды, в день Митры [2], когда она натянула на раму пестрый моток основы, к ней подошел Аспанзат и совсем как большой спросил:
— Что ты делаешь?
Чатиса очень обрадовалась словам ребенка. Прошло уже полгода с тех пор, как Навимах привел мальчика, а он все еще дичился, почти не говорил. Улыбался он только у колыбели маленькой Кушанчи. Увидев его, девочка протягивала к нему ручонки, и лицо мальчугана сияло радостью. Он что-то говорил ей тихим голосом, и они отлично понимали друг друга. Но стоило Чатисе спросить его о чем-нибудь, как он прятался или молча смотрел исподлобья. И вдруг он сам заговорил:
— Это веретено?
— Говори, мой милый, говори… — повторяла Чатиса и ласково гладила курчавую голову мальчика. — Учись, будешь помощником нашим.
Прошел год. Прошел другой. Аспанзат подрос. Подросла и Кушанча. Когда ей исполнилось два года, ее подняли из колыбельки и пустили играть с Аспанзатом. Теперь Чатиса не боялась, что девочка упадет или расшибется о камни. Кушанча уже все понимала. С самого дня рождения до двух лет малютку привязывали к деревянной люльке. Когда мать бывала свободной, она позволяла девочке ползать по полу. Но чаще она была занята, и тогда маленькая Кушанча по целым дням не подымалась и жалобно плакала. Ей хотелось двигаться, шевелить руками и ногами. Зато как весело было теперь, на свободе, после такой неволи. Кушанча прыгала и резвилась, как птичка, и всех радовала своим весельем.
Годы шли, и Чатиса говорила, что дети расцветают, как весенние цветы. Мать любовалась ими, и сердце ее радовалось.
Аспанзат был старше Кушанчи на три года, но как охотно он выполнял ее маленькие капризы. Чатиса нередко думала о том, что сын послан им доброй богиней Анахитой.
— Это она сделала нам добро! — говорила Чатиса мужу. — Я постоянно угождаю ей молитвами и жертвоприношением.
Аспанзату исполнилось пять лет, и отец стал приучать его к работе. То пошлет за хворостом, то велит шелковицу собирать. Мальчик подметал двор и кормил уток. Глядя на него, бралась за работу и маленькая Кушанча. Шутя и играя, дети привыкли помогать взрослым. В одиннадцать лет Кушанча уже отлично разматывала коконы и кормила шелковичных червей. А брат ее к этому времени умел запаривать коконы и нередко помогал отцу у котла.
Старый гончар, видя Аспанзата за работой, никак не мог успокоиться. Собственные его сыновья отличались необыкновенной ленью. Навифарму не раз приходилось прибегать к помощи кожаной плетки, чтобы заставить их что-нибудь сделать, а поесть они любили и, по словам Навифарма, просто разоряли его.
Вечные жалобы соседа раздражали Навимаха. Он удивлялся тому, как много болтает гончар о пустяках, а вот о будущем своих детей совсем не думает. Его, Навимаха, все чаще тревожит мысль о судьбе сына.
Когда он взял к себе сироту, все было тихо и спокойно на землях Согдианы. А с тех пор как здесь стали хозяйничать иноверцы, нельзя было не думать о судьбе детей. Что ждет их в будущем? Вот уже десять лет, как они обосновались во всех лучших городах. Самарканд перестал быть столицей Согдианы, он стал городом бедуинов. Но, слава богам, в Панче их еще нет. Правда, согдийцы платят дань самаркандскому наместнику, но подати — это еще терпимо! Другое дело, когда их воины задумают поселиться в Панче. Тогда жди всяких бед! Дурные вести лишили людей сна и покоя. Человек, верный слову Митры, понимает, что есть в этом гнев богов.
Так думает Навимах. И каждый раз, когда кто-нибудь заговаривает с ним о будущем, он тяжко вздыхает.
Как-то в день поминания мертвых Навимах предложил Аспанзату пойти в храм предков и принести жертву в память отца.
— А разве меня пустят туда? — удивился Аспанзат. — Ведь там только богатые господа молятся.
Аспанзат редко покидал свой дворик. Только раз ему пришлось побывать за тяжелыми, медными воротами, вблизи дворцов, где жила согдийская знать. Он видел, как туда въезжали караваны, груженные тюками всякого добра, видел богатых юношей с золотыми поясами, в дорогих шелковых одеждах.
Они мчались на своих конях, и все вокруг говорили, что они торопятся на соколиную охоту. Их сопровождало множество слуг.
— Эта знать так богата, — рассказывал Навимах сыну, — что вместо воды пьет дорогие вина, привезенные из дальних стран, а жареную дичь приправляет пряностями, которые дороже золота.
— Ты говоришь, боги справедливы, — допытывался Аспанзат, — но я не вижу справедливости. Почему же все лучшее отдано этим юношам с золотыми поясами?
— Боги знают, где истина! — отвечал Навимах. — Если бы люди знали ее так же хорошо, то они стали бы подобны богам.
— Погляди, каков наш сын, — говорила с гордостью Чатиса, — обо всем спрашивает. Все хочет знать. Пусть вырастет мудрым!
— Милостью неба он достоин нашей любви, — соглашался Навимах. — Беда только в том, что ум его не обогатится у закопченного котла, за варкой коконов. Если бы я смог обучить его грамоте!
— Зачем Акузеру так много плодов? К чему афшину столько дворцов? — не унимался Аспанзат.
— Давно известно, что чем богаче господин, тем он жаднее, — отвечал Навимах. — Каждый раз, когда я приношу Акузеру что-либо в оплату долга, только и жду, что обругает. То фазаны тощие, то виноград несладкий, то орехи мелкие. Ко всему придирается. А приди на базар, там увидишь сушеные плоды трехлетней давности — это люди Акузера торгуют его добром. Погреба у него переполнены, и добро гниет…
