Евпраксия - Загребельный Павел Архипович (книги бесплатно без TXT) 📗
Генрих ничего не знал. Император никогда ничего не знает про долю обычных людей. Не ведает, откуда что берется, куда девается. Не углубляется в мелкие перемены, потому отдельные судьбы не волнуют его. В его руке сила обобщения, высшая сила, высший порядок. Душами отдельных людей пусть занимаются священники, для императора существует люд. Воинов в битве пусть расставляют бароны, для императора существует войско.
Бургграфы пусть чинят суды каждый в своем городе, он вершит суды имперские. Он обобщает, надзирает, держит в руках связи всего государства.
Углубиться в одиночные явления, попробовать постичь суть каждого события, сойти с высот вниз, погрязнуть в надоедливую повседневность – это все равно, что возвратиться в первоначальное состояние в те дни, с которых начинал он свое восхождение на неприступные вершины власти.
Однако на этот раз он должен был вмешаться, заинтересоваться, узнать.
К этому толкало его еще неясное самому чувство, под властью которого пребывал он здесь, в Кведлинбурге, толкала удивительная сила, что приковала его к русской княжне, вынудила на время даже изменить своим привычкам, своей натуре, чуть ли не заискивать перед этой, в сущности, девчонкой – и когда? Когда повержены все противники, когда он возвысился над всеми, когда он ставит князей, назначает епископов и самого папу, когда города покорно распахивают пред ним ворота, соседние властители шлют сговорчивых послов, заморские короли ищут его расположения.
Генрих кликнул Заубуша, до его прихода нетерпеливо метался по холодному дворцовому покою, гремел меч по каменному полу; в который уж раз с отвращением взглядывал Генрих на обитый позолоченно-линялой кожей потолок, на резные неуклюжие стулья – наследство императоров-саксонцев, на огромный стол, под которым при них спали когда-то охотничьи псы, чьим тяжелым духом провоняло – до сих пор не выветрить – неприветливое помещение.
Барон притащился на своей деревяшке, скучный и кислый. Все эти дни пил много и охотно, Генрих и сам пил со своими баронами, а теперь, словно забыв об этом, сердито гаркнул Заубушу:
– Пил?!
– Пил, – спокойно сказал Заубуш.
– Кому служишь – забыл?
– Помню.
– Бесчинствуешь?
– Сто тысяч свиней, кто жалуется?
Император подбежал к барону, швырнул ему в лицо письмо.
– Где?
Свернутая в трубку бумага упала на пол. Заубуш неуклюже наклонился, подчеркивая, как трудно ему наклоняться, да Генрих знал, каким гибким и ловким может быть он и с деревянной ногой. Не дав барону опомниться, обрушил снова угрожающий вопрос:
– Русские где?!
– Русские?! – Заубуш наконец поднял письмо, не разворачивал его, посмотрел на императора. Они много лет знали друг друга. Гнев императора бывал страшным, но барон за эти многие годы понял: без Заубуша Генрих обойтись не сможет. Даже псы покинули императора, когда он перебирался через горы, торопился вовремя вымолить прощения у Гильдебранда. А Заубуш был с ним. Был с ним в той римской церкви, где на Генриха напали двое с обнаженными мечами. Нападение тем более неожиданное, что страшнейший враг императора Гильдебранд тогда уже был мертв. Но остались враги помельче.
Никогда не бойся врагов великих – бойся мелких. Они и прислали подкупленных убийц на мессу. А те не приняли в расчет барона: калека. Это и погубило их, Заубуш ловко подставил одному нападавшему свою деревяшку, и тот полетел вниз головой, а другого свалил удар Заубушева меча. Калека, не сдавайся!.. После того случая император согласился с бароном, что "молитвы надо оставить попам". В церковь император пошел здесь, в Кведлинбурге.
Видно, княжна затащила его туда. И это письмо ее рук дело: обвиняет его, Заубуша. Вот уже много лет никто не обвинял его. Не решались. Не смели.
– Тут написано обо мне? – спокойно спросил императора.
– Написано, что написано, – глаза Генриха заволакивала пустота, первый предвестник бешенства; он не очень боялся и таких приступов, но коль замешана женщина, должно быть осмотрительным.
– Если это о русских свиньях… – начал осторожно.
– Рыцари княжны Праксед! Где они?
– Узнаю, ежели интересуешься, император.
– Велю! Где? Ты виноват – знаю!
– Сам не вмешивался, но, заботясь…
– Где они?
– Тут, в Кведлинбурге. Пришлось…
– Веди, показывай!
– Может, завтра, император? Ночь…
– Веди! Эй, кто там!
Не допытывался у Заубуша, знает ли, куда вести. Должен знать. Этот все знает.
Горели факелы, тускло посверкивало оружие. Нетерпеливо-учащенно дышал император. Заубуш нарочно медленно волочил свою деревяшку. Спешить не стоило. Такое не показывают и простым смертным, кому суждено на этом свете испытать все самое горькое. Дьявол ее забери, эту русскую девку, сто тысяч свиней!
Миновали винные погреба, те самые, где император пил с Евпраксией вино – их молчаливое причастие, как он думал, их совместной великой судьбе; спускались куда-то ниже, углубляясь в таинственные подземелья; гремели кованные железом двери, несло сыростью, мраком, смердящей столетней грязью, пугающей потусторонностью. Оттоны умели строить не только крипты для мощей святых мучеников, но и бездонные каменные мешки для мучеников живых. Камень слезился водой, бил диким холодом, мрак косматым туманом накатывался отовсюду, гнетом наваливался на людей, гасил огонь. Еще одна дверь, еще, скрежещет поднимаемая разбухшая дверца-крышка, разверзается какая-то каменная пасть, в ней мрак еще более страшный, слышно, как там в глубине где-то далеко, будто в центре земли, плещется вода, и еще какие-то шорохи доносятся оттуда, какие-то вздохи. Неужели там люди?
– Эй, кто там? Живы?
Сам германский император спрашивает, дело небывалое и невероятное, но тем, кто внизу, все равно, они ко всему равнодушны, они шлепают по невидимой в черном холоде воде, барахтаются, блуждают впотьмах, а может, уже умерли, и вода колышет их тела, плавают они среди нечистот и подохших крыс, среди обломков и остатков давних преступлений и проклятий.
Император взглянул на Заубуша, и тот испугался – пожалуй, впервые после нападения в лесу под Гарцбургом. Если те, что внизу, и впрямь подохли, то неизвестно, выйдет ли барон отсюда.
– Эй, сто тысяч свиней! – заревел во мрак, в зловеще отверзнутую пасть Заубуш. – Тут Генрих, император, он вас спрашивает! Отвечайте?
Молчанье. Плеск воды внизу – мертвый и страшный плеск. Император снова взглянул на Заубуша; в побелевших глазах Генриха приговор. Заубуш готов был сам прыгнуть туда, плюхнуться в воду, лишь бы убедиться, что те – еще живы. И те, снизу, словно сжалившись над одноногим, подали голос:
– Что императору нужно?
Генрих отскочил от отверстия, стиснул рукоятку меча, весь напрягся, словно собирался рубиться.
– Вытащить всех! Мигом?
– Сделаем, император, – Заубуш потерял привычную насмешливость, стал послушным и покорным. – Сделаем все, как велишь. Тебе лучше уйти отсюда.
Твое драгоценное здоровье…
– Мое здоровье – не твое. Останусь тут.
– Император!
– Я сказал!
Принесли узловатую веревочную лестницу, скинули вниз, в глубину; долго никто не показывался оттуда, потом по одному стали появляться. С лохмотьев струилась грязная вода. Тела, синие от холода. Растрепанные бороды. Исступленные глаза. Не люди – мертвецы. Девять человек. Все целы.
Все держатся на ногах. Какой силой? Впереди – косоплечий, широкий в кости, поблескивает зубами то ли в улыбке, то ли от ненависти, которую не может, да и не хочет скрыть.
– За что ты их? – спросил спокойно Генрих Заубуша. Не интересовался, кто бросил сюда русских, знал, не спрашивая. Барон тоже знал, что сейчас выкручиваться не след. Надо говорить все. Но что же он должен был говорить? О дикой русской бабе? Заперли ее в аббатстве. Хотел он ее осчастливить – не поддалась из-за глупости. Но о таком императору не говорят. О его, Заубуша, ненависти к славянским свиньям? Оставим до другого раза.
Он долго не задумывался.
– Обычное дело.
