Синухе-египтянин - Валтари Мика Тойми (полные книги .TXT) 📗
Каптах часто устраивал в своем доме пиры, куда охотно сходились египетские богачи и вельможи, хоть хозяин дома и был рожден рабом и поныне сохранил многие низкие привычки, например утирал нос пальцами и громко рыгал за столом. Но он был радушным хозяином и подносил гостям дорогие подарки, а его советы в торговых делах были хитроумны, так что дружбу его все ценили. Его речь и его истории были забавны, и часто он для увеселения гостей обряжался в платье раба и, по обычаю рабов, потешал их разным враньем, ибо был достаточно богат, чтобы не бояться насмешек над своим прошлым и даже гордился перед египетской знатью тем, что когда-то был рабом. Он говорил мне:
– Господин мой Синухе, стоит человеку приобрести известное состояние, и он уже не может обеднеть, он богатеет, даже сам того не желая, – вот как причудливо устроен мир! Но мое богатство началось с тебя, Синухе, и поэтому я всегда буду считать тебя своим господином и тебе не придется испытывать нужду ни в какой день твоей жизни. Тебе и самому лучше, что у тебя нет богатства, ибо ты не умеешь с ним обращаться и только учиняешь всяческий беспорядок, а в удел получаешь разор. Да, так лучше, что ты пустил на ветер свое состояние в недобрые дни ложного фараона, и теперь уж я похлопочу о твоей выгоде и позабочусь о том, чтобы у тебя не было недостатка ни в чем и все твои разумные желания исполнялись.
Каптах благоволил также к художникам, и те высекали его изображения в камне, придавая ему изысканный и вельможный вид. Они делали его кость тоньше, руки и ноги меньше, а скулы выше. Изваянный Каптах взирал на мир обоими глазами и, погрузившись в размышления, сидел со скрещенными ногами, держа на коленях свиток папируса, а в руках – писчую тростинку, хотя на самом деле никогда даже не пытался научиться читать и писать, а читали за него, писали и вели все сложные вычисления многочисленные писцы. Эти скульптурные изображения очень веселили Каптаха, а Амоновы жрецы, которых он, дабы жить в согласии с богами, щедро одарил по возвращении из Сирии, поместили в большом храме одну из его статуй, за которую заплатил сам Каптах.
Он распорядился также о сооружении для себя в Городе мертвых внушительной гробницы, стены которой были сплошь расписаны картинами его жизни – будней и праздников. И там тоже он был зрячим на оба глаза, вельможным и без живота: Каптах надеялся провести богов и отправиться в Страну Заката не таким, каким был на самом деле, а таким, каким ему хотелось быть, хотя во все дни своей жизни он предпочитал оставаться самим собой, поскольку это было куда менее хлопотно, чем становиться вельможей. Также для своей гробницы он распорядился изготовить Книгу мертвых, которая было искуснее и полнее, чем все виданные мною прежде: она состояла из двенадцати свитков с рисунками, письменами и заклинаниями для умилостивления духов преисподней, лукавого утяжеления чаши на весах Осириса и задабривания справедливых павианов. Все это он предпринимал потому, что предосторожность всегда, по его мнению, была предпочтительна, хотя вообще-то он совсем не думал о смерти и почитал нашего скарабея превыше всех богов.
Но я искренне радовался богатству и удаче Каптаха, как радовался теперь радости и довольству всякого человека, ибо не желал более лишать людей их иллюзий, если те делали их счастливыми. Жизнь ведь во многом соткана из иллюзий, а правда порой зла и горька, так что для многих бывает лучше лишиться жизни, чем своих обманных снов. Вот почему я и не старался лишить их этого – если они были счастливы и довольны своими снами и не чинили другим зла в своем помрачении.
Но мой горячий лоб не охлаждали сны, и радость не приносила успокоения в мое сердце; также и работа не давала мне удовлетворения, хотя в эти годы я порядочно трудился и излечил многих. Не однажды вскрывал я черепа, и люди исцелялись, и хотя трое умерли, я снискал себе славу великого врачевателя. Но непреходящее недовольство владело мной, а может быть, мне передалась горечь Мути и я заразился ее бранчливостью, но только никто, с кем я встречался, не мог мне угодить, и я брюзжал непрестанно. Каптаха я ругал за его обжорство, бедняков корил за их лень, богатых – за их себялюбие, а судей – за равнодушие, и всеми я был недоволен и всем пенял в своем раздражении. Только больным и детям я не выговаривал: больных я лечил, стараясь не причинять им лишней боли, а Мути побуждал раздавать ее медовые пирожки маленьким мальчикам, чьи глаза напоминали мне ясные глаза Тота. Люди говорили обо мне:
– Этот Синухе противный и злой человек. Его печень разбухла, и желчь так и льется из его рта, когда он говорит. От этого он рано состарился и не может больше радоваться жизни. К тому же его злые дела преследуют его, и он не может спать по ночам. Поэтому не стоит обращать внимания на его речи и на него самого – своим языком он жалит себя, а не нас!
Так и было. Набрюзжавшись вдоволь, я сам страдал от своей озлобленности: проливал слезы и награждал зерном ленивца, снимал со своих плеч платье, чтобы одеть пьяницу, просил прощения у богача за свои упреки и готов был верить в искренность судьи. Все это было так, потому что я по-прежнему был слаб и не в моих силах было изменить мою природу.
Впрочем, я отзывался дурно и о Хоремхебе, потому что все его дела были злом в моих глазах. Особенно я обличал его головорезов, которых он кормил из царских закромов, и они вели праздную жизнь, похваляясь своими подвигами в кабаках и увеселительных домах, проламывали головы и всячески увечили друг друга в драках, насиловали бедных девушек, так что улицы Фив стали небезопасны для женщин. Но Хоремхеб прощал головорезам все и перетолковывал их поступки в лучшую сторону. Когда бедняки били ему челом на насильников своих дочерей, Хоремхеб отвечал, что они должны только гордиться тем, что его воины вливают свою силу в египетскую кровь. Хоремхеб ненавидел женщин и признавал их полезность только в вынашивании и рождении детей.
Люди, желавшие мне добра, много раз остерегали меня от открытых поношений Хоремхеба и закрывали мне рот рукою, когда я громогласно хулил его в людных местах; боясь за меня и за себя, они покидали меня и оставляли одного. Тем более что с годами Хоремхеб становился все подозрительнее и желал знать все, что о нем говорят, так что наконец не осталось ни одного бойкого места, ни одной винной лавки, где бы не было его наушников, подслушивавших разговоры людей и их жалобы. Не могу не признать, что таким способом Хоремхебу стало известно о многих злоупотреблениях, на которые люди боялись ему пожаловаться, и он сурово карал виновников беззакония. Но все же больше всех страдали те, кто осмеливался судить о его делах: спины многих кровоточили от палочных ударов, других за их острый язык ссылали в рудники и каменоломни, а некоторых бросали на съедение крокодилам. Наушников Хоремхеб также кормил из царских закромов, дабы они не наживались на своем доносительстве и не наследовали имущество пострадавших от них. Поэтому людям ничего не оставалось, как щедро задаривать Хоремхебовых наушников, а бедняки спасались, отдавая им своих жен и дочерей, так что те вели праздную и разгульную жизнь и с великой старательностью служили своему господину. А Хоремхеб говорил:
– Каждому я воздал сполна и бедняку дал его меру полной, так что масла и жира теперь вдоволь в глиняных мазанках. Сердце мое ликует, когда я вновь вижу упитанных детей в земле Египта, потому что дети – это богатство страны, и из здоровых мальчишек вырастут отличные воины, а крепкотелые девочки нарожают больше детей, чем худые. Но праздность расслабляет, а излишества порождают беспокойство и злоречие. Поэтому моя власть понуждает меня быть начеку, а не то египетский народ скоро почувствует себя слишком вольготно под моею рукою с пастырским жезлом.
Вот почему он с умыслом обременил народ тяжкими общественными работами, строя мощенные камнем дороги и прорывая широкие каналы, дабы не стал народ в дни праздности и довольства злоумышлять против власти Хоремхеба. И вот почему народ в пору его правления был подобен быку, прилично тучному, однако с боками вечно исколотыми пикой, быку, которому никогда не дозволено вкусить покойный отдых. В возводимых храмах Хоремхеб велел вырезать изображения и письмена, восхвалявшие его дела и победы, дабы народ всякий день видел перед глазами напоминания о том, как царь восстановил правду в Египте, изгнал беззаконие и воздал каждому должное, чтобы мера его была полна. Также сказителям, сидящим на циновках подле ворот и на перекрестках, превозносившим великие дела Хоремхеба и рассказывавшим чудесные истории о его божественном происхождении, он велел дарить подарки и раздавать зерно, масло и пиво. Однако сказители – народ упрямый и лукавый, для которого нет ничего священного, и поэтому они расцвечивали свои сказки такими узорами и прикрасами, которые поистине веселили людей. Хоремхеб же был слишком самолюбив, чтобы догадаться, что те, кому он платит, смеются над ним в этих историях, к тому же и не все слушатели понимали рассказчиков: с открытыми ртами, удивляясь и возводя руки в почтительном трепете, они внимали сказке о рождении Хоремхеба, случившемся, когда бог Хор проходил через Хетнечут и присел на корточки у дороги.
