Гонимые - Калашников Исай Калистратович (читать книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗

– Я не буду выделывать овчины, – глухо сказал Тэмуджин. – Я не раб! Я сын высокородного родителя!

Улдай засмеялся.

– Мы тебе будем давать на выделку овчины не простых, а высокородных овец!

– Дурак! – сказал Тэмуджин.

– Но-но, умный нашелся! Посмотрю, каким ты станешь через несколько дней.

Они уехали. Тэмуджин сел на землю, привалился спиной к стене юрты, закрыл глаза. Под ресницами лежали темные тени, сухая кожа туго обтягивала скулы. Булган принесла воды, присела перед ним.

– Выпей, сынок.

Тэмуджин отодвинул руку с чашкой.

– Не хочу. Дай что-нибудь поесть.

Булган растерянно посмотрела на сына – в юрте не было ни крошки съестного. Только вечером она сможет получить у баурчи Таргутай-Кирилтуха немного молока и хурута. Тайчу-Кури в ответ на ее взгляд виновато потупился.

– Может быть, я схожу к соседям?

– Иди, сынок, к Сорган-Шира.

Сорган-Шира делал для Таргутай-Кирилтуха кумыс и тарак [25], у него всегда было в запасе что-нибудь съестное. Она надеялась, что сосед не откажет ради такого случая. И верно, Тайчу-Кури вскоре вернулся с большой чашкой творога и котелком кумыса. А следом пришел и сам Сорган-Шира, кривоногий мужчина с лысеющей головой, настороженно оглянулся и поклонился Тэмуджину.

– В моем сердце живет добрая память о твоем родителе.

Булган с жалостью смотрела на тонкую шею Тэмуджина, до красноты натертую березовой кангой. Непонятно было, слушает он Сорган-Шира или его мысли далеко отсюда. Съев творог и запив его кумысом, он взглянул на Сорган-Шира, и в его глазах неожиданно промелькнули насмешливо-злые огоньки.

– Если в твоем сердце так крепка память о моем отце, сними с меня колодку, дай коня и седло. А?

Сорган-Шира снова боязливо оглянулся, крепко потер лысину.

– Ты бы лучше помалкивал, молодой господин, об этом. Неужели еще не понял, кто такой Таргутай-Кирилтух? Мы-то его хорошо знаем.

– Лучшего господина вы и не заслуживаете! Смирный конь одинаково везет и хозяина и вора. – Тэмуджин отвернулся.

Смущенный Сорган-Шира ушел домой. Булган пригласила Тэмуджина в юрту, отрезала от своего одеяла кусок овчины, подложила под колодку, чтобы она меньше натирала ему шею.

Работать утром Тэмуджин не стал. Он сидел в тени юрты, подогнув колени, положив на них руки, на руки – голову, молчал; Тайчу-Кури, обливаясь потом, тер крюком овчины, время от времени просил его:

– Ты хотя бы для виду поработай. Палками бить будут. Ох, и больно они бьют палками!

– Молчи! Не буду я выделывать вонючие овчины.

– Это не тяжело, – уговаривал Тайчу-Кури. – Видишь, я работаю, и ничего.

– Ты – харачу. Ты для этого и рожден.

Тайчу-Кури благодушно улыбнулся.

– А слышал, что сказал Аучу-багатур. Я теперь вроде как твой хозяин.

– Поговори еще так! Возьму твой крюк и тресну по башке!

– Да я же шучу. Вот чудак какой! Если бы вправду я стал хозяином, разве стал бы держать в колодке и заставлять работать на себя! Иди куда хочешь, делай что хочешь. У меня свои руки есть.

– Глупый ты парень, как я погляжу. Надоел своей пустой болтовней!

– Может быть, и глупый, – охотно согласился Тайчу-Кури.

Булган слушала их разговор, согнувшись над овчинами. Упрямство Тэмуджина было ей по душе. Только зря он думает, что ее Тайчу-Кури глупый.

Он очень верно говорит. Если бы над человеком было поменьше всяких разных хозяев, если бы хозяева не захватывали людей друг у друга вместе с табунами и стадами, жилось бы много лучше.

Несколько дней ни Аучу-багатур, ни Улдай не появлялись. Все эти дни Тэмуджин не работал. Булган и Тайчу-Кури выбивались из сил, чтобы выделать все овчины. Но разве могли они сделать вдвоем то, что дали на троих?

Булган со страхом ждала Аучу-багатура.

Он пришел вместе с Улдаем и тремя нукерами. Все были навеселе. Сытое лицо Улдая пылало, Аучу, напротив, был бледен, только малиновый шрам на покатом лбу горел, словно раскаленный. Они пересчитали овчины. Четыре остались невыделанными.

– Восемь палок мало! – с сожалением сказал Улдай. – Я думал, он больше заработает. Может быть, мы не будем его бить? Смотри, Аучу, своими высокородными руками он выделал овчины так хорошо, что я, пожалуй, велю из них сшить шубу себе.

– Отведав палок, он будет выделывать овчины и вовсе хорошо. Снимай штаны, Тэмуджин.

Глаза Тэмуджина налились темнотой, стали почти черными. Казалось, он бросится на своих врагов, вцепится зубами в горло.

– Штаны снимать он стесняется! – Улдай глумливо хохотнул.

Тайчу-Кури поклонился Аучу багатуру.

– Не трогайте его. Эти овчины не выделал я. Мне нездоровилось.

– Ты не выделал? – удивился Аучу, мутными глазами посмотрел на него, кивнул:

– Хорошо. Нукеры, дайте ему восемь палок.

Нукеры повалили Тайчу-Кури на землю, содрали штаны. Один сел на ноги, другой на голову, третий с придыханием, так, будто колол дрова, начал бить.

– Раз, два, три… – отсчитывал удары Аучу.

Булган зажала рот рукой, чтобы не закричать. Тэмуджин вздрагивал при каждом ударе, словно били его, а не Тайчу-Кури.

Когда Аучу и Улдай с нукерами ушли, Булган упрекнула Тэмуджина:

– Твое своенравие дорого обошлось моему сыну. И всегда так…

Тэмуджин ничего не сказал. Но утром взял крюк и с остервенением начал драть овчину. Он был непривычен к этой работе, ему мешала тяжелая канга, однако до обеда ни разу не передохнул. Сердце Булган отмякло. Она сходила к Сорган-Шира, выпросила сыру и тарака, накормила ребят досыта, сказала:

– Вы сильные парни. Будете дружно работать, будет время и для отдыха.

А уж я позабочусь, чтобы вам не было голодно.

И в этот раз Тэмуджин промолчал.

Вечером, укладываясь спать, Тайчу-Кури лег было на отбитую спину, охнул, перевернулся на живот. Тэмуджин засмеялся.

– Не будешь, дурак, подставлять за других свою спину!

– А-а, ничего. Мне это не в новинку.

Глава 9

Багряно пламенели молодые кусты черемухи, желтела, осыпалась листва с берез и осин. Лес осветлялся, становился неуютно-просторным, словно пустая юрта перед кочевкой. Оэлун шла по тропе, сгибаясь под тяжестью берестяного короба с ягодами. Палый лист сухо шуршал под ногами, изредка звонко щелкала сломленная ветка.

Раньше Оэлун боялась леса. Ей, дочери степей, он казался угнетающе тесным, полным неясных опасностей. Она боялась оставаться в нем одна. А теперь даже полюбила бродить одна по звериным тропинкам. Прежнего страха перед лесом не было. Давно поняла: люди опаснее и диких зверей, и злых духов. Сколько горя и страдания принесли они ей! По правде говоря, в ее жизни светлым было лишь детство. А все остальное… Сначала Есугей. Он привез ее в свою юрту силой. Смирилась, может быть, даже полюбила его. Но каких душевных мук стоило это! Потом домогательства коротышки Отчигина.

Потом Таргутай-Кирилтух. Он разорил, обездолил ее. В душе она примирилась и с нищетой, и с одиночеством. Все бы вынесла на своих некрепких плечах.

Схватили сына. Что злого, худого сделал Тэмуджин? Чем прогневили небо она и ее дети?

Оэлун присела отдохнуть на валежину, сняла короб, растерла натруженные плечи. Из-под колоды выбивался говорливый родник. Наклонилась над ним. Вода была холодной, от нее ломило зубы. Над головой с криком пролетела суетливая сойка. Лист осины упал в воду родника, закачался, прибиваемый течением к травянистому берегу. На минуту Оэлун позабыла все свои горести. Ей хорошо было сидеть и слушать лопотание родника, смотреть на деревья, на зеленые блестящие листочки и ярко-красные ягоды брусники, чувствовать томящую усталость во всем теле. Много ли нужно человеку для счастья? Если бы дома был Тэмуджин, если бы злобный Таргутай-Кирилтух оставил ее в покое, она бы ничего больше не желала. Дети стали большими, все они здоровые, крепкие ребята, голод им уже не угрожает – что еще нужно? Так нет, привязался этот проклятый Таргутай-Кирилтух! Что он сделал с ее Тэмуджином? Ни днем, ни ночью не может она забыть о старшем сыне.