Вице-император. Лорис-Меликов - Холмогорова Елена Сергеевна (читать полную версию книги .txt) 📗
Хаджи-Мурат был ему тут совсем некстати – он уже понял, что, пока Шамиль держит у себя в плену семью сбежавшего наиба, ни о каком участии его в деле и речи идти не может, а данные, полученные от лазутчиков, особых надежд не внушали: Шамиль приказал перевезти пленников в Ведено и держит их там под особо усиленной стражей. Но против воли наместника не пойдешь, так что придется смириться с этой головной болью.
Против ожидания, хлопот оказалось не так много – адъютант Воронцова, приставленный к Хаджи-Мурату, ротмистр Лорис-Меликов оказался на редкость толков и расторопен. Он быстро отпугнул праздно любопытствующих и взял в свои руки общение Хаджи-Мурата с внешним миром. В дом, где они расположились, тенями проникали какие-то таинственные люди, бесследно исчезали, а Лорис изредка слал записочки начальнику линии о переменах в намерениях Шамиля, о его планах против отряда.
Но главная цель пребывания в Грозной и Хаджи-Мурата, и Лорис-Меликова была недостижимой. Шамиль не шел ни на какие переговоры с опальным аварским вождем, слышать не хотел об обмене семьи Хаджи-Мурата на пленных и даже денег брать не хотел. Безнадежность эта вконец утомила Лорис-Меликова, тем более что все сведения, какие только можно было добыть от Хаджи-Мурата и его верных людей, Лорис добыл, и он стал проситься в отряд, о чем настойчиво писал в своих донесениях Воронцову.
Поразмыслив, светлейший князь счел, что просьбам ротмистра, соскучившегося по настоящему боевому делу, следует уступить. 14 января 1852 года он написал ему:
«Спешу тебя благодарить, любезный Лорис-Меликов, за письма твои от 23-го декабря и 5-го января и за все, что ты мне в них сообщаешь о Хаджи-Мурате… От души благодарю тебя еще за усердную и полезную службу твою и могу тебя уверить, что услуга, которую ты мне оказываешь, не останется без должного вознаграждения.
Согласно твоему желанию я пишу сегодня князю Барятинскому о вытребовании тебя в отряд, где тебе можно будет остаться несколько дней для участвования в боевых делах. Напиши мне непременно, что говорит Хаджи-Мурат о блистательном и вполне удачном движении князя Барятинского и что передали ему нынешние приверженцы его о влиянии, которое оно имело и будет иметь на чеченцев вообще и на тав-линцев. Кланяйся Хаджи-Мурату от меня и скажи ему, что, так как я ему уже здесь предсказывал, Шамиль не соглашается на промен его семейства, но что князь Аргутинский и князь Орбелиани еще будут стараться и хлопотать об этом и что не должно терять никакую надежду.
Прощай, любезный Лорис; коли Хаджи-Мурату нужны деньги, то дай ему от 200 до 800 рублей сверх положения. Остаюсь навсегда твой
М. Воронцов».
Поскольку желаемый ответ содержался в вопросе, написать новый доклад не составило большого труда. Хотя в оценке действий князя Барятинского Хаджи-Мурат был скуповат и чуть скептичен. Движение большим отрядом казалось ему предприятием громоздким и потому слишком медленным. Только лихие рейды казаков полковника Бакланова вызвали его заметно ревнивое одобрение. Бакланов давно уже наводил ужас на непокорных горцев. Они звали его Баклу и одним именем пугали капризных детей: «Смотри у меня, Баклу отдам!» И ребенок стихал мгновенно. Так что в ответе своем Воронцову Лорис-Меликов особо нажимал на эффект баклановских набегов. Ободрять Хаджи-Мурата надеждами становилось все труднее, впрочем, Воронцов и сам это понимал, и следующее его письмо, написанное через неделю, 21 января, рассеяло все иллюзии на сей счет.
«Я получил вчера, любезный Лорис, письмо твое от 11-го января и очень тебя благодарю за оное и за все подробности, которые ты мне в оном сообщаешь. Хаджи-Мурат теперь имел довольно времени, чтобы собрать из Чечни все сведения насчет семейства его; сведения эти согласны с тем, что мы получаем с разных сторон, и кажется, что его пребывание теперь в Грозной уже без пользы, а для нас это пребывание там вредно, ежели, как ты говоришь, он для своих собственных видов об освобождении семейства отсоветует людям хорошим немедленно перейти к нам. Поэтому, мне кажется, лучше было бы, если бы он теперь оставил линию, но не мешало бы, мне кажется, что до приезда в Тифлис он побывал бы в Ставрополе.
Я не делаю из этого непременное условие, но это было бы лучше, тем более что его возвращение в Тифлис было бы тогда ближе к тому времени, когда и князь Аргутинский сюда приедет; теперь же он может видеть только князя Григория Орбелиани, и мы здесь будем продолжать старания для удовлетворения его надежды. Шамилю приходится плохо в Чечне и в Дагестане, хлопот много; ежели бы нашлись там люди смелые, которые бы решились украсть его семейство и перевезли его в наши границы, это было бы всего лучше, и князь Аргутинский об этом старается.
…Не знаю еще от тебя, что сделано у вас после письма моего к тебе и к Барятинскому насчет возможности тебе побывать в отряде: ежели это было, то кто остался вместо тебя, чтобы смотреть за Хаджи-Муратом. Во всяком случае ты сделал и мне и службе большое одолжение по этому делу, и я тебе истинно благодарен.
Прощай, любезный Лорис, напиши мне обо всем подробно; остаюсь навсегда твой
М. Воронцов».
То-то и оно, что ничего не сделано насчет возможности побывать в отряде. Князь Барятинский адъютантов наместника не любил и соглашался на их участие в делах с большой неохотою. В каждом из них князь, сам весьма опытный интриган и ловкий карьерист, подозревал интригу против собственной персоны, надзирающий глаз наместника, а в эту зиму, получив, наконец, большую независимость от Тифлиса, видел в приближенном к Воронцову офицере посягательство на свою свободу. Заботы о Хаджи-Мурате были прекрасным предлогом для отказа. Но теперь, после вторичного напоминания, Барятинский вынужден был зачислить Лорис-Меликова в отряд. Ну что ж, утешил себя князь, если ротмистру Лорис-Меликову угодно свернуть себе шею, мы ему в этом поможем.
При расположении отряда лагерем под аулом Типли ротмистру поручено было наблюдать сторожевые посты, и в первую же ночь произошла тревога; когда лошадей вывели к Аргуну на водопой, отчаянные горцы числом с полусотню попытались напасть на табун. Впрочем, серьезного боя не было – казаки первыми обнаружили неприятеля и отогнали от лагеря.
Через неделю князь Барятинский испытал Лорис-Меликова на рекогносцировке. Странное дело, сопровождая Хаджи-Мурата по Грузии и Чечне, Лорис-Меликов невольно приучил себя следить за взглядом горца, привычно высматривавшего по дороге звериные тропы, уступы и трещины в скалах, и как-то сам собой взгляд его обрел дикарскую зоркость. Он и о себе мог теперь сказать слышанное от Хаджи-Мурата:
– Где зверь проходит, там и Хаджи-Мурат с конем найдет себе дорогу.
При рекогносцировке 7 февраля он нашел еле заметную тропу, ведущую прямо к чеченским редутам с тыла, и уговорил Барятинского с частью отряда пойти на их штурм, что вскоре и принесло неожиданный успех. Они наголову разбили отряд сына Шамилева Кази-Магома, тот едва спасся от казачьей погони.
Но самое жаркое дело было 18 февраля, когда Лорис-Меликов с сотнею казаков прорвался сквозь лесные завалы и соединился с отрядом легендарного полковника Бакланова. Он впервые увидел прославленного героя Кавказской войны, но оказалось, что знаком с Яковом Петровичем с малых лет. Это был тот самый свирепого вида ротмистр, что сопровождал по Военно-Грузинской дороге купеческий караван, с которым Лорис-Меликов ехал в Москву поступать в Лазаревский институт. С годами вид у Бакланова стал еще суровее и неприступнее, он уже и на своих смотрел грозно из-под вечно нахмуренных поседелых бровей. Но Лорис сумел растопить ледяной панцирь угрюмого казачьего предводителя – тот ценил офицерскую храбрость, а воспоминания о молодости за стаканом кахетинского очень быстро настроили Якова Петровича на несколько сентиментальный лад.
Наутро объединенные отряды Бакланова и Лорис-Меликова задали жару мюридам на берегу Мичика, сровняв с землею казавшиеся неодолимыми укрепления.
