Исторические портреты. 1613 — 1762. Михаил Федорович — Петр III - Сахаров Андрей Николаевич
Но правительственные распоряжения, принятые при личном участии Петра III в последний месяц его царствования, не дают оснований усомниться в здравости его ума. Можно говорить об упрямстве, своенравии, торопливости и наивности императора, но только не об отсутствии у него мыслительных способностей. По-видимому, Мерси-Аржанто передал в своей депеше провокационные слухи, распускаемые самим высшим духовенством с целью дискредитации императора и облегчения планируемого дворцового переворота. Дашкова сообщает, что именно новгородский архиепископ участвовал в заговоре против Петра III.
Не менее серьезное значение имели слухи о презрении императора к русскому народу, которому он якобы готов во всем предпочитать немцев. Петр дал много поводов для обвинений в оскорблении национального самолюбия, подписав «позорный», по общему мнению, мир с Пруссией, приблизив Миниха, обласкав Бирона, наводнив столицу голштейнцами, введя прусские порядки и форму в армии. Император вроде бы и сам подтверждал мнение о себе как о немце, когда в письмах Фридриху II отзывался о нации своего деда и матери в третьем лице: «если бы русские хотели мне зла, они давно могли бы мне сделать», «могу вас уверить, что когда умеют взяться за них [русских], то можно на них положиться».
Но данный факт не вполне показателен, поскольку более всего характеризует стремление Петра III быть ближе и понятнее конкретному адресату. Выбор императором своего окружения противоречит вышеприведенному мнению, поскольку, кроме голштейнских принцев и давно обрусевших Вильбуа, Корфа и Миниха, все его любимцы и советники были русскими, а также малороссами (Разумовские и Гудович). Чистокровной немке Екатерине он предпочел девушку из старинного русского рода Воронцовых. Говорить о пренебрежении, а тем более неприязни Петра III к русской нации нет никаких оснований, хотя признать себя в полной мере русским он действительно не мог.
А.С. Мыльников справедливо полагает, что «ощущение двойственности своего происхождения… порождало у него сложный и весьма неустойчивый психологический комплекс двойного национального самосознания». Не имея достаточно полного представления о России и русском народе, Петр не мог должным образом оценить значение национальных чувств своих подданных.
Авторитет Петра III особенно подрывался его беспорядочной жизнью. Современник отмечал с возмущением: «Государь не успел вступить на престол, как предался публично всем своим невоздержанностям и совсем неприличным такому великому монарху делам… с графинею Воронцовою, как с публичною своею любовницею, препровождал почти все свое время». Фактически Петр III открыто пребывал в состоянии двоеженства, поскольку его связь с фавориткой не только не скрывалась, но даже подчеркивалась. Достаточно сказать, что в списках приглашенных к императорскому столу камер-фрейлина Е.Р. Воронцова значится на первом месте, перед всеми обладателями грандиозных чинов и громких титулов.
Нарекания в адрес императора стали всеобщими, когда он через месяц после вступления на престол дал полную волю своей любвеобильности. Воронцова никогда полностью не устраивала Петра и периодически заменялась другими «наложницами», но раньше это не особенно волновало свет; теперь же личная жизнь монарха стала достоянием гласности.
Царь на время серьезно увлекся семнадцатилетней фрейлиной Екатериной Чоглоковой, дочерью покойного обер-гофмаршала и падчерицей Глебова, застенчивой девушкой, по словам французского посла Бретейля, «довольно хорошенькой, хотя горбатой». Примерно тогда же объектом короткой и бурной страсти Петра стала «одна из отличных придворных щеголих… темноволосая и белолицая, живая и остроумная красавица» княгиня Елена Степановна Куракина, дочь фельдмаршала С.Ф. Апраксина. Репутация замужней двадцатисемилетней дамы считалась сомнительной: говорили, что каждого находившегося в данную минуту рядом с ней можно с уверенностью считать ее любовником.
Увлечения императора приводили к бурным проявлениям ревности основной фаворитки, которая не стеснялась множества свидетелей и даже законной супруги Петра III. По рассказам иностранных дипломатов, во время одного из обедов «девица Воронцова… совершенно забыла все подобающее государю почтение, даже до того, что осмелилась назвать его гадким мужиком и еще другими словами, повторить которые не позволяет приличие», а вскоре «произошла еще более горячая сцена, причем оскорбления, оказанные той и другой стороной, редко можно слышать на наших рынках».
Другие слабости Петра III вызывали не меньшее порицание. Бретейль писал: «Жизнь, которую ведет император, самая постыдная. Он проводит свои вечера в том, что курит, пьет пиво и не прекращает эти оба занятия иначе как только в пять или в шесть часов утра и почти всегда мертвецки пьяным». Мерси-Аржанто также сообщал, что «распущенность и попойки, выходящие из границ всякого приличия, увеличиваются ежедневно при вечерних пирушках до такой степени, что составляют мучение и возбуждают отвращение в тех, кому приходится на них присутствовать». Важные сановники в угоду царю пускали клубы табачного дыма, хотя в большинстве своем не умели курить, и старательно прикладывались к бокалам, а потом прыгали на одной ножке, толкали друг друга коленом и боролись, как дети. Бретейль отзывался о них с презрением: «Все они подлы и раболепствуют». Однако наивному Петру это не приходило в голову: сам он был счастлив и замечал вокруг себя только радостное веселье. Он не понимал, что петербургские вельможи с внутренними проклятиями пляшут под дудку его деспотической власти, подлинное значение которой было ему невдомек.
Склонность к шутовству, насмешливый нрав и безудержная разговорчивость побуждали Петра III выходить за рамки приличий, которые он, возможно, не считал нужным соблюдать из-за ложных представлений о вседозволенности самодержцу. Штелин и другие авторы писали о способности Петра «замечать в других смешное и подражать ему в насмешку», не считаясь с чувствами передразниваемых лиц. Например, императора очень забавляли мучения нового гвардейского полковника Кирилла Разумовского, органически неспособного к военным упражнениям. А ведь гетман был человеком весьма самолюбивым. Немало веселья Петру доставляли придворные дамы, которым он приказал вместо русского поклона разучивать реверанс. Многие из них, особенно пожилые, никак не могли приловчиться к приседанию. Дашкова вспоминает, что «бедные старушки едва удерживались на ногах, когда им приходилось сгибать колени", а император „гримасничал и кривлялся, передразнивая старых дам“.
