Король холопов - Крашевский Юзеф Игнаций (книги без сокращений .TXT) 📗
Увидев по дороге постоялый двор, он решил остановиться и отдохнуть.
Между тем, в Пронднике жена и сын с нетерпением ждали его возвращения.
Старая Гарусьница высчитывала время, когда он может возвратиться; по ее расчетам Вядух в воскресенье должен был бы быть в Вислице, где пробудет не более двух дней и оттуда поспешит возвратиться домой из-за наступления праздников.
А между тем, она ошиблась в своих расчетах, и мужа все еще не было… Возвратившийся сосед, крестьянин, обнадеживал ее, что и Вядух скоро будет… Возвратились и другие, а между тем о Лексе ни слуха, ни духа… Однажды ночью Гарусьница, ворочавшаяся на постели от бессонницы, вдруг услышала скрип колес, и ей показалось, что у ворот остановился воз. Она наскоро набросила на себя платок и поспешила на двор.
Она в темноте разглядела стоявший у ворот воз и лошадей. На ее оклик она услышала тихий голос, как будто Вонжа… Она быстро подбежала к воротам…
И увидела батрака одного без хозяина… Лошадь Вядуха была привязана к возу. Вонж был страшно перепуган, и она вначале от него не могла добиться ни слова. Заливаясь слезами, он указал ей на воз, в котором лежал труп Вядуха с размозженным черепом. Из отрывистых его слов она узнала печальную историю убийства мужа.
По дороге им повстречался Неоржа в сопровождении своей челяди. Он был сильно под хмельком, и при виде Вядуха в нем разыгралась вся злоба, которую он питал к мужику и к королю. Он осыпал крестьянина бранью и ругательствами и с бешенством набросился на беззащитного с мечом и изрубил его.
– Заплачу штраф за его голову, – кричал пьяный Неоржа, пряча окровавленный меч, – но за то, по крайней мере, я избавился от мужика, который был мне бельмом на глазу, да и королю отомстил за лошадей, прогнанных из Велички.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
БАРИЧКА
Однажды вечером, зимою, в 1348 году, несмотря на сильный мороз и вьюгу, заметавшую дорогу, большой дом Неоржи был переполнен людьми, число которых увеличивалось вновь прибывающими, одетыми в шубы, закутанными в плащи, с капюшоном на голове.
С разных сторон местечка проселочными дорогами стекались сюда люди, старавшиеся избегнуть встречи друг с другом. Они осторожно продвигались вперед, оглядываясь по сторонам, стараясь быть незамеченными, входили не с главного хода и, обменявшись несколькими словами с встреченными в сенях слугами, заглядывали через полуоткрытые двери в комнаты.
Окна в большой комнате были завешены тяжелыми материями для защиты от холода и, может быть, из боязни, чтобы свет не выдал собравшихся.
Их было тут несколько десятков, стоявших кучкой посреди комнаты и разговаривавших оживленно вполголоса; моментами их беседа превращалась в шум, в котором ничего нельзя было разобрать.
Хозяин дома не особенно израсходовался на прием гостей: на столе стояли бутылки с пивом и кружки самые простые, какие можно было приобрести в любой лавке, несколько глиняных кувшинов, наполовину пустых, остатки хлеба и тарелки с обгрызенными косточками.
Неоржа в простом кожухе, постоянно соскальзывающим с плеч, вынужденный обратно его натягивать, с красным распухшим лицом, с воспаленными глазами, старался жестикуляцией заменить недостающие ему слова.
Собравшиеся гости производили впечатление серьезных, рассудительных людей. Казалось, что они не придавали большого значения словам Неоржи, более совещаясь друг с другом, чем обращаясь к нему. Видно было, что они сюда собрались не столько из-за хозяина, сколько из-за удобного, уединенного расположения его дома.
Возможно, что вследствие такого пренебрежения воевода старался назойливо вмешаться в разговор, прерывая и хватая за руки маловнимательных, похлопывая их по плечу.
Между собравшимися выделялся знакомый уже нам ксендз Марцин Баричка своим желтым, худым, строгим лицом. Грозно сдвинув брови, нахмурив лоб, капеллан, как будто проповедуя с амвона, воодушевившись, старался страстными зажигательными словами убедить в чем-то своих слушателей. Последние прислушивались к его речи с любопытством и вниманием, но по выражению их лиц видно было, что не все с ним согласны, хотя не смеют явно ему противоречить.
Бормотанье Неоржи не слышно было среди шума и раздававшихся в различных местах криков.
Хозяин дома ничего нового не говорил, повторяя ту же старую песнь, давно всем знакомую, о своей обиде на короля и желании отомстить за нее.
– Это наказание Божье! Это перст Божий! – громко кричал ксендз Баричка. – Переполнилась чаша искушений и несправедливости, истощилось терпение Всевышнего и милосердие Его сменяется местью и торжеством справедливости. Господь, наказывающий детей за вину родителей, как сказано в Писании, наделяет нашу страну страшными бедствиями в наказание за злобу и вину того, кто ею управляет. Я не хочу быть судьей других, потому что я сам грешен, но вина тут падает не на одного лишь короля, находящегося во власти своих страстей, но и на других, потому что их постыдное молчание можно назвать сообщничеством… Разве высшие духовные лица, находящиеся при троне, не обязаны были руководить королем, заставить его одуматься и навести на путь истины? Кто посмеет, если они молчат?
При этих словах ксендз Баричка кулаком ударил себя в грудь.
– В этом виновен наш слишком снисходительный архиепископ Богория; виновен также его племянник ксендз Сухвильк, забывающий об исполнении своих духовных обязанностей из-за светских дел, больше юрист, чем капеллан, скорее придворный, чем ксендз…
И, наконец, дорогой отец, епископ Бодзанта, сознающий свои обязанности, но мало их исполняющий. Впрочем, последнего я сам на коленях умоляю и уговорю его отправиться вместе со мной к королю, а если он не согласится, я буду говорить от его имени. Да, – добавил он страстно, обводя присутствующих воодушевленным взором, – да, я сам предстану перед королем, хотя меня может постигнуть участь блаженной памяти епископа Станислава. Нам необходим такой мужественный борец во имя Господне, и я пойду по его следам, хоть и недостоин дотронуться к ремешку сапога святого мученика.
Стоявший рядом ксендз, викарий Отто Топорчик из Щекаржевиц (родственник Неоржи), закусив губы и прищурив глаза, насмешливо улыбался. Ксендз Баричка, заметив его улыбку, насупился и остановил на нем вопросительный, гневный взгляд.
– Отец мой, – язвительно молвил Отто из Щекаржевиц, – теперь не те времена, когда разгневанные короли превращали вас в мучеников, сами подвергаясь отлучению от церкви и изгнанию… Знаете ли вы, что чешский король сказал в Бреславле нашему епископу, когда тот угрожал ему анафемой за присвоение имущества? Он равнодушно рассмеялся и сказал:
– Я вижу, что тебе захотелось тернового венца, но я не тороплюсь тебе его доставить. Я не возвращу тебе имущества и не лишу тебя жизни, а что же касается отлучения от церкви, то Рим нас рассудит.
Глаза всех устремились на ксендза Баричку.
Лицо его нахмурилось и изменилось; он весь дрожал от сдерживаемого внутреннего волнения. Окинув гордым взором Отто, он обратился к нему с некоторым пренебрежением:
– Не всякому Господь посылает мученический венец, но каждый должен исполнить свою святую обязанность. Разве, по-вашему, это не своего рода мученичество, когда капеллана, слугу Божьего, подвергают унижениям?
Ксендз Баричка замолчал и отошел немного в сторону, вытирая вспотевшее лицо.
Остальные молча глядели друг на друга.
Петр Пшонка из Бабина, человек небольшого роста с разгоревшимся лицом и с беспокойным взором, отозвался первым.
– Какое нам дело до того, какой образ жизни ведет король? Всякий отвечает за самого себя, и он отдает за свои грехи отчет Богу. Хуже всего то, что он для нас не такой, каким мы хотели бы его иметь.
На рыцарстве и на наших щитах зиждется королевство, а нас, детей его, сталкивают на дно. Он нам навязал новые законы, стараясь о том, чтобы всем было хорошо, мещанам, мужикам, даже евреям; только нашу свободу он урезывает и грозит нам рабством.
