В сетях интриги - Жданов Лев Григорьевич (полные книги .TXT) 📗
Смех еще не улегся в публике, когда раздвинулся занавес и началось представление «Дидоны».
Один только из всех здесь сидящих, казалось, не разделял общего настроения, хотя вежливо вынужденная улыбка и была у него на лице.
Александру Яковлевичу Протасову не нравилось и это «детское» занятие, которому так горячо вдруг отдался его питомец. Коробили слух старому служаке шутки, новый, слишком развязный тон речей, по мнению старика, не подобающий великому князю, да еще женатому, хоть бы и в шестнадцать только лет.
Он бы желал уже видеть если не Солона и Аристида, то хотя бы юного Фемистокла или Алкивиада на форуме в своем воспитаннике. А тот просто хотел веселиться и жить как в голову взбредет, пока еще придворный этикет и требования сана не наложили своих оков на поступки и слова его.
Весело тянется спектакль, сопровождаемый аплодисментами и веселым смехом хорошо настроенной публики. Александр и Константин порою вставляют с места шутки и остроты между репликами актеров, конкурируя с неизбежным «буфоном», который и в греческой кукольной трагедии нашел свое место. Курута сладким, тонким голоском верно и приятно поет арии Дидоны, где это следует. С ним дуэтом звучит сдобный баритон Бека, тоже музыкального от природы немца. Виоль д'амур Дица издает нежные вздохи, горестные жалобы, звучит страстью и тоской в драматических сценах и положительно создает настроение, так что даже вечно тревожные, веселые и насмешливые глаза Константина становятся печальными и покрываются легкой влагой грусти.
Иногда происходит заминка в довольно сложном механизме сцены, особенно если много лиц соберется на ней. Путаница вызывает общий смех, веселье. Один из братьев, а то и оба разом исчезают за кулисами, исправляют беду, и дальше тянется спектакль, не особенно продолжительный в общем.
Вот и последняя картина… Плутоватый герой уплыл, и только издали видны паруса его галер… Высокий костер готов посреди сцены… Медленно под звуки священного хорала восходит на него Дидона, поет свою последнюю, лебединую песню… Загорается пламя… Вспыхивает настоящий бенгальский огонь, приготовленный для спектакля в жестяных сосудах… Багровые блики странно играют по красивой декорации театра, по колоннам всего павильона, в котором сгустились тени, словно убегающие сюда, притаившиеся здесь от чуткой белой ночи, которая гонит тени, сама прозрачная, чуждая теней, царящая сейчас там, в парке, всюду и везде…
Рухнул искусно слаженный костер… Все кончено… Медленно задергивается занавес.
Аплодисменты, вызовы покрывают финал пьесы. Вызывают всех – «артистов», которые низко раскланиваются, прижимая к сердцу крошечные ручки, «оркестр», который держит перед собой свою большую скрипку, заставляет ее изображать реверанс, потом кланяется сам. Являются на вызов «балет» – Пик, суфлеры – Бек и Курута, даже «перрукмейстер» – сияющий, румяный Роман.
– Машинистов! – неожиданно звонко возглашает шаловливая Варвара Головина. Все подхватывают, топают ногами, стучат стульями…
Оба брата, взявшись серьезно за руки, скрываются за «сценой».
Занавес раздвигается, и в небольшой раме портала, за опустелым пространством, где сейчас работали куклы, появляются две головы, так непохожие, но и в то же время имеющие родственное сходство между собою.
Эти две головы кажутся необычайно большими в тесной рамке кукольной сцены. Они кланяются во все стороны, усиленно шевеля глазами, и общий хохот, веселый смех, взрыв аплодисментов встречают их.
Во весь рост перед театром появляются тогда снова оба «машиниста», делают глубокий реверанс и дружно, громко возглашают:
– Представление кончено! Больше угощения никакого не будет! Просим об выходе, чтобы наш Роман, и в то же время Роман многих дам, главы им убирающий и так далее, мог убрать останки Дидоны вместе с прогорелым театром.
Новый отклик смеха, и шумно, с разговором, выходит публика из павильона.
Здесь сразу иное настроение охватило компанию.
Кто-то словно сторожил конец спектакля, выход публики из павильона, и в этот самый миг со стороны дворца, от покоев, занимаемых Зубовым, донеслись сюда ласкающие звуки нескольких мандолин в сопровождении виол да гамба и д'аморе, исполняющих волнующую серенаду.
Смолкнул смех, даже говорить между собой начали вполголоса те, кто сразу не оборвал своих речей.
Как-то так вышло, что кроме Константина и старика-графа Штакельберга все вышли попарно. Елизавета, поджидающая мужа, оказалась последней. Голицына и Шувалова заняли свои фланговые места.
Пока небольшими группами стояли на лужайке все и наслаждались музыкой, Александр подошел к жене и негромко заговорил:
– Как хорошо это звучит. Издали еще лучше, чем было бы вблизи, не правда ли?
– Да. В самом деле… Отчего это так, скажите?
– Не знаю. Мягче как-то звуки, не поймешь, голос это поет чей-то красивый и сильный? Или так нежно звучат струны и откликается им дерево инструмента?..
– Нет, просто потому, что издали все кажется нам лучше, ваше высочество, – с апломбом ответила Шувалова. – Еще вы молоды, оттого и не знаете этого. Вот, ваше высочество, даже такая детская забава, как этот театр, сегодня развлекла вас… А ведь это простые куклы… и двое господ читают и поют за всех. А сидишь подальше, как мы сидели, и тоже… сносно!.. Забавно даже вспомнить годы детства… Когда они, увы, далеко.
Александру не понравилась скрытая насмешка над его «детской выдумкой», как окрестила Шувалова этот спектакль. Хотя действительно много еще юношеского, почти детского оставалось у него в душе, но он, подобно всем юным людям, не любил, чтобы другие подчеркивали, осмеивали его с этой стороны.
Сдержавшись от прямой колкости, он с любезным видом обратился к Шуваловой:
– Скажите графиня, неужели необходимо, по-вашему, чтобы живые, плохие актеры портили своим напыщенным исполнением хорошую пьесу, когда мои куклы прекрасно изобразили нам поучительную и трогательную историю покинутой женщины, сделали это очень быстро и без всяких лишних расходов? Суть – в пьесе, так мне кажется?..
– В самом деле, – желая поддержать мужа, заговорила Елизавета. – Сюжет очень трогательный… Я совсем была готова плакать, несмотря на то что это куклы… Бедная Дидона, она так должна была страдать…
Вместо ответа Шувалова раскатилась мелким, наполовину деланным смехом.
– Боже мой, как это мило и как… молодо… Глупая женщина поверила мужчине… сама сдуру вообразила, что есть вечная любовь и страсть!.. А когда жизнь дала ей маленький урок благоразумия, она навсегда отказалась от наслаждений той же страсти и любви, которой так желала, от которой так была потрясена! Хороша мораль, нечего сказать. Детские прописи для кукольного театра… А вы, ваше высочество, не думаете ли убедить меня, что это настоящая драма? Ха-ха-ха!
Муж и жена молчали, не находя сразу, что ответить этой женщине, циничной, но по-своему говорящей истину.
Вмешался Протасов:
– Матушка, графинюшка, что это вы нынче проповедовать взялись? Порханье любовное, по-вашему, выходит, и есть настоящее дело? А если супруга… ну, там, хотя и невенчанная, греческая. Да она по-супружески полюбила гостя. И он ее обещал супругой считать. И жили ладно. А там вдруг – фырррть! – и улетел, к другой пошел? И это мораль настоящая, по-вашему? Дивлюсь.
– Батюшка, многому тебе еще придется дивиться на свете, коли очки на старости снимешь да кругом оглянешься… Ты, поди, стар годами, а душой, вижу, дитя грудное! Еще и их высочества помоложе… Да укажи ты мне, государь мой, не то в нашем кругу, а так, у людей, которые по-людски живут, время имеют не только работать да есть кой-как… Нет, в хорошем кругу укажи: есть ли где любовь твоя постоянная? А про высшее общество я уж и не говорю!.. Не мужики мы, слава тебе Господи. Мол, «мой муж, так и не погляди на него другая»! Либо «моя жена, так уж и в кабалу мне отдана. И любить никого, кроме меня, не смеет… И сердца у ней быть не должно. Круг налоя обвели, так и свет клином»!.. Да так ли? Сердце вольно, государь мой. Ему не укажешь! Любит – и ладно. Разлюбила – неужто силой к жене ломиться станешь, потому что законная? Подумай, батюшка! Не говори вздору, не смеши народ! Молодежь с толку не сбивай. И так много тоски на свете. А твоих моралей послушать, и совсем никому радости не видать. Я хоть и стара, а молодых понимаю. Им радость, свобода нужна. В любви особливо. А ты, государь мой… Ах-ах! Знай свои науки. А уж в сердечные дела не путайся…
