Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
— Вы забыли, при каких обстоятельствах происходил ваш разговор с атаманом. Леонид Иванович поднялся из-за стола и взволнованно заходил по комнате.
Выясняя причины поражения новороссийского отряда, он задавал вопрос за вопросом.
Отвечая на них, Руднякова сказала:
— Мы направили на берег реки Афипс прикрывать наш правый фланг две сотни казаков-пластунов станицы Георгие- Афипской. Это была роковая ошибка. Казаки, когда отряд Покровского обошел нас, не захотели воевать со «своими». В знак этого воткнули штыки в землю. Казаков Покровского они пропустили к нам в тыл через железнодорожный мост. Мы и наш штаб на станции были застигнуты врасплох. Красногвардейцы спали в вагонах. Раздались первые выстрелы. Командир нашего отряда юнкер Яковлев выскочил из станционного здания. К нему тотчас же подбежал казак в черной бурке. «Кто таков?» — «Юнкер Яковлев!» — «Вот ты мне и нужен!» Раздался револьверный выстрел, и Яковлев свалился с раздробленной головой. Убил его войсковой старшина Шайтор. Теперь это известно всему Екатеринодару…
— А прапорщик Серадзе где был убит? — спросил Леонид Иванович.
— Тоже на станции Георгие-Афипской. Его ударил штыком в грудь корнет Муссатов. Серадзе успел выстрелить из нагана в лицо корнету. Серадзе, раненого, галаевцы привезли в Екатеринодар. Так мы лишились обоих командиров. Отряд остался без руководства. Началась паника. И это среди ночи, в темноте. Трудно было понять, где свои, где чужие. Палили друг в друга…
— Так, так. Теперь мне все ясно, — сокрушенно заключил Леонид Иванович. И спросил — А вам известно, что вчера один головорез из компании Покровского ворвался в палату войсковой больницы и двумя выстрелами из револьвера добил на больничной койке Серадзе?..
Руднякова молча опустила голову.
Леонид Иванович подошел к висевшей на стене небольшой карте Кубанской области, ткнул в нее пальцем:
— Вот отсюда, со стороны Тахтамукая, Галаев нанес удар по новороссийскому отряду. А могли бы и мы вдребезги разбить галаевцев…
— Однако же и кубанские добровольцы понесли немалые потери, — заметила Руднякова. — Убит сам Галаев, убита Бархаш. А она-то была отъявленной корниловкой и отличной пулеметчицей. Сюда прикатила из Петрограда. Там была в женском батальоне Бочкаревой на защите Зимнего. Недаром похоронили ее вместе с Галаевым в Екатерининском соборе. Убит и поручик Марочной, начальник пулеметной команды. Так что победа им досталась нелегкой ценой.
— Все это так, — согласился Первоцвет. — Но сюда с Дона идет Корнилов. Его имя авторитетно в кругах контрреволюции. И действительно, он не чета Покровскому и Филимонову. И если этот генерал придет в Екатеринодар и соединится с кубанцами, то может образоваться довольно значительная армия…
Раздался звонок в парадном. Руднякова сунула руку в карман вязаной кофточки, где лежал браунинг.
— Глаша, поди, пожалуйста, узнай, кто звонит, — сказал Леонид Иванович. — А мы пока пройдем в пристройку. Оттуда есть выход в соседний двор, — объяснил он Рудняковой.
Глаша не торопясь направилась в прихожую.
На крыльце оказалась Инна Ивлева. Глаша еще не отворила двери, как услышала от подруги, что приехал Алексей и у Ивлевых завтра будет пирушка.
Улыбаясь, Глаша впустила Инну в прихожую и снова заперла двери на французский замок и тяжелый железный крюк. Затем, проводив подругу в свою комнату, сбегала в пристройку и сообщила отцу, кто и зачем пришел.
…Ивлев, позавтракав, вышел на улицу, залитую ярким солнцем.
Итак, он опять в Екатеринодаре! В городе детских и юношеских лет, здесь, где почти каждый дом и улица связаны с невозвратимыми радостями, огорчениями и ошеломляющими откровениями нежной поры жизни.
Как бы желая прошагать по дням исчезнувшей юности, Ивлев, прежде чем пойти к Шемякину, направился к центру города.
Он шел и думал: «Как поверить, что долгих четыре года здесь не был, а Екатеринодар, его прямые улицы, дома, скверы были на месте. Ведь в их облике ничего не изменилось. Они все те же, довоенные, дореволюционные. И они всегда были моими и во мне».
На Соборной площади он словно увидел себя прежним гимназистом с большим ранцем из лосиной шкуры, в городском саду — питомцем Академии художеств, приехавшим на летние каникулы домой и гуляющим с этюдником по тенистым липовым аллеям, а в Екатерининском сквере — пятилетним ребенком, который с каким-то трогательно-наивным благоговением уставился на казака-конвойца…
Сколько в том мальчике, впечатлительном и вдумчивом, было простосердечия и затаенного интереса к окружающему миру! Ничего особенного как будто бы и не было в казаке-конвойце, шагавшем по узкой цементной дорожке вокруг стрельчатой литой чугунной ограды. А вот на всю жизнь врезался в память и сейчас перед мысленным взором зримо идет казак, ставя ноги в остроносых сапогах носками врозь, держа шашку у плеча, поблескивая набором червленого серебра кавказского пояса на узкой талии и рядами газырей, украшающих грудь парадной черной черкески…
Теперь уже нет почетного караула у памятника, а Ивлев все видит смуглого казака, и его темную шапку с красным верхом, и алые погоны с белыми лычками, а вместе с казаком и себя, и Сергея Сергеевича, и Елену Николаевну, сидящих на скамье в золотистый предвечерний час того далекого летнего дня, когда он, пятилетний ребенок, так загляделся на казака…
В горбатом тихом Котляревском переулке Ивлев вспомнил, какой румяной, черноглазой была восемнадцатилетняя Олечка Гайченко, вспомнил ее подругу Талочку Байтекову, жившую в угловом доме из красного кирпича. Вспомнились литературномузыкальные вечера, на которых умная, изящная подруга Олечки приобщала гимназистов, собиравшихся в ее доме, к поэзии Николая Гумилева, Владислава Ходасевича и мучительной музыке Брамса, к страстности первых танго, входивших тогда в моду вместе с «поэзами» Игоря Северянина, увенчанного титулом «короля поэтов».
А какую уйму полузабытых впечатлений прошлого воскресила улица Красная, всегда оживленная и людная. В ее прямизне, звонких трелях трамвайных звонков, торопливом, но размеренном цоканье конских подков зазвучало все прежнее, хотя сейчас на каждом шагу встречались юнкера с винтовками, казаки, скачущие к атаманскому дворцу, орали уличные газетчики о кубанских добровольцах, отбивающих атаки большевиков под Кореновской… Ивлев шел по Красной, ни на минуту не забывая, что сейчас к Екатеринодару устремлены три тысячи душ, шагающих за Корниловым…
Чувствуя себя их представителем, Ивлев обостренно думал: сколько же придется им расстрелять винтовочных патронов, выпустить снарядов, сколько прошагать, прежде чем увидеть сизые купола Екатерининского собора! Скольким из них так и не дошагать до заветной цели?
Наконец вышел Ивлев на почти безлюдную Медведовскую улицу и направился к солидному особняку Шемякина, чтобы посмотреть, в самом ли деле друг, коллега по искусству, пишет, как утверждает Инна, большую батальную картину в духе Паоло Учелло или Тинторетто?
В классе Академии художеств Иван Шемякин сидел впереди и рисовал не так, как все, а с какой-то особой одержимостью, пристально и цепко ощупывая глазами натуру. Профессора видели в Шемякине явление незаурядное. Он имел немалые успехи в живописи.
Родители Ивана были людьми состоятельными, имели обувной магазин на Красной. Они посылали ему порядочное денежное содержание. Работая, он вел прямо-таки аскетический образ жизни. Однако приходил момент, и он, не любивший никакой «золотой середины», срывался и пускался во все тяжкие. В эти дни он безудержно бражничал, бродя но злачным местам, влюблялся в актерок и танцовщиц кордебалета, в кафешантанных певичек. Щедро сорил деньгами и, лишь прокутив все, вплоть до жилетки, возвращался к мольберту.
Наконец написал он «Гибель «Варяга», изобразив на фоне бурного, мрачного моря пылающий, израненный, но не сдающийся врагам гордый русский четырехтрубный крейсер. Это полотно привлекло внимание даже Ильи Ефимовича Репина. Великий художник пожаловал в его мастерскую, долго просидел у «Варяга» и, уходя, просил больше не трогать написанное.
