Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1 - Дюма Александр (читать полную версию книги TXT) 📗
– Ну разумеется. Правда, вы оба еще очень молоды.
– Значит, мы будем вместе больше времени.
– Вы оба бедны.
– Мы будем работать.
– Что он будет делать? Он ведь ничего не умеет. На этот раз Николь не сдержалась: лицемерие хозяйки вывело ее из себя.
– С позволения госпожи, она несправедлива к бедному Жильберу, – заявила она.
– Вот еще! Я отношусь к нему так, как он того заслуживает, а он бездельник.
– Он много читает, стремится к знанию…
– Он злобен, – продолжала Андре.
– Только не по отношению к вам, – возразила Николь.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Госпожа лучше меня знает: ведь по ее распоряжению он ходит на охоту.
– По моему распоряжению?
– Да. Он готов пройти много миль в поисках дичи.
– Клянусь, я этого не подозревала.
– Не подозревали дичь? – насмешливо спросила Николь.
Андре, возможно, посмеялась бы над этой остротой и в другое время могла бы не заметить желчи в словах камеристки, если бы находилась в привычном расположении духа. Но ее измученные нервы были натянуты, как струна. Малейшее усилие воли или необходимость движения вызывали в ней дрожь. Даже при небольшом напряжении ума она должна была преодолевать сопротивление: говоря современным языком, она нервничала. Удачное словцо – филологическая находка – обозначающее состояние, при котором все дрожит от нетерпения; состояние сродни тому, что мы испытываем, когда едим какой-нибудь терпкий плод или прикасаемся к шероховатой поверхности.
– Чем я обязана твоему остроумию? – оживилась вдруг Андре. Вместе с нетерпимостью к ней вернулась проницательность, которую она из-за недомогания не могла проявить в самом начале разговора.
! – Я не остроумна, госпожа, – возразила Николь. – Остроумие – привилегия знатных дам, а я – простая девушка, я говорю то, что есть.
– Ну и что же ты хочешь сказать?
– Госпожа несправедлива к Жильберу, а он очень внимателен к госпоже. Вот что я хотела сказать.
– Он исполняет свой долг, будучи слугой. Что же дальше?
– Жильбер не слуга, госпожа, он не получает жалованья.
– Он сын нашего бывшего управляющего. Он ест, спит и ничего не платит за стол и угол. Тем хуже для него, – значит он крадет эти деньги. Однако на что ты намекаешь, почему ты так горячо защищаешь мальчишку, на которого никто и не думал нападать?
– О, я знаю, что госпожа на него не нападает, – с ядовитой улыбкой проговорила Николь, – скорее напротив.
– Ничего не понимаю!
– Потому что госпожа не желает понимать.
– Довольно, мадмуазель, – холодно отрезала Андре. – Немедленно объясни, что все это значит!
– Госпоже лучше меня известно, что я хочу сказать.
– Нет, я ничего не знаю и даже не догадываюсь, потому что мне некогда разгадывать твои загадки. Ты просишь Моего согласия на брак, не так ли?
– Да, госпожа. Я прошу госпожу не сердиться на меря за то, что Жильбер меня любит.
– Да мне-то что, любит тебя Жильбер или нет? Послушайте, мадмуазель, вы начинаете мне надоедать.
Николь подскочила, как петушок на шпорах. Долго сдерживаемая злость нашла, наконец, выход.
– Может, госпожа и Жильберу сказала то же самое? – воскликнула она.
– Да разве я хоть однажды разговаривала с вашим Жильбером? Оставьте меня в покое, мадмуазель, вы, верно, не г, своем уме.
– Если госпожа с ним и не разговаривает, то есть больше не разговаривает, то не так уж и давно.
Андре подошла к Николь и смерила ее презрительным взглядом.
– Вы битый час мне дерзите, я требую немедленно Прекратить…
– Но… – взволнованно начала было Николь.
– Вы утверждаете, что я разговаривала с Жильбером?
– Да, госпожа, я в этом уверена. Мысль, которую Андре до сих пор не допускала, показалась ей теперь вероятной.
– Так несчастная девочка ревнует, да простит меня Бог! – рассмеялась она. – Успокойся, Леге, бедняжка, я не смотрю на твоего Жильбера, я даже не знаю, какого цвета у него глаза.
Андре готова была простить то, что уже считала не дерзостью, а глупостью.
Теперь Николь сочла себя оскорбленной и не желала прощения.
– Я вам верю, – отвечала она, – ночью нелегко было рассмотреть.
– Ты о чем? – спросила Андре, начиная понимать, но еще отказываясь верить.
– Я говорю, что если госпожа говорит с Жильбером только по ночам, как это было вчера, то, конечно, трудно при этом рассмотреть черты его лица.
– Если вы не объяснитесь сию минуту, то берегитесь! – сильно побледнев, проговорила Андре.
– О, нет ничего проще, госпожа! – сказала Николь, забывая всякую осторожность. – Сегодня ночью я видела…
– Тише! Меня кто-то зовет, – перебила ее Андре. Снизу в самом деле раздавался голос:
– Андре! Андре!
– Ваш батюшка, госпожа, – сказала Николь, – и с ним вчерашний незнакомец.
– Ступайте вниз. Скажите, что я не могу отвечать, потому что плохо себя чувствую, что я разбита, и немедленно возвращайтесь: я хочу покончить с этим нелепым разговором.
– Андре! – снова послышался голос барона. – Господ дин де Бальзамо хотел бы пожелать вам доброго утра.
– Ступайте, я вам говорю! – приказала Андре, властно указав Николь на дверь.
Николь беспрекословно повиновалась, как все в доме повиновались Андре, когда она приказывала.
Но едва Николь вышла, как Андре почувствовала нечто странное. Несмотря на то, что она твердо решила не выходить, неведомая сила заставила ее подойти к окну, которое оставалось приотворенным из-за Николь.
Она увидала Бальзаме. Он низко ей поклонился и смотрел на нее не отрываясь.
Она покачнулась и ухватилась за ставень.
– Здравствуйте, сударь! – в свою очередь, отвечала она.
Она произнесла эти слова в тот самый момент, когда Николь подошла к барону предупредить его, что его дочь не может отвечать. Открыв рот, Николь в изумлении замерла, ничего не понимая в этом капризе.
Почти тотчас же обессилевшая Андре рухнула в кресло.
Бальзамо не сводил с нее глаз.
Глава 12.
ДНЕВНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Путешественник поднялся засветло, чтобы проверить, на месте ли карета, и справиться о самочувствии Альтотаса.
В замке все еще спали, за исключением Жильбера, притаившегося за оконной решеткой отведенной ему комнаты рядом с входной дверью. Он с любопытством следил за каждым движением Бальзамо.
Притворив за собой дверцу кареты, в которой спал Альтотас, Бальзамо куда-то ушел. Он был уже далеко, когда Жильбер выскользнул из дому.
Поднимаясь в гору, Бальзамо был поражен тем, как при дневном освещении изменился пейзаж, показавшийся ему таким мрачным накануне.
Небольшой замок, сложенный из белого камня и красного кирпича, был окружен непроходимыми зарослями смоковниц и альпийского ракитника. Их душистые ягоды Гроздьями падали на крышу замка и словно венчали его золотой короной.
Перед входом был расположен бассейн, имевший около тридцати футов по периметру. Он был окаймлен широким газоном и кустами цветущей бузины Глаз отдыхал при виде этого великолепного зрелища, особенно при виде высоких каштанов и осин, росших вдоль дороги.
По обеим сторонам замка от флигелей расходились широкие аллеи, состоявшие из кленов, платанов и лип Они поднимались невысоким, но густым лесом В их кронах нашли приют бесчисленные птицы. По утрам они будили своими звонкими трелями обитателей замка. Бальзамо отправился по аллее, отходившей от левого флигеля, и, пройдя шагов двадцать, оказался среди кустов жасмина и роз, которые источали нежный аромат, особенно сильный после прошедшей накануне грозы. Сквозь заросли бирючины пробивались ветви жимолости и жасмина; под ногами расстилался ковер из ирисов вперемешку с дикой земляникой; над головой переплетались цветущая ежевика и розовый боярышник.
Так Бальзамо оказался в самом живописном месте. Его взору открывались развалины, по которым еще можно было судить о былом величии старинного замка. Наполовину уцелевшая башня возвышалась над грудой камней, густо поросших плющом и диким виноградом – верными спутниками разрушения, которых природа поселила в руинах, словно пытаясь доказать, что и в развалинах возможна жизнь.
