Возвышенное и земное - Вейс Дэвид (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
– Этот музыкальный феномен заслуживает тем большего внимания, что происходит из страны, которая редко дарит миру первостепенные таланты.
Вольферль поинтересовался, почему король не сказал ему этого лично.
– Людовик благоволит к юношам, но боится новых лиц и не знает, о чем говорить с незнакомыми людьми, – объяснил Гримм.
Вскоре дети получили еще одно приглашение: Гримма спросили, не согласятся ли Моцарты выступить перед принцем Конти, На этот раз в волнение пришел даже Гримм.
– Принц – самый образованный человек во Франции, – сказал он Леопольду. – Одно его одобрительное слово – и вашим детям обеспечена мировая слава.
Даже если Гримм преувеличивает, думал Леопольд, все равно это редкая удача.
Леопольд воспрянул духом. Пока дети готовились к концерту, им были вручены королевские подарки: пятьдесят луидоров и золотая табакерка, собственноручно изготовленная королем.
– Знак наивысшего одобрения, – сказал Гримм. – Его величество больше всего на свете гордится своими табакерками.
15
Сорокашестилетний Луи Франсуа де Бурбон, принц Конти и принц крови, любимый кузен короля, весьма гордился своим музыкальным вкусом. Худощавый, элегантный аристократ, он был личным секретарем короля, выступал в поддержку союза с Марией Терезией и устраивал у себя во дворце лучшие в Париже музыкальные вечера. Чтобы послушать гриммовских вундеркиндов, он пригласил к себе весь цвет общества и самых знаменитых музыкантов.
Леопольда, хотя и глубоко польщенного приглашением принца, слегка тревожило присутствие музыкантов. Но он на преминул внимательно разглядеть обстановку дворца; желая определить, насколько состоятелен его покровитель! Богатство принца Конти произвело на него большое впечатление. Леопольду редко случалось видеть равную по роскоши гостиную. Шелковые гобелены и изящная мебель стоили Целого состояния.
Среди гостей Леопольд заметил много влиятельных придворных. Мужчины в пудреных париках, камзолах всевозможных цветов, белых шелковых чулках и при шпагах с рукоятками, осыпанными драгоценными камнями, щеголяли роскошью своей одежды, словно стремясь в этом превзойти дам. Принц оказался весьма любезным хозяином; изысканно учтивый, он принимал гостей, стоя рядом со своей очередной любовницей, графиней де Тессэ.
Но Леопольд ни на минуту не забывал о музыкантах, их присутствие стесняло его. Никто из музыкантов не подошел к Моцартам – они держались в стороне. Леопольд легко выделял их в толпе по скромности одежды, отвечавшей их низшему положению в обществе, а также по отсутствию шпаг, носить которые им запрещалось.
Тем не менее по тому, как приветлив был с ними принц, Леопольд догадался, что здесь собрались не рядовые музыканты. Может, они настроены враждебно? Почему никто из них не обращает на нас внимания? Может, им претит сама мысль о соперничестве с детьми? Леопольд понимал их настороженность. На их место он, наверное, думал бы точно так же.
Леопольд вздохнул свободней, когда Гримм взял его под руку и повел в противоположный конец гостиной представить музыкантам: Жан Филипп Рамо, переживший многих музыкальных врагов, теперь, в восемьдесят лет, был единственным французским композитором, признанным повсюду, даже в Италии; Арман Луи Куперен, родственник «великого» Куперена и сам выдающийся органист; Пьер Гавинье, который сейчас, в тридцать семь лет, считался лучшим французским скрипачом; молодой привлекательный Франсуа Госсек, недавно назначенный принцем на должность капельмейстера; Иоганн Шоберт, считавшийся в свои двадцать три года юным дарованием и, несмотря на немецкое происхождение, сумевший стать любимым композитором и клавесинистом принца; и, наконец, Готфрид Экхард, который был немногим старше Шоберта и тоже немец по происхождению, – известный композитор и виртуоз-клавесинист.
Гримм представил Леопольда как капельмейстера его высокопреосвященства князя-архиепископа зальцбургского, но Леопольду было ясно – интересует их не он сам, а Вольферль, они не очень-то доверяют толкам о его таланте и потрясены его юным возрастом. Они не ожидали, что Вольферль так мал, и Шоберт, сам умевший извлекать немалую пользу из своего возраста, сказал:
– Мы понимаем, Моцарт, что вы руководствуетесь лучшими намерениями, но…
Леопольд тут же насторожился.
– Что вы хотите сказать?
– Ваш сын совсем маленький. Ему не дашь больше пяти.
– Ему семь лет. – Вольферлю только что исполнилось восемь.
– Пусть даже семь, все равно он слишком мал! – Шоберт говорил с раздражением.
– Какое отношение это имеет к его игре?
– Очень большое. Без сомнения, нам придется сделать скидку на возраст.
– Ни в коем случае! Он играет как взрослый музыкант. Шоберт насмешливо улыбнулся.
Рамо, который внимательно прислушивался к разговору, сказал: – Я начал выступать, когда мне было семь лет. Все взрослые музыканты меня ненавидели.
– Однако вы все же стали великим музыкантом, – льстивым тоном заметил Шоберт.
– Тем сильнее они меня возненавидели, – сказал старец.
Леопольд повернулся к Гримму и спросил его официальным тоном, хотя они успели близко сойтись за это время:
– Скажите, господин Гримм, разве мой сын играет, как ребенок?
– Ну, разумеется, пет. Не понимаю, к чему весь этот разговор?
Прежде чем Шоберт успел ответить Гримму, к ним. подошел принц Конти.
– Господин Моцарт, – сказал принц, – хотелось бы, чтобы дети играли первыми, затем выступят господа Экхард и Шоберт, поскольку они тоже клавесинисты и немцы, а после них снова ваш сын. Пусть он играет импровизации на темы их сочинений, ведь, говорят, он может импровизировать на любую тему. Вы согласны?
Это было скорее приказание, чем вопрос, и Леопольд вынужден был согласиться, хотя в душе опасался, окажутся ли подобные импровизации под силу Вольферлю.
Вольферль понимал, собравшихся по-настоящему интересует лишь третья часть программы – его импровизации. В мертвой тишине приблизился он к клавесину. Хорошо еще, что Папа на этот раз не стал подсаживать его на табурет. Пора оставить эту привычку, ведь ему уже восемь лет. Вольферль был разочарован отсутствием на концерте графини ван Эйк – она бы оценила его импровизации, но Папа сказал, что графиня больна. Затем он начал импровизировать на тему сонаты Экхарда и позабыл обо всем. Импровизация всегда доставляла ему огромную радость. Он любил это вдохновенное творчество, новизну непредугаданного. Звуки рождались без всякого усилия. Он наслаждался чувством свободы. У него есть тема, он уже представляет рисунок мелодии, больше ему ничего не нужно.
Увидев, с, какой легкостью Вольферль подражает манере Экхарда, Леопольд успокоился, а уверенная импровизация Вольферля на тему Шоберта привела его в такой восторг, словно он сам ее сочинял. Это было чудо. Он оставался верен теме Шоберта, и все же музыка, рождавшаяся из-под его пальцев, принадлежала только ему. Мальчик развивал тему с необычайным мастерством.
Вольферль с радостью импровизировал на тему экхардовской сонаты – она отличалась легкостью и мелодичностью, но в настоящий восторг пришел, прослушав сонату Шоберта: певучесть, живость и изящество музыки этого композитора захватили Вольферля и придали особенную яркость его исполнению. Вот такую музыку он хотел бы сочинять сам. Создавая собственную импровизацию, сохранявшую, однако, всю лиричность музыки Шоберта, он пребывал в состоянии полного блаженства. Никогда еще он не был так счастлив.
Но Шоберт сказал:
– Меня это не поражает. Не верю, что мальчик импровизировал. Должно быть, он раньше изучил мою сонату, уж слишком близко он держался темы, будто смотрел в ноты.
– А мне очень понравилось, как он импровизирует, – сказал Экхард. – С моей сонатой он никак не мог раньше познакомиться. Она нигде не была напечатана.
– Моя была издана в Германии, – настаивал Шоберт, – именно там, где он выступал.
Госсек, который соперничал с Шобертом, добиваясь милостей принца, поддержал Экхарда; Куперен, недовольный тем, что король похвалил игру ребенка на его органе, согласился с Шобертом; Гавинье, чужак в этой среде, промолчал; престарелый Рамо продремал всю импровизацию.
