Скиф - Коробков Николай Михайлович (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗

Это было последнее, что он помнил.

Когда он пришел в сознание, он увидал себя лежащим на дворе тюрьмы, под ослепительно ярким солнцем и синим небом.

Какой-то человек наклонялся над ним и, приподняв его голову, лил в рот теплое крепкое вино, потом стал кормить смоченными в вине кусочками хлеба. Орик пытался глотать их, но они застревали в горле, останавливались в груди и вызывали боль в желудке.

Человек приподнялся и стал разговаривать с начальником тюрьмы. В стороне, под охраной двух воинов, стояло несколько закованных в кандалы заключенных с изможденными голодом, бледно-землистыми лицами, в изодранных и грязных одеждах.

Как сквозь сон, Орик видел, что начальник тюрьмы подошел к ним вместе со своим собеседником, записывавшим что-то на навощенной табличке. Они осмотрели колодников; затем заблестели на солнце пересчитываемые золотые монеты; начальник сложил их в мешочек, передал расписку и сделал какое-то распоряжение.

Двум из заключенных расковали руки. Они подошли к Орику, подняли его, сопровождаемые остальными, вышли из ворот тюрьмы и под охраной солдат двинулись вслед за купившим их работорговцем.

Первое время скифа хорошо кормили; врач перевязал загноившиеся рубцы и раны, покрывшие тело, и Орик медленно поправлялся, лежа в отдельной комнате обширной каменной постройки. Потом, когда он уже мог вставать, его перевели в общее помещение.

Это был обширный сарай, с глухими каменными стенами и массивной железной дверью, запиравшейся на ночь тяжелыми замками. Здесь жило больше двадцати человек — скифы, греки, сирийцы и два негра; их черная кожа первое время вызывала у Орика страх и удивление.

Все они были собраны сюда хозяином-работорговцем для продажи и попали частью из тюрем, частью купленные у их прежних господ; трое были военнопленными и еще не примирились с мыслью о рабстве.

Эти, подобно Орику, сидели молча, и так как все они были скифы, то собирались вместе и спали рядом в одном из углов сарая. Иногда они говорили, вспоминая родину, и строили планы бегства. Они всегда были охвачены тоской и с ненавистью смотрели на остальных, громко хохотавших, споривших и дравшихся из-за еды, которую приносили один раз в день. Некоторые из рабов отправлялись на работу, другие целыми днями лежали, вставая, когда в сарай входили с плетьми в руках надсмотрщики, следившие за порядком или сопровождавшие покупателей.

Те появлялись часто, каждый день по нескольку человек, подробно осматривали рабов, торговались о цене и иногда уводили с собой одного или двух. Население сарая не уменьшалось, потому что на место проданных являлись новые; только после рыночных дней, когда рабов выводили на базар, сарай пустел, и Орик несколько днем оставался в обществе лишь старика-сирийца, не находившего себе покупателя, и двух скифов; они оба были ранены, и их пока не выводили на рынок.

Когда Орик совсем поправился, его стали тоже показывать покупателям. Но он забирался в угол, сжимал кулаки, скалил зубы и не хотел выйти, несмотря на удары, которыми надсмотрщики пытались его усмирить.

За неповиновение ему надевали кандалы и по нескольку дней держали в сырой и темной яме, служившей тюрьмой для провинившихся рабов. Наконец Орик решил не сопротивляться больше и сделать попытку бежать, когда его поведут на базар или продадут кому-нибудь. Случай представился скоро.

Вместе с другими его отправили на рынок. Дождавшись, когда они проходили около безлюдного и пустого переулка, Орик вдруг бросился бежать в сторону, действуя инстинктивно и сознавая, что поступает нелепо, потому что скрыться в чужом городе с закованными руками невозможно. Его поймали, избили при помощи других рабов и отвели на рынок. Здесь он был привязан цепью к каменному столбу. Ему не надели колодки только из-за того, что это служило бы доказательством его буйного нрава и понизило бы цену. Поведение Орика и без того пугало покупателей, и никто не хотел заплатить за него четырех мин — суммы, назначенной торговцем.

В этот день торговля шла вяло, и хозяин, озлобленный неудачей, вернувшись со своим товаром домой, приказал забить Скифа в колодки. Надсмотрщики и рабы целой толпой набросились на него, и после жестокой борьбы руки, ноги и шея Орика были заключены в широкую, запиравшуюся на петлях дубовую доску с прорезами.

Пытка была жестокой. Колодка держала тело в согнутом положении, нельзя было не только встать или сесть, но даже пошевельнуться. Когда, сутки спустя, Орика освободили, он не мог подняться, не мог разогнуться; все тело затекло и распухло, кожа на шее была содрана.

Еще несколько раз его выводили на рынок, уже со шляпой на голове. Наконец он был куплен жрецом Эксандром, — тому был нужен лишний раб, а скифа продавали дешево; торговец уступил его за две мины.

Предупрежденный купцом, новый господин Орика приказал не снимать с него кандалы и на первое время запереть в маленькой, снабженной решетчатым окном кладовой, обычно служившей для хранения старых садовых инструментов.

IX

Эксандр сидел в саду за чтением Ксенофонта [48], когда подбежавший раб доложил, что носилки Адриана Аврелия остановились около ворот, и римлянин приказал узнать, может ли его принять хозяин дома. Эксандр послал просить гостя и сам поспешил к нему навстречу.

Процессия уже приближалась. Несколько рабов, вооруженных бичами, чтобы расчищать дорогу среди толпы, шли впереди; за ними четыре нумидийских [49] раба несли массивную лектику [50] из отделанного бронзой и серебром кедрового дерева, с пурпурным, шитым золотом балдахином на резных колонках.

Одетый в белую тогу с широкой пурпурной каймой в виде менандрового узора, Адриан лежал, опираясь на подушки, и беседовал с клиентами, окружавшими носилки. Толпа отпущенников замыкала шествие.

Лектика остановилась около дома. Ее осторожно поставили на землю. Поддержанный рабами, Адриан вышел, отвечая на приветствия Эксандра. Движение вызывало у него одышку; он говорил с остановками, тяжело отдувался и глотал воздух.

— Здравствуй, достойный Эксандр. Две причины привели меня к твоему дому. Первая — это желание видеть тебя, — ты знаешь, как я ценю твою мудрость; вторая заключается в том, что я хочу принести жертву Пафосской властительнице [51], мне нужна ее помощь.

Он махнул в сторону рукой и, выпив несколько глотков поднесенного ему освежительного напитка, продолжал:

— Может быть, это покажется тебе странным, но ведь и обремененный тяжестью различных дел и забот человек подчиняется всевластной богине.

«Счастливый случай, — подумал Эксандр, — он хорошо настроен. После жертвоприношения переговорю о займе». И, любезно улыбаясь, сказал:

— Можно ли удивляться, достойный Адриан, что ты не уклоняешься от даров Пенорожденной [52] и прибегаешь к ее помощи, — она ведь царит не только над людьми и героями, ей подвластны и боги. Не поражал ли сын богини [53] своими стрелами самого Крониона [54], сотрясающего Олимп одним мановением бровей?.. Но что желаешь ты принести в жертву богине?

— Мы направимся к храму, и ты увидишь скромные дары, уже отправленные туда... Горячее солнце утомило меня, — краем тоги он вытер потное, лоснящееся лицо, — не разрешишь ли сначала отдохнуть в твоем доме?

«Еще удачней!» — подумал Эксандр. Он сделал широкий приветственный жест и, пропустив римлянина вперед, мимо небольшого, имевшего вид столба, изображения Аполлона Агиея [55], провел его в маленький пропилейон [56], где на высокой подставке сидел отдыхающий Гермес [57] из позеленевшей от времени бронзы. Через дворик, куда с боков открывались двери внутренних комнат, они вышли в пастаду [58].