Кораблекрушение у острова Надежды - Бадигин Константин Сергеевич (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
— Ты же сам говорил, что довольно проливать кровь!
— Говорил, но когда у тебя хотят отнять голову… Ведь другой головы господь бог нам не даст. Иногда приходится поступать строго, на этом стоит государство… Нам, всем Годуновым, угрожает злая смерть, если мы сами себя не спасем, — повторил Годунов.
Царица Орина продолжала молчать, комкая в руках платок и смотря на подол платья. Она была простой, доброй женщиной, любила мужа и во всем верила брату.
— Хорошо, я упрошу государя постричь в монастырь заговорщиков. Я расскажу ему, сколько зла они приносят людям. Может быть, он поверит мне.
— Иди к нему сейчас, торопись, время терять нельзя. Может быть, они готовят мятеж, я не знаю, на что решились Шуйские.
— Хорошо, дожидайся у царской спальни. Государь Федор Иванович позовет тебя.
— Спасибо, сестра, спасибо! — Борис Годунов опять стал целовать руки царицы. — Ты спасешь всех нас, спасешь от разрухи государство.
Орина поцеловала брата, и они вместе вышли из горницы.
Правитель долго ждал в передней. Как всегда при новом царе, здесь было немноголюдно. У дверей стояла стража. На скамьях дремали разомлевшие, сытно пообедавшие вельможи. Перебирая четки, сидели монахи.
Наконец в дверях появился царский стольник князь Морткин и пригласил Годунова.
Царь Федор стоял у дверей. Он сделал заплетающимися ногами несколько шагов, с трудом взобрался в кресло.
— Подойди, почему далеко встал? — И царь Федор поманил Годунова рукой.
Правитель подошел, поклонился еще ниже, приложился к царской руке, пахнущей воском и лампадным маслом.
— Не надо, не надо! — Царь Федор потряс руку, словно от ожога. — Тебе голову хотели срубить? Оринка мне все рассказала… Твоя голова на плечах осталась, а другие головы ты сам откусить хочешь. Нет, не дам, не дам кровь проливать!.. — Выпученные глаза царя уставились на великого боярина. Он замолчал, нижняя губа у него отвисла, тонкой струйкой потянулась слюна. — В монастырь, в монастырь, постричь в монахи, пусть на Оринку не замахиваются. Хоть и не по своей воле, а все богу лишняя молитва за нас, грешных… И тебе, шурин, Иисусову молитву надо творить… не забывать господа нашего. Власть — богомерзкое дело, нечистый тебя по все дни сторожит. Сколько раз в день Иисусову молитву читаешь?
— Сто раз, великий государь, больше и времени недостанет.
— Три тысячи молитв творить приказываю. И утром, и днем, и вечером, и перед сном. Добрее станешь и крови человеческой не захочешь проливать… Слышишь, что я сказал?
— Слышу, великий государь.
— Скажи, скоро ли в Успенскую церковь новый колокол, на сто пудов, привезут, что я заказывал?
— Скоро, великий государь, к празднику покрова божьей матери обещают мастера закончить.
Царь Федор склонил голову и задумался.
— Принеси икону чудотворца Николая, спроси Оринку, она знает.
Борис Годунов сходил в спальню, принес большую древнюю икону с облупившейся краской.
— Целуй чудотворца, целуй, целуй… Поклянись мне в том, что крови человеческой не будешь проливать, за свою голову мстить.
Борис Годунов смиренно поцеловал икону.
«Вот ведь как, — думал он. — Плох был царь Иван Васильевич, грозен, плакали от него кровавыми слезами, но и такой царь — не царь».
— Ну, иди к себе пока, а я помолюсь. — Федор с кряхтением стал сползать с высокого кресла. — Ох, ноженьки мои болят, наказал господь за грехи! Борюшка, — вдруг сказал царь другим голосом, — я босеньким хочу ходить, а спальники не дают. Скажи спальникам…
— Негоже великому государю босому быть.
— Зачем Федьке Богомольцу можно, — плаксиво продолжал царь, — он и зимой и летом босой по Москве ходит. Мне бы только в горницах…
— Негоже великому государю, чести поруха.
— Ноженькам в сапогах тяжко, болят у меня ноженьки.
— Не токмо государю, но псарю без сапог ходить негоже, — внушительно произнес Борис Годунов. — И государыня Орина Федоровна того не захочет.
— Ну, тогда иди, — махнул рукою царь Федор. — Злой, злой! Заладил одно: негоже, негоже. Привык с боярами своеволить.
В дверях Борис Годунов столкнулся с митрополитом Дионисием и смиренно подошел под благословение.
— Я все знаю, — сказал владыка. — Шуйских не трогай, они не виноваты… Успел царя известить? Небось головами просил их выдать?
— Не просил, а надо бы, — пробурчал правитель. — Мою-то голову, владыка, во что ценишь?
— Разговор о твоей голове особый… Многие хотят ударить челом государю, дабы развелся он с неплодною супругой, сестрой твоей, отпустил ее в монастырь. Наследник престола нужен для спокойствия державы. Ты же велик царицей, потому слов сих не приемлешь.
Борис Годунов молчал, обдумывая, что сказать. Он угождал митрополиту, честолюбивому, сладкоречивому человеку, рассуждал с ним, оказывая знаки уважения, благосклонно слушал, но всегда действовал по-своему… Непреклонностью своей воли Годунов изрядно досаждал святителю. А главное, он мешал вырвать у царя новые поблажки для церкви.
— Правда ли сие, отче?
— Истину говорю, правда.
— Каким аршином ты меришь правду? — спросил Годунов и усмехнулся.
Дионисий удивленно поднял брови.
— Если я своим аршином мерю, выйдет правда, а другой со своим сунется — кривда получится, — продолжал Годунов.
— Бог на правду всегда укажет, — отрезал митрополит.
— Развод супругов есть беззаконие, отче, не божеское дело! Ты преступаешь церковные законы, у Федора еще могут быть дети. Государыня молода, здорова, добродетельна. Во всяком случае, трон не останется без наследников — царевич Дмитрий живет и здравствует… По мне, даже лучше, если у великого государя Федора Ивановича не будет детей, ибо может произойти междоусобие с его детьми и дядей их Дмитрием.
Владыко Дионисий почитал Бориса Годунова сильным и умным человеком и знал, что он держится у трона не только благодаря сестре-царице. Ссориться с ним даже митрополиту было опасно.
— И я и Шуйские виноваты только в том, что беспокоились за судьбу государства, — миролюбиво сказал он. — Послушай, Борис Федорович, я даю слово не поддерживать развод. Даю за всех… Не трогай только Шуйских, не мсти виноватым.
— Что ж, — подумав, сказал Годунов, — для тебя, отче, я всегда рад поступиться. Шуйских не трону. Но князя Ивана Мстиславского велит государь постричь в монастырь. И дочь его Ксению тоже в монастырь. Так будет спокойнее. Но если Шуйские снова поднимут на меня руку, то расправлюсь без снисхождения.
Владыка взглянул на Годунова. В глазах правителя была твердость.
— Согласен, отче?
— Благословляю.
Великий боярин покорно склонил голову и поцеловал святительскую руку.
Глава восьмая
НЕТ НИЧЕГО ТАЙНОГО, ЧТО НЕ СТАЛО БЫ ЯВНЫМ
Купец Джон Браун, разбогатевший на русской торговле, занимал две большие горницы в новом гостином дворе, совсем недавно построенном в городе Архангельске. Выполняя волю усопшего царя Ивана, московские воеводы Нащокин и Волохов поставили возле древнего Архангельского монастыря крепостные стены и башни. Место было удобное, берег возвышенный. Новый город ближе к морю, чем Холмогоры, путь к нему преглуб, годен для любого корабля.
Сегодня Джон Браун отправил в Лондон два корабля с полным грузом пеньковых канатов и решил отдохнуть вечером от забот. В гостях у него сидел купец — меховщик Ричард Ингрем. Приятели плотно поужинали и, развалясь в мягких креслах, пили пиво и лениво беседовали.
На улице дул пронизывающий морской ветер. Окна занавешены темными занавесями. Горели две свечи в серебряном подсвечнике.
— Наступил июль, а холодно, будто осенью, — передернув плечами, сказал гость.
Джон Браун молча поднялся и бросил в камин несколько сухих еловых поленьев. Дрова затрещали, посыпались искры. Пламя блеснуло на гладкой лысине хозяина.
— О, благодарю, мой друг, теперь я согрею свои старые кости.
— А вот, представьте, русские переносят холод отлично. Они месяцами живут на льдах. Зимой, при лютом морозе.
