К 'последнему' морю (др. изд.) - Ян Василий Григорьевич (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
- Меня не о чем предупреждать! Я и сам знаю, что мне надо сделать или сказать!
- Не гневайся на меня, господин, я твой слуга! - прошептал толмач. - Оставь только здесь твой меч.
Оставив в шатре все свое оружие и даже неизменный нож на поясе, Олексич последовал за толмачом.
Было раннее утро. Легкий туман плыл над еще не проснувшейся боевой ставкой эолотоордынского хана. Вдали повсюду светились огоньки костров.
Вскоре Гаврила Олексич увидел площадку с широким кольцом обычных кипчакских черных войлочных юрт. Посреди них одиноко стояла большая белая юрта. К ней вела дорожка, на которой пылали три ярких костра. За ними, ближе к юрте, росли три густых, колючих куста.
Толмач объяснил, что это степные растения, через которые не сможет переступить человек, имеющий злые умыслы против великого хана.
Олексич остановился, задумавшись на мгновение, но двинулся дальше, решив выполнить все требования, которые обычно предъявлялись всем приходящим на поклон к Бату-хану. Поэтому он прошел через колючие кусты, перепрыгнул через три пылающих костра, возле которых завывали и гукали, как совы, монгольские жрецышаманы. Они ударяли в большие бубны и кидали в огонь сушеные травы, вызывающие одуряющий дым.
Здесь Олексича встретил арабский посол. Приветливо улыбаясь, он сказал:
- Ты явился очень своевременно, преславный воин, так как "великий и единственный" уже спрашивал о тебе.
Перед входом в шатер Олексич остановился. Два рослых монгольских нукера в шлемах и железных латах, скрестив руки на груди, застыли неподвижными истуканами, закрывая небольшую створчатую дверцу, украшенную искусной резьбой.
Абд ар-Рахман протяжно возглашал условное приветствие. Вскоре из шатра послышался тихий ответ. Оба нукера расступились, и Гаврила Олексич вслед за Абд ар-Рахманом протиснулся в низкую дверцу.
Посреди юрты тлел небольшой костер. Дымок от него, завиваясь, уходил вверх, к круглому отверстию в середине крыши.
Позади костра, у стенки, на небольшой связке из девяти войлоков, сидел, поджавши ноги, сам повелитель бесчисленного монгольского войска. Он выбирал ветки из груды степного вереска и подбрасывал их в костер.
В стороне сидел придворный летописец Хаджи Рахим. Опустившись на ковер возле него, толмач начал вполголоса бормотать приветствия и молитвы.
Гаврила Олексич, вспоминая все наставления, которые ему накануне настойчиво твердил Абд ар-Рахман, решил их выполнить. Мысли вихрем крутились в его голове, но он заставлял себя думать только об одном: как бы не накликать новой беды на далеких родных русских людей, ожидающих, что, вернувшись из Орды, он привезет им мир и спокойствие.
Бату-хан жестом предложил гостю сесть. Тут начался обычный обмен приветствиями и вопросами: о здоровье, о любимом коне, об удобствах жизни. Бату-хан, по-видимому, еще кого-то ожидал.
Вскоре ожидаемый явился - одноглазый военный советник Батухана Субудай-багатур. Он тихо сказал что-то Бату-хану и опустился на ковер близ него. Потом, повернувшись к Гавриле Олексичу, отрывисто, как бы с упреком прохрипел загадочные слова:
- Пора! Давно пора!
Тогда Бату-хан, соединив концы пальцев, тяжело вздохнул и сказал:
- Я пригласил тебя, чтобы поговорить об очень важном. И я хочу, чтобы ты отвечал мне с открытым сердцем.
- Слушаю тебя и обещаю говорить правдиво, великий хан.
Бату-хан, прищурив глаза так, что они обратились в узкие черные щелки, впился колючим взглядом в спокойное лицо русского витязя. Он начал говорить медленно и вкрадчиво, давая время толмачу переводить его слова.
Олексич, сдвинув брови, вдумывался в сказанное Бату-ханом, рассуждая про себя: "Только бы не поторопиться! Не поспешить с неосторожным ответом и в то же время сохранить почтительность".
- Хотя ты еще и молод, но, как мне рассказывали, ты уже встречал боевые опасности, выказывая каждый раз смелый замысел, и вместе с коназом Искендером всегда одерживал победы. Удача сопровождает тебя.
- Я очень благодарю тебя, великий хан, за приветливые слова.
Бату-хан продолжал:
- Теперь я жду, что ты захочешь проявить свою боевую удачу не только в северной стороне, но и в том великом походе, который я задумал и о котором не раз говорил тебе. Как ты намерен помогать мне?
У Олексича мелькнула мысль: "Он хочет, чтобы я, не колеблясь, дал ему обещание выполнить всякое его приказание. И тогда я буду связан данным словом и, возможно, буду вынужден поступить бесчестно. Поэтому надо быть особенно осторожным".
И он сказал:
- Что я могу тебе ответить? Ты как могучий степной орелберкут, взлетев к облакам, озираешь оттуда зорким оком далекие просторы. Я же, как медведь, затерянный в новгородских лесах, люблю и оберегаю свою берлогу...
Бату-хан укоризненно покачал головой:
- Дзе-дзе! Ты уже выказал себя как смелый воин. Такие воины у нас называются багатурами. Но зачем ты говоришь уклончиво? В нашем великом царстве все смелые багатуры сами рвутся туда, где слышен звон мечей. Неужели ты останешься спокойным и захочешь вернуться в свои медвежьи трущобы, когда мое войско двинется вперед и победоносно пройдет по всей вселенной? Могу ли я этому поверить?
Взгляд Бату-хана, казалось, старался проникнуть в мысли задумавшегося витязя.
- Я оказываю тебе великую честь - тебе поручается взять Кыюв!
У Гаврилы Олексича захватило дыхание. Как ответить? Ему казалось, что пристальный взгляд Бату-хана видит, как под тонкой шелковой рубашкой вдруг бурными толчками забилось сердце, но он постарался овладеть собой и молча ждал, что еще скажет татарский владыка.
Бату-хан продолжал, и голос его стал нежным и мурлыкающим:
- Я оказываю тебе самую высокую честь, какую только может получить иноземный воин: ты станешь начальником тысячи, а может быть и целого тумена, с которым ты покоришь для меня Кыюв. Вступай в ряды моего войска, и после Кыюва ты вместе со мной пронесешься через "вечерние страны". Мой славный дед, Потрясатель Вселенной, не колебался делать начальниками монгольских отрядов бывши своих противников, и они, как Джебэ-нойон,* становились преданными его помощниками.
Гаврила Олексич сказал:
- Прости меня, великий хан, что я назвал мою родную новгородскую землю лесными трущобами. Но мы не прятались в этих трущобах, как медведи, а все время были на границе, сражаясь и ожидая новых битв, новых кровавых встреч с врагами нашего народа. Могу ли я, честный воин моего князя, в эти бурные дни оставить беззащитной мою родную землю?
Олексич прямо и смело смотрел в глаза Бату-хану, ожидая его рокового решения.
- Дзе-дзе! - проворчал Бату-хан и повернулся к Субудайбагатуру. - Что ты скажешь на это, мой дальновидный и мудрый учитель?
Старый полководец подумал и сказал:
- Я отвечу тебе, Саин-хан, тоже вопросом. Разреши спросить твоего летописца Хаджи Рахима: что было написано в том послании, спрятанном внутри его дорожного посоха, которое отправил когда-то посол Махмуд Ялвач в Ургенче твоему отцу, несравненному, блистательному Джучи-хану?
Погруженный в свои записи, Хаджи Рахим, вздрогнув от неожиданности вопроса, почтительно прижал руки к груди и прошептал:
- В этом письме, спрятанном в моем выдолбленной посохе, было написано только три слова: "Этому человеку верь".
Бату-хан, зажмурив глаза, засмеялся тихими шипящими звуками. Затем обратился к безмолвному, полному внутренней тревоги, Олексичу:
- И я тоже скажу тебе только три слова: "Твоему обещанию верю". Теперь возвращайся в твой далекий Новгород и верно служи твоему коназу Искендеру.
Мой верный эмир Арапша там, и он будет присылать мне вести о ваших новых тревогах и победах. Хоть я уйду далеко, но не перестану думать о Новгороде. Разрешаю удалиться. Красавицу Зербиэт-ханум ты возьмешь с собой.
Когда Олексич вышел из шатра, Бату-хан с необычайным проворством вскочил и стал метаться, как зверь в клетке. Задыхаясь, он весь отдавался налетевшей на него ярости. Глотая слова, он заговорил быстро и неразборчиво, с раздувающимися ноздрями, и то подпрыгивал, то приседал.
