Я вижу солнце - Думбадзе Нодар Владимирович (книга бесплатный формат .txt) 📗
– Попробуй только!
Нодар отдал распоряжение, и тотчас же все его войско поднялось во весь рост.
– Ребята, вставайте и приготовьте гранаты! – приказал я своим.
– Ну, теперь крышка нам! – заскулил Ромео Чануквадзе.
– Один! – начал Нодар.
– Черт тебе господин! – ответил я.
– Два!
– Пустая твоя голова!
– Два с половиной… – сжалился над нами Нодар. В наших рядах подозрительно зашептались.
– Сосойя, пока есть время, переходи на нашу сторону! – крикнул Тамаз Керкадзе.
– Я не изменник!
– Переходи, говорю, и мы простим тебя!
– Не нуждаюсь в твоем милосердии!
– Тогда сдавайся! Пленных мы кормим сливочным маслом и белым хлебом! – предложил Нодар.
– Подавитесь сами вашим белым хлебом!
– Три! – крикнул Нодар, и неприятельское войско с громовым «ура» двинулось на нас.
– Огонь! – взвизгнул я. Три кома подряд рассыпались на голове Нодара, но сдержать натиск красных было уже невозможно.
– Бей его! – раздался боевой клич, и началось…
Все перемешалось. Пошли в ход подножки и пинки, оплеухи и кулаки, щипание и укусы, комья земли и палки.
– Что ты делаешь, осел!
– Ухо-о-о!..
– Не рви штаны, сволочь, они отцовские!
– Сдаешься?
– Убит я!
– Подними руки!
– Опусти палку – подними руки!
– Бросай оружие!
– Какое еще оружие?
– Отпусти рукав, собака!
– Ты что, за настоящего немца меня принимаешь?
– Чего ты плюешься?
– А ты не тяни меня за нос!
– Учитель! Он и впрямь меня убивает!
Потом первый пыл битвы остыл, слышалось лишь тяжелое дыхание уставших бойцов. Меня тащили за ноги, а деморализованное вконец мое войско с поднятыми вверх руками шагало рядом.
Меня подтащили к учителю.
– Товарищ начальник штаба! – вытянулся Нодар. – Ваше задание выполнено, неприятельская армия разбита, левый берег Волги захвачен нами, наши войска триумфальным маршем следуют на запад, жертв с нашей стороны почти нет! Кроме того, захвачен в плен фашистский генерал Сосойя Мамаладзе. Вот он!
– Сосойя, горе ты мое луковое, опять ты угодил в плен? – спросила Хатия.
Победители и побежденные разразились дружным хохотом. Я встал, отряхнулся и… расхохотался.
– Теперь отдохните полчаса, а затем – марш на плантацию! – объявил военрук.
С веселым гиканьем бросились мы к реке и с удовольствием бултыхнулись в холодную воду. Потом мы лежали в тени и молча наслаждались покоем, тишиной и прозрачным, без единого облачка, голубым небом. Леван Гуриелидзе лежал здесь же, с нами, и с нескрываемым удовольствием курил «Темпы». Приятный аромат папироски щекотал нам ноздри. Табак, разумеется, был у каждого из нас, но городские папиросы, да еще «Темпы», да еще в военное время, имели для нас особую привлекательность. Мы горели желанием выпросить у учителя одну-единственную папироску, чтобы выкурить ее всем классом, по одной затяжке на брата, и затем хвастаться на все село: вот, мол, мы курили «Темпы». Наконец Нодар не выдержал, подмигнул мне и толкнул – пойди, дескать, попроси. Я выразительно покрутил указательным пальцем у своего виска. Нодар с непередаваемой гримасой повторил просьбу. И я решился.
– Леван Петрович…
– Чего тебе, Мамаладзе?
– Леван Петрович, это правда, что последняя просьба приговоренного к расстрелу человека удовлетворяется?
– Правда! – ответил он с такой уверенностью, словно сам раз десять побывал в роли осужденного на смерть.
– Я ведь пленный фашистский генерал?
– Точно!
– Значит, вы расстреляете меня?
– Если дашь правдивые показания, может, и помилуем…
– Никогда! – заявил я твердо.
– Ну, значит, будешь расстрелян! – нахмурился военрук.
– В таком случае выполните мою последнюю просьбу!
– Что вы скажете? – обратился начальник штаба к своему штабу.
– Считаю, что было бы подло с нашей стороны отказать ему! – ответил со всей серьезностью Нодар.
– Так и быть! Говори, Мамаладзе, в чем заключается твоя последняя просьба? – смягчился начальник штаба.
– Дайте одну папироску на обе армии… Мы выкурим ее в окопе, вы даже не увидите нас…
Гуриелидзе остолбенел от неожиданности. Придя в себя, он заговорил, задыхаясь от возмущения и глотая слова:
– Что?! Что ты сказал?! Да как ты… Кому ты… Как ты посмел?! Чтобы я, Леван Гуриелидзе… педагог… ветеран войны… чтобы я своей собственной рукой… дал папироску… своим ученикам?! Отравил бы ваши, легкие, сердце, кровь?! А?! Скажите, что это была шутка!.. Иначе я сойду с ума!..
Я перепугался не на шутку. Ребята затаили дыхание.
– Конечно… Мы пошутили, уважаемый Леван Петрович! Извините нас! – пробормотал я и поспешно пересел подальше от учителя.
Долго еще бушевал наш военрук, наконец он стал успокаиваться, приговаривая время от времени:
– А? Папирос им захотелось!.. Я вам покажу папиросы!..
И вдруг произошло нечто совершенно непредвиденное и непонятное. Хатия, не проронившая во время вышеописанной бурной сцены ни одного слова, подошла к учителю и сказала:
– Уважаемый Леван Петрович! Никогда в жизни я не была ябедой, но теперь не могу скрыть от вас: пока вы руководили боем на берегу Супсы, мальчики достали из вашего кителя папиросы и одну из них начинили порохом – все равно, мол, нам он не даст закурить… Они думали, что раз я не вижу, то я и не услышу ничего…
– Да ты с ума сошла! Что ты брешешь? Врет она, Леван Петрович! – заорал я вне себя от искреннего возмущения.
– Испугался? – спросила иронически Хатия, моргая глазами.
– Ах, вот оно что… – проговорил учитель и оглядел нас испепеляющим взглядом.
– Врет она все, Леван Петрович! Признайся, дура, врешь ведь? – вмешался Нодар.
– Сам ты дурак, и сам ты врешь! – сказала спокойно Хатия.
Изумленный класс, разинув рты, смотрел на заупрямившуюся Хатию.
– Так… Не двигаться с места! – приказал шепотом побледневший учитель и встал. Он подошел к висевшему на дереве кителю, достал из кармана коробку папирос, внимательно осмотрел каждую папироску и, не заметив ничего особенного, повернулся к Хатии:
– Порохом, говоришь, начинили?
– Порохом, Леван Петрович!
– Прекрасно… Теперь слушай мою команду! – Учитель подошел ко мне. – Сосо Мамаладзе! Закуривай! – и протянул мне раскрытую коробку.
– Что вы, Леван Петрович! Не хочу!
– Не хочешь? Бери сейчас же!
– Хотите взорвать меня, Леван Петрович?
– Говорю тебе, закуривай!
«Черт с ним, – подумал я, – закурю с закрытыми глазами, в худшем случае опалю себе нос!» Протянул руку, достал из коробки папироску, закурил и жадно затянулся.
А учитель продолжал обходить ребят:
– Ну-ка, закуривай, Яго Антидзе!.. Бери папироску, Отар Тавадзе!.. Не стесняйся, Кажура Гагуа!.. Посмотри мне в глаза, Отия Каландадзе! Возьми папироску!
– Я не курю, Леван Петрович!
– Что-о-о?
– Не курю я!
– Закуривай, если тебе дорога жизнь! Отия закурил и закашлялся.
– Убиваете меня, Леван Петрович? – прохрипел он.
…В коробке осталась одна-единственная папироска. Учитель отошел в сторону и стал наблюдать, кто же станет жертвой нашего неслыханного вероломства. А мы курили – осторожно, небольшими затяжками и тем не менее с огромным наслаждением.
– Быстрое! Что вы тянете? – торопил нас учитель.
– Между прочим, никуда я не спешу… – заявил Отия. – Мда-а-а… Отличный табак! – добавил Нодар, затянулся последний раз и бросил окурок.
– Прекрасные Папиросы! – подтвердил Яго Антидзе.
Вслед за ними бросили докуренные папиросы Отар Тавадзе, Ромео Чануквадзе и другие.
Остались я и Отия Каландадзе. Вскоре Отия тоже избавился от адской машины, и теперь весь класс с затаенным дыханием смотрел на меня. Учитель сгорал от нетерпения. Я взглянул на свою папироску – ее осталось всего на одну затяжку. Я зажмурился, медленно затянулся, набрал во рту ароматный дым, проглотил его и… открыл глаза. Папироска догорела до мундштука. Взрыва не произошло. Я вздохнул полной грудью и щелчком далеко отбросил окурок.
