Факелоносцы - Сатклифф Розмэри (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
— Это для меня не обязанность, а сердечное удовольствие. Молю о прощении, я не заметила, что рог моего повелителя пуст.
— Это хорошо, когда рог пуст и его наполняет такая прекрасная дева, — учтиво ответил Вортигерн.
Она на миг подняла на него глаза, но тут же опустила золотистые ресницы, так что он не успел разглядеть, что выражал ее взгляд.
— Король, мой господин, очень добр к своей служанке.
Хенгест круто обернулся к музыканту. Арфист сидел возле очага и небрежно перебирал струны небольшой арфы, как человек, который знает, что его не слушают.
— А ну-ка, сыграй нам как следует да спой «Битву готов и гуннов»! Что за пир без песни?!
Арфист усмехнулся, вздернул голову, как приготовившийся залаять пес, и запел быструю и какую-то неистовую старинную балладу, отрывисто ударяя по струнам, отбивая бешеный скачущий ритм. Звонкие удары, точно искры из очага, взлетали кверху, в клубящийся над головой дым, сильный звучный голос певца, не то поющего, не то декламирующего, заполнил зал, и мало-помалу спорящие, болтающие, хохочущие, хвастающиеся мужчины смолкли и обратились в слух. Вортигерн слушал, откинувшись на спинку трона; одной рукой он поигрывал стоящим на колене рогом, а другой, опершись на резной подлокотник, обхватил бороду. Беспокойный взгляд его блестящих глаз по-прежнему обегал дымный, битком набитый зал, освещенный пламенем очага.
Когда смолкли последние скачущие звуки и стихнул взрыв всеобщего одобрения, Хенгест повернулся к гостю:
— Ну и как моему господину нравятся наши сакские песни?
— Недурно, — ответил Вортигерн, — но для моего слуха слишком резко, да и мелодии нет никакой. — Он улыбнулся, как бы желая смягчить колкость своих слов. Улыбка редко появлялась на его лице и была бы приятной, не обнажайся при этом слишком много заостренных мелких зубов. — У каждого народа своя музыка, свои песни. Я принадлежу к другому народу, и поэтому музыка моих родных гор для меня слаще любой иной.
Хенгест хлопнул себя ладонью по колену.
— Король верно говорит: каждому человеку песни своего народа кажутся милее. Хорошо, пусть только король выразит желание, и, может быть, даже здесь найдется кое-что ему по вкусу, что напомнит аромат родных гор.
— Даже так? Значит ли это, что среди твоих домашних рабов есть уэльский арфист?
— Нет, не уэльский арфист, но кое-кто не менее искусный в игре на арфе. — Хенгест сделал незаметный знак девушке в красном, все еще стоявшей возле трона. — Видишь ли, моя дочь Ровена до такой степени мечтает угодить тебе, что выучилась песням твоего народа как раз у такого арфиста и надеется, что ты разрешишь ей спеть. Вели ей, и она споет. Она будет рада доставить тебе удовольствие.
Вортигерн опять заглянул в русалочьи глаза хенгестовской дочери.
— Поет она или молчит — смотреть на нее — счастье для любого мужчины, — сказал он. — Однако пусть она споет.
8
Магическое пение
До сих пор беседа их велась тихими голосами под веселый гул огромного зала и бренчание арфы и не достигала ничьих ушей, но последние слова были произнесены в тишине, наступившей с окончанием старинной саги, и как бы предназначались всем присутствующим. И когда Ровена, несшая свою голову так горделиво, как будто золотой обруч был короной, подошла к огню и взяла у музыканта изящную черную арфу, все глаза устремились на нее, в том числе и хмурый взгляд человека, сидевшего на скамье нищих у двери, в капюшоне, надвинутом глубоко на лицо.
Чтобы знатная дама взяла у музыканта арфу и перед всем сборищем отцовских гостей в Медхолле запела — это было неслыханным бесстыдством. Но еще большим позором для сакской женщины было появиться на людях с непокрытой головой. И тем не менее Аквила, который сразу же обратил внимание на то, что на ней нет головного убора, в этот миг забыл о ее бесстыдстве. Он знал только, что она красива, красива как никто, и что он ненавидит ее.
Она опустилась на пол у очага, поставила арфу на колени, прислонила ее к плечу и несколько мгновений сидела так, глядя в огонь, и пламя, казалось, взметнулось вверх, словно приветствуя ее, словно между пламенем и ею было некое сродство. Она сидела, почти беззвучно перебирая струны из конского волоса, с таким задумчивым видом, как будто была далеко отсюда и просто не видела, не замечала разгоряченных выпивкой лиц, обращенных к ней, так как находилась с ними в разных мирах. Но вот она принялась щипать струны сильнее, извлекая из арфы странную музыку, состоящую из долгих пауз и отдельных звенящих нот; они рождались поодиночке, как крохотные серебряные птички, словно жаворонки они взлетали кверху, к окутанным дымом стропилам, трепетали там наверху и потом исчезали. Но вот они стали следовать чаще, и начала проступать мелодия. И вдруг, по-прежнему не отрывая взгляда от огня, Ровена запела.
Глядя на нее, Аквила ожидал, что голос у нее будет сильный, высокий и чистый. Он и был сильный и чистый, но при этом глубокий и сумрачный голос.
Рожденный и воспитанный в Британии, Аквила мог говорить на местном языке не хуже, чем на латыни, и, хотя пела она на незнакомом наречии, он уловил суть песни, и магия ее странным образом взволновала его. И под воздействием этой магии ему стало казаться, будто большой освещенный зал и воины на скамьях, наклонившиеся вперед, и даже те двое на троне — все это лишь фон для девушки с арфой возле очага.
Она отвела глаза от огня и посмотрела на короля Вортигерна, сидящего рядом с ее отцом: он весь подался вперед. Его беспокойный взгляд наконец-то успокоился, замер, прикованный к ее лицу. Наблюдавший за нею из-под надвинутого капюшона Аквила вдруг подумал: «Да ведь она колдунья! Наверняка колдунья. Флавия не один раз говорила про магическое пение…»
Ровена встала и плавно, в такт медленной призрачной музыке, приблизилась к подножию трона и там снова опустилась на ступеньку, не отводя глаз от худого рыжеволосого мужчины.
Аквиле показалось, что последние слова долго еще звучали наверху, прильнув к стропилам, даже когда певица наконец встала и, не поглядев на Вортигерна, направилась, метя красным подолом по тростниковому полу, в сторону очага, чтобы вложить арфисту в протянутые руки маленькую арфу.
Хенгест бросил ей вдогонку взор, выражавший, похоже, торжество, но быстро погасил его, насупив нависшие золотистые брови. Однако Вортигерн ничего этого не заметил, так как глаза его неотрывно следовали за удаляющейся Ровеной. «Отныне они всегда будут следовать за ней, — понял вдруг Аквила. — В его представлении она перешла из сакского мира в его мир, сделалась частью его детства, его родных холмов, песен его народа и тех красивых сумасшедших грез, которыми грезит его народ».
Тишину разорвал пронзительный хриплый вскрик сокола, сидевшего на руке у Вортимера. Ни с того ни с сего он вдруг бешено забил крыльями. Юноша поднялся, стараясь унять расходившуюся птицу. Он был еще бледнее обычного и учтиво кланялся отцу и гостю, бормоча какие-то извинения:
