Происхождение боли (СИ) - Февралева Ольга Валерьевна (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗
— Что ж дальше?
— Второй долг.
— Любовь? — выговорил Эжен с тоской.
— Да. Её принципы сходны: ты лишь тогда будешь хорош, когда доставишь даме и все те наслаждения, о которых она мечтала, и ещё немного больше. Навсегда забудь вульгарный предрассудок, будто им нравится страстность. Этим ты скорее произведёшь впечатление на своих братьев, а подругу — просто напугаешь, тем более, что ты и в безмятежности своей немного жуток…
— Охх…
— Подавленность, раскаяние — вот украшения, которые тебе идут.
Это было четвертое противоречие, которое Эжен улавливал в наставлениях Макса, но он молчал, не желая усложнений, зная, что всё сделает по-своему.
— Я, — продолжал Макс, с досадой чувствуя, что его не слушают, — подозреваю, что ты совсем не умеешь целоваться.
Эжен, машинально глянул на губы собеседника, очень близкие и красивые, тут же отвернулся, вертя в руках пустой бокал, и вдруг выпалил грубо и зло:
— Проверить что ли хочешь?
— Вот. Примерно так, — Макс встал, отнял у Эжена хрупкую игрушку, отошёл к столу, поставил бокалы на расстоянии, накрыл их ладонями, свесил с краёв пальцы, — Только тон — помягче… Молодец… Кстати, кто такой Рафаэль?
— Парень, который пристальней смотрел бы тебе в рот.
Эжен рассказал о честолюбивом квартиранте. Это развлекло и даже развеселило Макса.
Ночь гуляла по Парижу, дыша новым морозом в окна. Из печных труб взлетали в небо искры, копоть оседала на крыши, и никому не хотелось выходить из домов, даже тем, кто, как Даниэль д'Артез, сидел в одиночестве.
Глава XXXVII. В которой Макс теоретизирует дальше, а Эжен предсказывает погоду
На сей раз Эжена принудили к сватовству и оставили наедине с наречённой, которой с виду было не более десяти лет. Хотя невеста меняла облик, оказываясь то смуглянкой, то рыженькой, то совсем белой, она не нравилась жениху, и он не нравился ей. Проснувшись от этой тягомотины, Эжен уставился в синеющую черноту потолка и занялся выяснением причин, вспомнил о нелепом объяснении Мельмота с Исодорой, неизбежной встрече с Дельфиной и счёл загадку решённой, задремал было опять, но тут у Макса под ухом забренчал будильник, встроенный в карманные часы и шарманочно выводящий какую-то шустроватую мелодию.
— Чего это за музон? — спросил Эжен, чтоб помочь побратиму проснуться.
— Ночная серенада Моцарта, — вяло отозвался Макс, приподнимаясь, садясь, отодвинувшись к изножью.
— Так-таки один поедешь или с кем-то?
— Один. Зачем кого-то втягивать…
— … Не лучше нам вместе съездить за Нази, а потом вместе выйти в свет?
— Нет.
— Как же наша связь?
Макс уже ходил по комнате, полуодетый, собирал деньги и дорожный паёк.
— Связь разная бывает.
— Например?
— Каузальная, топическая, темпоральная…
— А наша?
— … Происходящее с тобой отразится на мне, и наоборот, но нам не обязательно быть рядом; скажу больше: это нам не на пользу.
— По чему ты судишь?
— Только по фактам. Мелким, но неоспоримым. Хоть мы близки, как мало кто на свете, в нас нет единодушия… Я где-то даже рад, что не увижу твоего фрака, твоей бальной причёски. Это не значит, что они будут плохи, просто не в моём вкусе. И ты не соблазняйся порывами содействовать мне в чём-то. Тебе скорей всего не понравятся мои предприятия и методы. Так что давай договоримся угощать друг друга только результатами, ведь их от замыслов и деяний отличает — что?… участие Господней воли.
Эжен в два протяжных приёма вздохнул, расправляясь спиной на диване, обрамляя голову руками и почёсывая её указательными пальцами.
Макс завязывал на груди шнуры плаща и шарф:
— Судя по твоей пренебрежительной пантомиме, ты вполне меня понял. Помни: ошибёшься ты — ошибусь и я.
— Вопрос, кто будет первым…
— Держись.
— Удачи.
— Дай мне что-нибудь своё — на счастье.
Эжен снял с шеи крест на цепочке. Макс взял, потом протянул левую руку, Эжен неумело ещё пожал её правой.
Видение человека, стоящего над ним, лежащим, ещё минуты полторы не уходило из эженовых глаз… Всегда можно понять, что тебе говорят, но вот почему… Позябнув немного, пожавшись под ветхим одеялом, Эжен выскочил, бросил в тлеющую топку последний кусок торфа и угольный камень, вслед ему — картонную коробку из-под пирожных; потёр над занимающимся огнём руки, поглядел в окно и только чертыхнулся мысленно: сквозь цветные стёкла невозможно было угадать ни час, ни погоду на день. Залез обратно в постель, уткнулся лбом в диванную спинку, и зажал веки.
Проснулся он на другом боку и тотчас увидел лицо Жоржа.
— Он уехал? — говорил мальчик, — Мы теперь пойдём гулять?
— Запросто, — Эжен приподнялся на локте и нашёл Полину — она сидела на стуле уже совсем одетая и расчёсывала волосы, — Вы перекусили — позавтракали?
— Нет, — ответила Полина, — мы не умеем кипятить чайник.
Утро началось. Эжен обулся, сгрёб и слил в помойное ведро всё накопившееся за сутки, взял ещё чистое и вышел на лестницу, задержался на площадке по своим причинам, потом спустился и вернулся с одним опустошённым, а другим наполненным; залил в чайник, повесил его над жалко розовеющим пеплом, поворошил кочергой, заглянул в давно нечищеный поттопок, обещал себе сегодня же выгрести золу, взял углевой ящик и снова вышел. Топливо для жильцов хранилось в одной клети под навесом во дворе. Тут Эжен смог наконец увидеть небо, роняющее скудные снежинки из высоких неплотных светлых облаков. Солнце будет к полудню, яркое, как молния, и почти такое же недолгоблещющее, а к вечеру проглянет ласковей, задержится, расцветит парижскую серость. Свой прогноз, как всегда безошибочный, Эжен поведал какому-то человеку, набирающему угля, и другому, ждущему очереди ((лопата была одна на всех)); второй был немолод, и Эжен предложил наполнить его ящик, а потом донести до квартиры. Полюбовавшись, как ловко новоявленный синоптик обращается с лопатой, полустарик поблагодарил, но отказался от дальнейшей заботы о себе. Я, — сказал, — живу на первом этаже.
Глава XXXVIII. В которой Анна остаётся одна
Из чёрного каньона Анна и Лиза выбрались продрогшими и чумазыми. Россиянка совершенно выбилась из сил; она отказывалась идти дальше и плакала. Обнявшей её заботливой спутнице она шепнула:
— Какая ты тёплая, сильная…
«Вот и хорошо, — подумала Анна, — значит я жива». У неё всё ещё болела голова, глаза слепило, хотя никаких светил на было на перламутрово-синем небе, похожем то на колышущийся в высоте атласный полог, то на гладь голубого озера, как её может видеть зависшая над водой стрекоза, если бы у неё глаза были человеческими, если бы она была феей…Зелёная земля тянула к нему пальцы старых тёмных кипарисов. В траве раскрывались и закрывались, словно крылья бабочки, цветы мака; нарциссы стояли стайками — сонно мерцающие белые и золотые звёзды. Анне этот вид внушал мысль о какой-то границе, о близкой перемене.
— Ты отдохнула? можешь двигаться дальше?
— Я не хочу никуда! Я хочу домой! За что мне эти мытарства!? Неужели мои близкие не молятся за меня? Я знаю: Аркадий забудет меня, женится вновь… А я! — я жизнь отдала!..
— Не отдала ты её, а потеряла…
— Но разве я в этом виновата!?
«Бесполезно. Они все одинаковы». Анна выпустила её из рук.
— Как они посмели назвать меня духом зла!? Видели бы они, как со мной обращалась его мать! Нет, он никогда не любил меня! Они все меня вогнали в гроб! За что!? За что!!?
Лизины кулачки сжались; Анна отстранилась подальше. Вдруг послышались какие-то шорохи и топот в роще, затем из-за кипарисов вышли настоящие сатиры — мужчины с мохнатыми ногами, хвостами, развёрнутыми назад коленями и копытами вместо обычных ступней. Их было шестеро. Они были красивы лицами, смотрели приветливо, чуть опасливо, как любопытные дети. Анна вскочила:
— Кто вы?
— Не бойтесь. Мы не люди, — ответили ей.
— Что вам от нас надо?
