Глаголют стяги - Наживин Иван Федорович (серия книг TXT) 📗

— Ты уж постарайся, воевода. Князь наградит тебя так, как тебе и во сне не снилось…

— Ну, в этом надобности нету. Я старик. Сына Олег убил. А не люблю я этих шатаний их с верой. Что грекам хорошо, то нам не годится. Порядок нужен, а не разговоры сам не ведай о чём. Пусть садится здесь на стол Володимир, и первым делом надо будет тогда несколько голов сшибить. А потом и за ваших новгородских горланов взяться. В доме один хозяин нужен.

— Верно. Так — так. так, а эдак — так эдак…

— И Ярополк мог бы всю власть в свои руки забрать, да у него в носу, вишь, черви завелись: все из рук Византий глядит. Конечно, все это черничка его строит, а он, телёнок, уши-то развесил…

— Ну, так мы будем ждать от тебя известий…

— Будь благополучен, боярин. Прощай пока…

— Прощай, воевода…

Послышались опять по кустам в ночи чёрной перекличка сов и осторожная поступь нескольких человек к стану новгородцев и нескольких к слободе.

— Ну, что нового, Блуд? — спросил наутро Ярополк, глядя с заборала на дымы новгородские.

— Нового нет ничего, — угрюмо отвечал воевода. — А только по городу слухи стали негожие ходить…

— Что там?

— Измена заводится. Слышно, что кияне с Володимиром ссылаются: приступай, мол, а мы-де Ярополка тебе выдадим…

— Да что ты говоришь?!

— Так болтают. Мои отроки мимо колодца шли, так подслушали, бабы стрекотали, сороки бесхвостые… Ошибся я маленько: твой брат позанозистее оказался, чем я думал. Ну, да горе поправить ещё можно…

— Да как ты теперь его поправишь? — спросил сразу потухший Ярополк.

— Нужно тебе с дружиной уйти, скажем, в Родню, в устье Роси, — задумчиво проговорил старый дружинник. — А там соберём мы воев, печенегов на подмогу подымем да и на Киев… Рать у Володимира хоть и большая, да в ней больше половины мякины… Ты пока не сказывай про это никому, а я на всякий случай сегодня же пошлю тихонько гонца в Родню, чтобы там поскорее запасов про войско наготовили всяких…

Ярополк повесив голову пошёл к себе. И ему мстилось, что что-то тут не так, но что делать? Блуд — старший дружинник. Ежели что — многие из дружины потягнут за ним. С одним Варяжко ничего не сделаешь. Хотел было он посоветоваться с Оленушкой, но было жаль тревожить её: с тех пор как дело с Рогнедыо расстроилось, она словно на крыльях летает… И чудные эти бабы!

XVIII. ГОРЕ ОЛЕНУШКИ

— Эй, перевощик!.. — зазвенело с того берега чрез серебристую гладь Днепра.

— Эй… — отозвался с песка Ядрей-Федорок.

— Давай ладью…

Ядрей сел на вёсла и погреб на луговую сторону. Лицо его было хмуро — тяжко было ему без Дубравки. Ни единой весточки не доходило оттуда, из лесов, в Киев о ней. И угнетала по-прежнему Ядрея тяжёлая душевная смута. Прибежав тогда из лесов, он пристроился к реке: работал на нагрузке и разгрузке караванов, перевозил людей через Днепр, а зимой в леса на валку леса ходил. И как там, на Десне, ему казалась эта новая еллинская вера каким-то хитрым подвохом греков мочёных, — он ненавидел их всё больше и больше, — так здесь, на Боричевом взвозе, когда у Илии Пророка уверенно звонил поп в колокол, лесная вера, не умирая в душе его, казалась каким-то наваждением.

Раз у реки столкнулся он с чернявым попом от Илии Пророка, отцом Митреем.

— Что же ты это в церковь-то не идёшь? — спросил поп строго.

— А что?

— А то, что сегодня день твоего ангела…

Ядрей не совсем ясно понимал этот ихний обычай, агнелов каких-то. И вдруг вспомнил: да ведь ангелом-то его считается тот самый Федор Стратилат, который тогда князю Святославу нагадил. До сих пор не мог он ему простить этой пакости! Ядрей был по сердцу добр, но несправедливости не сносил, а кроме того, он за свою землю всегда стоял горой.

— Ладно… Приду… — чтобы отвязаться, сказал он и, поправив за кушаком топор, пошёл, поскрипывая снежком, на ту сторону, в леса.

А через несколько дней явился он вдруг к отцу Митрею и заявил, что он желает креститься.

— Да ты крещён!.. — вытаращил тот на него свои чёрные глаза.

— Меня не так крестили… — сказал упрямо Ядрей. — Я так не хочу… Не принимает душа моя этого вашего окаянного Стратилата… Окрести меня в другое имя.

— Да ты очумел!.. И что тебе Стратилат помешал?

— Помешал, не помешал, а не желаю — и конец делу. А то опять к своим богам уйду…

— Да в чём дело? — начал сердиться поп, и пучеглазое лицо его зарумянилось.

— А в том, что, кабы Стратилат тогда под Доростолом не впутался, мы с князем Святославом морду набили бы вам за милую душу… А он все дело на вашу сторону повернул. И молить ему я не буду ни за какие — всем другим вашим богам молить буду, а ему нет… Это ты там как хочешь… Что будет стоить, я заплачу…

Пучеглазый поп осерчал — он тоже был великий патриот — и с великим криком прогнал Ядрея, и опять он остался как-то ни в тех, ни в сех. Это было очень неприятно. И он, как и все такие двоеверы, то неумело крестился на крест ильинской церкви, то украдкой заглядывал к Перуну…

А по весне сошлись к Киеву караваны со всех концов, и свейские, и урманские, и готские, и новгородские, и греческие, и русские со всех притоков Днепра. Реку и Подол узнать прямо стало нельзя: крики, шум, драки, плеск вёсел, скрипение снастей, ржание лошадей, белая вьюга чаек, стук топоров, грохот колёс… Работала голота киевская от зари и дотемна…

И вот раз в пёстрой горластой толпе этой носом к носу встретился Ядрей со своим недругом Ляпой: тот, как всегда, пригнал для князя однодерёвки, за зиму заготовленные. Оглядели один другого недружелюбными глазами.

— Здорово!.. — нехотя сказал Ляпа.

— Здорово!.. — отвечал Ядрей. — Ну, как у нас там?

— Да живут…

— А… Дубравка? — с забившимся сердцем решился Ядрей.

— Ишь ты: Дубравка!.. — вдруг озлился Ляпа. — Погубил девку ни за что, а потом: Дубравка…

— Чем это я так её погубил?

— А что же, ты так тут ничего и не знаешь?

— Ничего.

— Дубравка ума решилась… — сказал Ляпа, сдерживая злорадство. — Как ты тогда убежал из селения, исчезла в тот же день и Запава. И все поняли так, что вы стакнулись. И Дубравка, не помня себя, в Десну бросилась… Вытащили её, ну только уж не в себе: ходит повсюду, бормочет и тебя везде ищет. Потом дитенок у неё родился, сын, но она точно и не видела его, и ребёнок помер. А она так и осталась не в себе… Настроил делов!

— А Запава куда же делась?..

— А Запава через несколько дней пришла вся оборванная, голодная и тоже без малого не в своём уме. Сказывала, что леший её в дрягвы завёл, насилу выбралась… Хошь теперь и видно стало, что Запава с тобой не сговорилась, но Дубравка ничего уж в толк взять не могла. А Запаву и не узнала даже… — прибавил он опять со сдержанным злорадством. — Накрутил ты с богом-то своим делов. И счастье твоё, что догадался, убег!.. — зло блеснул он глазами. — А то голову бы тебе там скрутили…

— Федорок!.. — крикнул кто-то от ладей. — Чего ж ты там запропал?..

— Сейчас! — крикнул он. — А дед Боровик все жив?

— Жив… — нехотя отвечал Ляпа. — А ты здесь уж Федорком заделался? — злобно прибавил он. — Значит, верно, что про тебя говорили, собака?..

Федорок одним прыжком вцепился ему в горло. Их растащили.

— Смотри!.. — бешено крикнул ему издали Ляпа, грозя своим огромным костлявым кулачищем. — И глаз домой не кажи: живьём сожгем…

И крепко с того дня затосковал Ядрей по Дубравке. Он понимал, что не виноват он нисколько, и в то же время совесть грызла его: ежели бы не изменил богам своим лесным, ничего этого не было бы. Было ясно: если бы не окаянные греки, всё было бы хорошо. Но как теперь поправить дело, он не знал и день и ночь мучился думкой о Дубравке… И при встрече с отцом Митреем он старался спрятаться или отворачивался, чтобы только не снимать перед проклятым шапки…

Караваны разошлись во все стороны, на Подоле стало потише и работы стало поменьше. Ядрей в своём ботничке пропадал днями целыми по разливам и заводям Днепра или в Чарторые со снастью рыболовной и там, среди камышей, в светлой тишине реки, тосковал. Улов свой он носил всегда на княжий двор: добрая княгиня Оленушка щедро награждала его и всегда милостиво с ним разговаривала. Вот ежели бы все такие эллины были, другое бы дело!..