Остров Буян - Злобин Степан Павлович (читать книги без регистрации полные .txt) 📗
Глава тридцать вторая
1
На просторах крестьянских земель враждебными крепостями стояли помещичьи дворы. Их жгли и громили. Где их не стало, там, как казалось повстанцам, навеки установилась своя крестьянская власть. Крестьяне на дворянских конях вспахивали помещичьи нивы, бороновали и засевали озимую рожь. Они доили дворянских коров, вырубали лес, и никто не мешал им. Если являлся неосторожный помещик, на него устраивали облаву и убивали…
В глуши уездов безраздельно властвовали повстанческие ватаги, расстилалось крестьянское своевольное царство.
Иногда против них воеводы высылали стрельцов, которые подкарауливали шишей, сцеплялись с ними в свалках и разъезжались. Преследовать их в лесах и болотах стрельцы не могли решиться.
Наступила зима. Нельзя было спать под кустом: приходилось ходить и ездить лишь по дорогам.
Пользуясь зимним временем, псковский воевода решил пресечь свирепое своевольство шишей и разослал против них целый приказ стрельцов. Многие из крестьянских отрядов были ими перебиты, переловлены или разбежались. Многих крестьянских атаманов и вожаков стрельцы похватали и перевешали по дорогам – для устрашения.
Попался на ночлеге в деревне с пятью удальцами и Павел Печеренин. Его повесили в поле у Псковских ворот.
Иванка собрал людей из ватаги Павла и повел их мстить за казненного атамана. В три дня он разорил пять дворянских поместий и повесил троих дворян. За отвагу и удаль его признали главарем, хотя большинство ватаги составляли крестьяне и лишь с десяток людей были беглые посадские и стрельцы, высланные во время восстания Гаврилой для возмущения крестьян.
В отряде Иванки было всего с полсотни людей. Другие ватаги были и много больше, но не было ни одной отважней и неуловимей…
Здесь можно было мстить – мстить за побитых под стенами Пскова стрельцов и посадских, за повешенных «уездных шишей» из крестьянских ватаг, за нищее горе бесправной бродяжной Руси и за несбывшуюся сказку об острове Буяне. Но сказка уже не казалась от этого ни возможней, ни ближе… И Иванка всю силу выдумки и живого юного воображения употребил на то, чтобы изобретать повседневно новые дерзостные проделки, бесившие воеводу, который скорее хотел похвалиться царю, что мудрым правлением успокоил и города и уезды…
2
Ватага Иванки стояла становищем в небольшой деревеньке Афанасия Ордина-Нащекина. Деревня, затерянная среди лесов, не была приметна.
Выезжавшие на базар с товарами крестьяне всегда узнавали новости: где сколько видали стрельцов, какие проходят обозы и что творится во Пскове.
Около святок к ватаге Иванки пристал чернобородый немолодой мужик, с глазами, светившимися, как угли, Максим Рогоза. Иванка приметил его среди крестьян еще в тот день, когда в Земской избе хлебник пытался связать посадский Псков единством с крестьянами. Рогоза был тогда атаманом одной из больших ватаг. Его окружили в деревне стрельцы и перебили ватагу. Сам он вырвался на коне и спасся…
После его прихода, хотя атаманами оставались Иванка и Гурка, Максима вскоре узнали все и чтили его, как отца…
Когда стрелецкая пуля в бою раздробила ему ногу, он не остался лежать в избе, а ездил с ватагой в санях и, лежа, с саней стрелял из пищали. Он был всегда трезв и спокоен, действовал рассчитанно и умно.
Иванка и Гурка из удали играли своими, а иногда и чужими головами, но Максим их сдерживал:
– Голова одна, корня не пустит. Тыкву срежешь – и та преет!
И молодые повстанцы-крестьяне хотя полюбили Иванку и шли с ним охотно в бой, но нередко спрашивали про какую-нибудь выдумку:
– А Максим про то как мыслит?
Иванке с Гуркой часто хотелось сшутить шутку: украсть у стрельцов горячую похлебку вместе с котлом, выскочить с кладбища в саванах и напугать отряд ратных людей или палить из пищалей в ознаменование победы.
Иванке война была удалой потехой, а Максиму – мирским трудом. Он хотел сеять пули, как сеял зерно в землю: из каждого зерна повинен вырасти колос, из каждой пули должна взрасти смерть. Озорная удаль Иванки его раздражала.
– Петушок ты, Иванка, – ворчал он. – Жартливый разум тебе дал господь, а до дела ты не дорос. Оба с Гурием вы скоморохи, ажно обличием как братья. Вот помру, и в ватаге пойдет разброд…
Максим, уйдя в толпе крестьян из Земской избы Пскова, унес с собой обиду на всех горожан, не сумевших понять крестьянства, которое одно только и могло, по его убежденью, уничтожить боярский уклад. «В городах у дворян только сучья да ветки, а корень в деревне. Покуда жив корень – и ветки опять отрастут, а корень вырвешь – и сучья тогда посохнут», – рассуждал Максим. Потому он не выпускал живым ни одного дворянина, и нередко бывало, что запирал целые дворянские семьи в постройках, которые жгли повстанцы.
Узнав о разладе, сгубившем город, Максим еще более утвердился в мысли о том, что крестьяне «всем силам сила».
– Бояре пять тысяч рати прислали, а тут поискать по болотам да по лесам, мы и двадцать пять тысяч сыщем! – говорил он.
– Город в единстве был – то и сила, а тут – что ватага, то ватаман! – возразил Иванка.
– Ин беги отсель! Что же ты тут ватаманишь? – с обидой за крестьян воскликнул Максим. – За сохой не ходил и хлеба не сеял. Как тебе крестьянина разуметь?! А ты сам рассуди, Иван: в городу и стрельцы, и попы, и дворяне, и посадские, и большие, и меньшие, а тут у нас все крестьяне и мысли у всех об одном – вот то и единство. Крестьяне царству венец: без крестьян бы и Минина рать не осилила ляхов…
Частые беседы с Максимом внушали Иванке веру в силу крестьянства; однако, видевший город в его единодушии и слаженности во время подъема восстания, Иванка не мог не понять также того, что хотя крестьян несравнимо больше, но они рассыпаны, как горох, по погостам и деревенькам и потому не сумеют держаться долго.
Случайные слова Максима о рати Минина возвратили Иванку к мысли о «справедливом острове». Об ополчении, подобно великому ополчению Минина, говорил и Томила Слепой в своих письмах, разосланных по городам.
И слившийся еще ранее с образом Минина образ Гаврилы все чаще тревожил воображенье Иванки: кто, как не хлебник, мог бы держать в купности великую силу крестьян?!
