Золотой поезд. Тобольский узелок - Матвеев Владимир (чтение книг txt) 📗

— Сволочи, — невольно выругался он и стал бинтовать тряпкой палец, который был поцарапан куском штукатурки, отбитым от стены пулей. Арестанты сгрудились около него, когда загремел засов. Старший надзиратель с хриплой руганью обрушился на них.

— Выходи вперед, кто выбросил сверток! Хуже будет. Выходи сам!

Ребров сделал два шага вперед.

— Я подходил к окну, но свертков не бросал, а выпустил воробья.

— Молчать! Фамилия? Ответишь теперь… Воробья выпустил! Знаем мы этих воробьев. Сам воробья получишь.

Двери снова захлопнулись за старшим, и Ребров остался ожидать расправы за нарушение приказа тюремного начальства. Арестанты сочувствовали ему.

— Зачем вышел? Мы б тебя не выдали.

— Тогда всех бы вас подвел под наказание.

— Не к добру это тебе птица села на плечо, — посулил пожилой железнодорожник, — кабы не было беды тебе, Чистяков.

Воробьиная история и выстрел взволновали на весь день тюрьму, и особенно камеру Реброва. День прошел быстрее, чем обычно, и после вечерней проверки те, кто рассчитывал в ту ночь не попасть в число расстрелянных, могли мирно укладываться спать до завтрашнего утра. Вдруг в восьмом часу вечера необычные шаги раздались по коридору.

— Рано сегодня, — соображал кто-то из арестантов вслух.

— Из которой? Не из нашей ли?

— К нам, к нам, — прошептали несколько голосов.

Шаги смолкли у дверей. Двери раскрылись.

— Чистяков! Собирайся!

— Я готов.

— С вещами.

«Узнали», — мелькнула у Реброва мысль.

С вещами и после вечерней проверки отсюда уходили только навсегда. Сомнений быть больше не могло.

— Торопись! — рычал надзирательский бас.

Руки немножко одеревенели. Из вещей у Реброва были только корзинка от передачи, бутылки и подстилка.

— Оставь нам. Тебе все равно ни к чему, — шептал сзади какой-то тощий мужичонка.

— Возьми.

— Фуражку?

— На и ее.

— Говорил я: не к добру птица на человека садится, — пробормотал, не обращаясь ни к кому, железнодорожник.

— Идем, — резко сказал Ребров надзирателю.

Проходя по тюремному дворику, он не выдержал и спросил конвоира:

— Куда?

— Куда вашего брата водят? — обрезал тот и свернул к тюремной конторе.

Здесь было все так же, как и в тот день, когда Ребров впервые попал в контору. В узком коридорчике сидели надзиратели, дожидавшиеся своего дежурства. За решетчатой стенкой несколько канцеляристов-арестантов что-то тщательно записывали в книги. Налево — дверь в тюремную церковь, а прямо — в кабинет начальника тюрьмы. Надзиратель шел прямо. На минуту задержался у двери кабинета начальника, постучал в нее и пропустил вперед Реброва.

Начальник тюрьмы, краснощекий брюнет, сидел не за своим столом, а в кресле, рядом же на его месте восседал штатский моложавый человек в пенсне, сухощавый блондин с неприятными бесцветными глазами. Они переглянулись с начальником тюрьмы при входе Реброва, и штатский обратился к нему с вопросом:

— Вы Чистяков?

— Да, я Чистяков, — сказал спокойно Ребров.

— Вы знаете, за что арестованы?

— К сожалению, нет.

— Вы были студентом, а затем юнкером?

— Да. Третьей Петергофской школы прапорщиков.

— А кто был ее начальником? — быстро последовал вопрос.

— При мне полковник Пантелеймонов, — твердо произнес Ребров, вспомнив подпись на удостоверении Чистякова.

На лице штатского промелькнула улыбка, и он, указывая на стул Реброву, любезно произнес:

— Садитесь, пожалуйста. От имени следственной комиссии объявляю вам, что вы — свободны. А от себя лично поздравляю. Мы с вами почти однокашники, я лишь полугодом раньше вашего кончил третью школу и вышел в 258-й Буйский полк. Знаете, в самый последний момент эта сегодняшняя ваша история с воробьем вновь возбудила сомнение относительно вас, и я решил учинить вам этот допрос о школе. Простите великодушно.

— Ну что вы, право. Я и так вам обязан своим освобождением, — ответил ему Ребров.

Через несколько минут перед Ребровым лежало свидетельство об освобождении:

Ребров шел, все еще не веря в свободу, по полутемным коридорчикам тюремной конторы. Стоявший у дверей надзиратель вытянулся в струнку перед шагавшим рядом с Ребровым председателем следственной комиссии и быстро распахнул калитку.

Зеленая площадь и багровые облака заката ослепили Реброва. «Неужели же можно двигаться направо и налево, вперед и назад по своему желанию? Как просто. Не верится. Словно из бани», — почему-то подумал Ребров.

Спутник говорил что-то и тряс ему руку. Потом сел в пролетку и скрылся за поворотом. С исчезновением его вдруг на Реброва напал страх. Там, в тюрьме, он ждал худшего и примирился с тем, что будет. Теперь страх потерять свободу заслонил все чувства Реброва. «Отпустили случайно, опять арестуют, — подумал он с ужасом. — Бежать, бежать. Немедленно. Сейчас же. Ведь меня ищут», — вспомнил он объявление Дитерихса.

Не теряя ни минуты, Ребров нанял извозчика. Мимо мелькали знакомые улицы, бесчисленное количество народа шло и ехало по ним; и Реброву казалось, что среди этих людей идут его знакомые, которые вот-вот опознают его, и он опять попадет, и на этот раз уже без возврата, в только что оставленную тюрьму. Он торопил извозчика и в то же время заставлял его ехать не прямым путем — через центр, а окраинами. На каждом шагу прохожие оглядывались на Реброва и этим усиливали его тревогу. Он быстро поднес руку к голове, чтобы надвинуть фуражку поглубже на лоб, и тут только вспомнил, что отдал ее кому-то в тюрьме.

Валя была одна дома, когда раздался неожиданный звонок. Хозяевам, ушедшим в театр, было еще слишком рано возвращаться, а их знакомые со дня ареста Кузьмы Ивановича боялись навещать квартиру.

— Кто там? — спросила Шатрова с тревогой.

— Это я, — ответил знакомый голос.

Осенью тысяча девятьсот восемнадцатого года к востоку от Волги было много правительств: Самарское, Башкирское, Оренбургское, Уральское, Сибирское и Дальневосточное. Правительства не управляли — атаманы и генералы командовали правительствами. Это ни для кого не было секретом. На Волге Самарскому правительству эсеры присвоили громкое название: «Комитет Учредительного собрания».

Никакого Учредительного собрания давно уже не было на свете. Оно разбежалось после того, как матрос Железняков в Питере подошел к трибуне президиума и сказал председателю: «Довольно. Пора кончать».

Эсеры просто воспользовались именем Учредительного собрания, надеясь привлечь к себе этим симпатии населения. Однако трудящиеся с насмешкой относились к эсерам и называли правительство на Волге сокращенно — «Комуч». Сводки белогвардейских правительств каждый день сообщали о победах. Но видно было, что Красная Армия стойко дерется и чехи не везде продвигаются вперед, а на Волге отступают.

«Кизел еще далеко, — подумал Ребров, прочитав газеты, — успеем перебраться».

Он развернул карту Урала. Валя наклонилась к нему.

— Здесь перейдем фронт, — показал на Самару Ребров, — тут больше дорог и людей — есть где укрыться. Да и меня там не ищут.

Железнодорожное сообщение было уже давно восстановлено. Старые дореволюционные порядки были снова введены на железных дорогах: билеты первого, второго, третьего классов. Но не хватало пассажирских вагонов, и пока что все ездили в теплушках. Только пропуска оставались по-прежнему, как и при большевиках, и при отъезде каждый пассажир должен был идти к коменданту, чтобы поставить его печать на своем удостоверении.

Валя пошла в комендантскую. Маленький чех в офицерских погонах стоял перед тщедушным пожилым человеком, спрятавшим голову в плечи.