Тернистым путем [Каракалла] - Эберс Георг Мориц (книги полностью бесплатно TXT) 📗
Таким образом, она издавна привыкла тихо и молча исполнять свои дочерние обязанности, не рассчитывая ни на какую благодарность за это; он же, со своей стороны, воображал, что оказывает ей какую-то милость, терпя ее постоянное присутствие.
За несколько минут перед тем ему показалось бы невозможным, чтобы ему когда-нибудь пришлось обмениваться с дочерью мыслями или следовать ее совету, а между тем теперь дошло и до этого, – и он во второй раз в это утро посмотрел ей в лицо с изумленным и озадаченным видом.
Предостережение дочери – не выдать убежища Александра – он в глубине души, должно быть, нашел основательным, а ее совет повидаться со старшим сыном тоже согласовался с его тайным желанием, сильно волновавшим его душу с тех пор, как он услышал рассказ Мелиссы о встрече ее с духом одной умершей.
Мысль о возможности снова увидеть ту, память о которой была для него дороже всего на земле, обладала такою увлекательною прелестью, что она озабочивала его в более сильной степени, чем опасность сына, который, однако же, был дорог его сердцу, так странно устроенному.
Поэтому он спокойно и как будто желая открыть дочери что-нибудь давно уже зрело обдуманное им сказал:
– Разумеется! Я думал зайти и к Филиппу. Только… – Здесь он остановился: опасение за сына вдруг снова начало тревожить его сильнее. – Только я не могу выносить дольше неизвестности относительно мальчика.
Тут отворилась дверь, и в комнату вошел тот самый Андреас, защиту и совет которого рекомендовал Александру Диодор. Мелисса приветствовала его с сердечностью дочери.
Он был вольноотпущенный фамилии ее жениха и служил своему бывшему господину, Полибию, в качестве главного и неограниченного управляющего его большими садами и всеми его богатыми владениями.
Никто бы не признал бывшего раба в этом человеке с прямою смелою осанкой и смуглым лицом, из-под бровей которого сверкали живым пламенем черные строгие глаза, выражавшие сознание собственного достоинства.
Такой вид имели предводители тех восстаний, которые так часто случались в Александрии, и было что-то повелительное в звуке его голоса и энергичных жестах его жестких, но хорошо сформированных рук.
Правда, он уже двадцать лет командовал значительным числом рабов Полибия, человека мягкого и притом болезненного с тех пор, как подагра засела в его ноги. В этот день новый припадок болезни приковал его к постели, и он послал своего поверенного в город сообщить Герону, что он радуется выбору своего сына и думает защитить Александра от всякой ловушки.
До сих пор Андреас передавал свое поручение только вкратце и деловым тоном, но затем он обратился к Мелиссе и сказал с дружескою сердечностью:
– Полибий желает также знать, хорошим ли уходом пользуется твой жених у христиан; и отсюда я отправлюсь к нашему больному.
– В таком случае потребуй от своих друзей, – заметил Герон, – чтобы на будущее время они не держали таких злых собак.
– Это было бы бесполезно, – возразил вольноотпущенник, – потому что бешеный зверь едва ли принадлежал тем, дружбою которых я горжусь, а если бы и принадлежал, то случившееся столько же прискорбно им, как и нам.
– Один христианин не допускает никакого обвинения против другого, – заметил Герон, пожимая плечами.
– Пока это дозволяет справедливость, разумеется, нет. Затем он спокойно спросил, не имеет ли Герон что-нибудь послать или сообщить своему сыну, и когда тот ответил отрицательно, то вольноотпущенник собрался уходить. Но Мелисса удержала его и сказала:
– Я пойду с тобою, если ты позволишь.
– А я? – спросил Герон тоном обиженного. – Дети, как видно, все больше и больше разучаются заботиться о мнении и потребностях отца. Я должен идти к Филиппу. Кто знает, что может случиться в мое отсутствие, и не в обиду тебе, Андреас, чего нужно искать моей дочери у христиан?
– Ее больного жениха, – резко ответил Андреас и затем спокойно продолжал: – Проводить ее будет для меня удовольствием, а твой Аргутис – человек верный и сумеет, во всяком случае, найтись лучше, чем неопытная девушка. Я не вижу никакой разумной причины удерживать ее дома, Герон. Я желал бы также перевезти ее на ту сторону озера. Видеть у себя будущую невестку, это облегчило бы страдания Полибия. Собирайся, дитя мое.
Герон с неудовольствием выслушивал эти слова, и его первым гневным движением было желание поставить вольноотпущенника в надлежащие границы. Но когда его глаза встретили твердый, серьезный взгляд Андреаса, он сдержался и сказал только, пожимая плечами, причем он умышленно не смотрел на вольноотпущенника, а обращался только к Мелиссе:
– Ты невеста и взрослая. Слушайся, если хочешь тех, чьи желания здесь больше значат, чем мои. Ведь сын Полибия и без того будет скоро твоим повелителем.
С этими словами Герон сложил свой плащ в складки, и когда девушка поспешила ему помочь, он позволил это, но крикнул вольноотпущеннику:
– Я прошу только одного: у вас там, за озером, довольно рабов. Как только что случится с Александром, вы должны известить меня об этом.
Затем он поцеловал Мелиссу в голову, бросил Андреасу покровительственный привет и оставил мастерскую.
Овладевшая им мечта ослабила его упрямство; но он был бы все-таки менее уступчив относительно бывшего раба, если бы предложение последнего не освобождало его, Герона, на ближайшее время от присутствия Мелиссы.
Он, разумеется, не боялся дочери, но ей не следовало знать, что он желал познакомиться через Филиппа с магом Серапионом и надеялся при посредстве последнего по крайней мере встретить духа той, по которой так тосковал. Вышедши на улицу, он ухмыльнулся про себя, точно мальчик, счастливо ускользнувший от своего воспитателя.
VII
Мелисса, идя возле Андреаса, тоже чувствовала себя точно выпущенной на свободу.
У садов Гермеса, где стоял ее дом, замечалось еще мало признаков волнения, с которым александрийские граждане ожидали прибытия императора. Большинство попадавшихся Мелиссе и Андреасу людей шли им навстречу, чтобы присутствовать при торжественной встрече Каракаллы на восточной стороне города, между Канопскими и Солнечными воротами.
Однако же довольно значительное число мужчин, женщин и детей шли также и с ними по пути, к западу, так как было известно, что император остановится в Серапеуме.
Едва они вышли из дома, Андреас спросил девушку, положила ли она в корзину, которую за ними нес его раб, головной платок или густое покрывало. Она ответила утвердительно, и Андреас был доволен этим, так как солдаты Каракаллы, вследствие слабого за ними надзора и безумных подарков их повелителя, превратились в необузданную шайку буянов.
– В таком случае будем избегать встречи с ними, – попросила Мелисса.
– Если это возможно, то разумеется, – отвечал Андреас. – Во всяком случае будем спешить, чтобы снова прийти к озеру раньше, чем толпа нам затруднит путь. Ты провела тревожную и полную приключениий ночь, дитя, и, разумеется, чувствуешь усталость.
– О нет! – отвечала она спокойно. – Когда я была у христиан, они подкрепили меня вином и пищей.
– Они, разумеется, ласково обошлись с вами?
– Одна женщина ухаживает за Диодором, как мать, – сказала Мелисса, – да и мужчины были предупредительны и заботливы. Отец не знает их, а между тем… Тебе ведь известно, как он восстановлен против них?
– Он говорит о них со слов толпы, – отвечал Андреас.
– Да, уже начинает заниматься заря. Время исполнилось.
Мелисса с изумлением посмотрела на своего спутника и вскричала с живостью:
– Как странно! Я слышала уже один раз сегодня эти самые слова, и они не выходили у меня из головы. А так как ты только что подтвердил подозрение отца, то я хотела просить объяснить мне их смысл.
– Какие слова? – спросил Андреас.
– Когда же время исполнилось?
– А где ты слышала это?
– В доме, где Диодор и я прятались от Цминиса.
– Это дом собрания христиан, – сказал Андреас, и его выразительное лицо омрачилось. – Однако же те, которые собираются там, мне чужды, потому что они следуют вредному лжеучению. Но все равно! Они тоже называют себя христианами, и слова, заставившие тебя думать, в моих глазах стоят у входа в учение божественного основателя нашей веры, подобно обелискам у ворот египетских храмов. Их сказал галатам Павел, великий проповедник учения Христа, их понять легко; мало того: кто смотрит вокруг себя открытыми глазами и заглядывает в свою собственную душу, от того едва ли укроется их значение, если только в нем пробудился страстный порыв к чему-то лучшему, нежели то, что это нечестивое время дает ныне живущим людям.
