Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (полная версия книги TXT) 📗
— Я не ввожу новинки в наши обычаи, устраивая для вас бой гладиаторов во время пирушки, я только возобновляю обычай, бывший в силе два века тому назад у жителей Кампаньи, ваших предков, о сыны Кум, первых обитателей этой провинции.
Это утонченное варварство, эта обдуманная жестокость, эта безумная жажда крови, обнаруженная столь откровенно и с такой зверски спокойной душой, заставили клокотать от гнева сердце Спартака; он был страшно потрясен тем, что не желание большинства, а каприз одного только человека осудил десять несчастных юношей, рожденных свободными гражданами в свободных странах, драться, не питая друг к другу никакой вражды, и позорно погибнуть задолго до срока, определенного им природой.
Кроме этих общих причин негодования, одно частное обстоятельство усиливало в эту минуту гнев рудиария, — именно то, что на его глазах подвергался смертельной опасности Арторикс, молодой, необыкновенно красивый галл, которого он очень любил.
Устанавливая бойцов, Спартак очень тихо спросил Арторикса:
— А почему пришел ты?
— Уже давно, — вполголоса ответил Арторикс, — мы бросили между собой кости на право идти последним навстречу смерти, и я оказался в числе проигравших. Сама судьба хочет, чтобы я был среди первых десяти гладиаторов Суллы, которые должны сражаться друг с другом.
Рудиарий ничего на это не возразил, но немного спустя обратился к Сулле:
— Позволь мне, о великодушный Сулла, послать в школу за другим гладиатором, чтобы поставить его на место этого, — и он показал на Арторикса, — который…
— А почему этот не может сражаться? — спросил экс-диктатор.
— Потому что он значительно сильнее остальных, и сторона фракийцев, на которой он должен сражаться, была бы неизмеримо сильнее другой….
— Поэтому-то ты хочешь заставить нас еще ждать?.. Пусть сражается и этот храбрец: мы не хотим больше ждать, и тем хуже для самнитов!
И среди нетерпения, охватившего всех присутствующих. Сулла сам подал сигнал к битве, Сражение длилось недолго: спустя двадцать минут один фракиец и два самнита были убиты, а два других несчастных самнита лежали на полу тяжело раненые, умоляя Суллу о жизни, которая и была им дарована Что касается единственного, оставшегося на ногах, самнита, — то он отчаянно защищался против нападения четырех фракийцев, но покрытый ранами, он скоро поскользнулся в крови, растекшейся по мозаичному полу Арторикс — его друг — с глазами полными слез, пронзил самнита мечом, чтобы избавить его от мучительной агонии.
Триклиний задрожал от дружных аплодисментов.
Их прервал Сулла, воскликнув пьяным голосом:
— Hv-ка, Спартак, ты — самый сильный, подними щит одного из этих павших в бою, возьми меч мертвого фракийца и докажи свою силу, сражаясь один против четырех, оставшихся в живых!
Предложение Суллы было встречено шумным одобрением. Бедный же рудиарий был ошеломлен словно его хватили дубиной по шлему.
Он подумал, что ослышался или потерял рассудок и остановился с неподвижными глазами, устремленными на Суллу, с бледным лицом.
Он заметил необыкновенное волнение Спартака и вполголоса прошептал ему:
— Смелее!..
Рудиарий вздрогнул при этом слове, дважды обвел глазами вокруг себя, затем повернулся в сторону Суллы и сказал:
— Но.., великий и счастливый диктатор.., я позволю себе обратить твое внимание на то, что я уже не гладиатор: я — рудиарий и свободен, а у тебя исполняю только обязанности ланисты твоих гладиаторов.
— Ха, ха!., ха!.. — разразился пьяным и язвительным смехом Сулла. — И ты гот самый храбрейший Спартак? Ты боишься смерти, боишься!.. Презренное отродье гладиаторов!.. Но клянусь палицей Геркулеса-победителя, ты будешь сражаться, — добавил Сулла после короткой паузы и, ударив кулаком по столу, повелительным тоном продолжал:
— Кто тебе подарил жизнь и свободу, трусливый варвар?… Разве не Сулла?.. И Сулла тебе приказывает сражаться… И ты будешь сражаться!.. Клянусь всеми богами Олимпа.., ты будешь сражаться!
Спартак несколько раз чувствовал, что его подмывает схватить меч одного из убитых и броситься с быстротой молнии, с яростью тигра на Суллу и изрубить его в куски. И каждый раз с трудом, каким-то чудом он сдерживал себя.
Наконец, он машинально, почти не понимая, что делает, испустил вздох, похожий на звериный рев, поднял щит, схватил меч и дрожащим от гнева голосом громко проговорил:
— Я не трус и не варвар, и я буду сражаться, чтобы доставить тебе удовольствие, о Луций Сулла, но клянусь тебе всеми твоими богами, что если, к несчастью, мне придется ранить Арторикса…
Пронзительный женский крик внезапно прервал безумную речь гладиатора. Внимание всех присутствующих обратилось к тому месту, откуда этот крик раздался.
В глубине залы, в стене позади обеденных лож, к которой Сулла и многие гости сидели спиной, на пороге двери, белая как мел, прямо и неподвижно стояла Валерия.
Спартак был у нее, когда раб явился за ним от имени Суллы. Этот вызов и в такой час удивил рудиария и сильно испугал Валерию. Она решила, что Спартаку угрожает опасность более серьезная, чем та, которой он подвергался. И Валерия, побуждаемая любовью к фракийцу, откинув в сторону все доводы приличия, все правила осторожности и предусмотрительности, пошла в триклиний, где в этот вечер шел кутеж.
Стоя в дверях за портьерой, матрона присутствовала при диком сражении гладиаторов и при всей последующей сцене, разыгравшейся между Спартаком и Суллой.
Когда она увидела, что Сулла стал принуждать Спартака сразиться с Арториксом, которого, как ей было известно, Спартак сильно любил, когда она услышала начало его возбужденной речи, которая не могла окончиться иначе, как угрозой и проклятиями по адресу Суллы, ей стало ясно, что без ее немедленного вмешательства Спартак неминуемо погибнет.
И испустив крик, исходивший из самого сердца, она привлекла к себе внимание всех гостей и Суллы.
— Валерия!.. — воскликнул тот в изумлении, пытаясь подняться с ложа, к которому, казалось, пригвоздили его тело пары яств и фалернского вина, — Валерия!.. Ты!!. Здесь.., в этот час?..
Все встали или пытались встать, так как не могли сохранить равновесие, и более или менее почтительно, но молча приветствовали матрону.
Ювентина, отпущенница, сперва покраснев, как пурпуровая ткань, а затем страшно побледнев, как-то потихоньку, незаметно соскользнув с ложа, через несколько мгновений оказалась под столом, совершенно укрытая скатертью.
— Привет всем, и пусть боги покровительствуют Сулле и его друзьям, — сказала Валерия спустя минуту, в течение которой она обвела быстрым взглядом огромную залу и постаралась успокоиться. Тем временем она обменялась взглядом взаимного понимания со Спартаком. Рудиарий, не начиная боя, стоял, устремив на нее взор; ее появление в этот момент казалось ему чем-то небесным, сверхъестественным.
Сулла с недоумением остановил свой взгляд на матроне, а она, улыбаясь, обратилась к нему:
— Ты столько раз приглашал меня на пирушку, о Сулла, что сегодня вечером я, не будучи в состоянии заснуть на своей постели и слыша отдаленный шум вашего пира, решила надеть застольное платье, зайти выпить чашу дружбы и уговорить тебя ради твоего здоровья уйти в свои комнаты, не позже часа первой зари. Но придя сюда, я увидела сверкание мечей и лежащие на полу трупы. Что же это наконец? — воскликнула с жаром и с чувством глубокого негодования матрона. — Вам недостаточно бесчисленных жертв в цирках и амфитеатрах, и вы с диким наслаждением воскрешаете запрещенные варварские обычаи, вышедшие из употребления? Веселясь, вы хотите упиваться предсмертными муками, повторять губами, сведенными от вина, судороги губ, сведенных огнем агонии и отчаянием?
Все молчали с опущенными головами, и сам Сулла, который сперва пытался связать несколько слов, кончил тем, что замолчал, подобно обвиняемому, уличенному своим обвинителем.
Только гладиаторы, и в особенности Спартак и Арторикс, ласкали Валерию взглядами, полными любви и благодарности.
