Заре навстречу (Роман) - Попова Нина Аркадьевна (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
— Я думала: все, мол, задавили, уничтожили… Они, мол, как последышки, убиты… Думала: пошел на смерть мой… никто его не проводил, не оплакал. А вся тюрьма переживала! И теперь не я одна переживаю, а… прости, ради Христа, Манюшка, я тебя мужем попрекнула! Это я от великого горя… Спасибо скажи комитету. А ты смотри у меня, — погрозила Наталья сыну, — молчок! Никому не пикни! Этого не читал, их не видал. На улке встретишь — не здоровайся! Ты их знать не знаешь.
— Что я, маленький? — с обидой ответил Володька. — Меня тогда полиция спрашивала… мне тогда восемь было, а разве я сказал? Я ведь не сказал, что папка к нам ходит!
Следствие тянулось всю весну и лето. Очень хотелось Горгоньскому создать громкое дело — послать «крамольников» на каторгу… Не вышло.
Что ты станешь делать хотя бы с Ярковым, если он твердо стоит на одном: знать не знает никакой типографии! Все эти линейки, бабашки (он нарочно говорил: «балаболки») и прочее куплено с рук на толкучке у пропойцы за дешевку, — думал, пригодится, так как решил научиться паять, лудить, слесарничать. Жженая бумага? Кто его знает, может, старые обои сожгли. Типографская краска? Ска-а-жите! А он думал, клей такой!
Отвечает явно издевательски, но его не собьешь. И карцер не помогает. Отсидит, придет с ввалившимися щеками, а все улыбается и несет свою чушь.
Светлаков сказал только одну-единственную фразу: «Отвечать отказываюсь» — и превратился в глухонемого.
После допроса Мироносицкого следователь вынужден бывает пить бром. В печенки въелся он следователю.
А об Орлове так и не удалось ничего узнать, хотя карточки с него были посланы во многие города.
Словом, сколько ни бились, кроме ссылки, ничего не вышло. И ссылка «пустячная»: от года до пяти. Только Яркова приговорили к тюремному заключению.
Перед отправкой разрешили свидание с родными. На свидание выводили поочередно — камеру за камерой.
К назначенному часу пришли мать и жена Яркова, какой-то тщедушный рыженький попик с копной мелких кудрей и жиденькой бородкой, сквозь которую просвечивал розовый подбородок.
Пришли Светлакова и Ирина Албычева. Чтобы получить разрешение на свидание, девушка назвалась невестой Ильи.
Посетителей провели в большую комнату со скамьями вдоль пыльных стен, с ободранным грязным полом. Сквозь зарешеченные, рябые от дождя окна видны были полуголые вершины кладбищенских берез.
Ссыльных вводили поодиночке.
Первым вошел Роман Ярков и сразу попал в объятия родных.
За ним вбежал Валерьян Мироносицкий. Вбежал с таким возбужденным и радостным лицом, точно ждал встретить счастье. Увидев рыжего попика, он разом помрачнел, заложил руки в карманы и резко спросил:
— Это зачем?
— Меня послал к тебе владыка, — ответил попик.
— Чей владыка? Не понимаю.
— Преосвященный Вениамин.
— Странно! Мы с ним не знакомы.
— Валерьян! Владыка надеется, что тебя тронет его забота о твоей душе…
— Вот балда!
— … и мои слезы и мольбы.
— Слезы? А где ваша луковица, родитель?
Попик изобразил на своем остреньком личике недоумение.
— Ваши же псалмодеры говорят: «Выйдет с проповедью, а в платочке луковка. Надо пустить слезу — понюхает!»
С такими злыми и забавными ужимками произнес это Рысьев, что надзиратель, стоящий у двери, не выдержал, фыркнул и кашлем заглушил смех. Чтобы исправить оплошность, он сказал:
— Будешь комедьянничать, обратно в камеру!
— Ах, пожалуйста! — повернулся на каблуках Рысьев. — Это самое лучшее в данный момент. Что вы ждали от меня, родитель? Ничем вы меня не тронете, не удивите, видал я всякие ваши штучки… Довольно…
Ирина слышала только отдельные слова из этой «родственной» беседы.
Едва Рысьев произнес: «Это зачем?» — вошел Илья.
Он был худ, страшно бледен, но спокойно и ласково улыбался. Твердыми широкими шагами подошел к матери, обнял. Ирина ждала, не дышала… Он обернулся к ней с протянутыми руками. Естественным, живым движением девушка закинула руки ему на шею и припала к плечу. Ни слова они не сказали друг другу. Илья дрожащими горячими губами поцеловал ее в лоб.
Потом они втроем сели на скамью.
Мучительно хотелось Ирине рассказать ему, что жива организация, снова растут ее ряды. Но как об этом скажешь при надзирателе?
Она сказала:
— Наши все здоровы, все хорошо… Есть прибавление семейства.
Илья понял. Сильно сжал ее руку.
— Ты будешь мне писать, Илья? — спросила Ирина, всю силу любви вложив в слово «ты».
Илья ответил ей долгим взглядом.
— Может быть, Ирочка поедет к тебе, Илья? — спросила мать.
— Нет! — ответили враз Илья и Ирина и враз засмеялись от счастья, ощутив душевную крепкую связь. Светлакова глядела с недоумением: не понимала, что, по их мнению, Ирина должна остаться здесь, где она может быть более полезна для общего дела.
Но вот свидание кончилось.
Последнее объятие, поцелуй в губы — и девушка вышла вслед за Светлаковой.
Тихо они пошли домой мимо раскрытых настежь кладбищенских ворот. У паперти стоял пустой катафалк. Из церкви слышалось: «…гонителя фараона видя потопляема…» Лил дождь. На песчаных потемневших дорожках лежали мокрые листья берез. На надгробных плитах скопились лужицы. Пихтовые ветки, по которым везли покойника, утонули в грязи.
Выехала тюремная карета и покатилась по направлению к вокзалу: «Может быть, это его увозят?» — подумала Ирина.
Но она не испытывала вязкой тоски, которой напитан был этот ненастный день. Девушка чувствовала счастливую уверенность и особенный прилив сил.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Сережа! Приходи, друг, к тете! Жду. Гордей».
Все так и всколыхнулось в Чекареве, когда он прочел эту записку: Гордей Орлов на воле, здесь!..
— Я заглянула в почтовый ящик, вижу — газета и письмо… без штемпеля… и почерк знакомый! — возбужденно говорила Мария. — Иди, иди! Сейчас же иди, Сережа! Он, наверно, без денег, без всего!
Она подала мужу высокие сапоги, помогла надеть брезентовый «непромокай», ласково и нетерпеливо подтолкнула Сергея к выходу.
Выйдя, Чекарев оглянулся по сторонам.
Народу на улице не было, даже скамеечки у ворот и те пустовали.
В такую непогоду только необходимость выгонит на перевальские улицы, особенно на те, которые лежат в низине. Сюда с каменистых холмов стекают в ненастье бесчисленные ручьи. Улицы превращаются в болото.
Чекарев добрался до Главного проспекта, перепачкавшись до колен.
Центральные улицы тоже были безлюдны. Пройдет человек с зонтом или в макинтоше — и снова пусто на каменных тротуарах. Напрасно зажигается буква за буквой над дверью кинематографа «Р…о…н…а…», — сегодня в «Роне» мало зрителей.
В пивнушке крики, звон посуды. Вот дверь распахнулась, и чье-то тело плюхнулось в лужу. Городовой лениво, нехотя идет на шум скандала…
Кончилась вечерня… Три старухи вышли из церкви и, спустившись с паперти, подобрали черные юбки, пошли осторожно, как кошки, переступая с камешка на камешек.
Чекарев зорко вглядывался в эту привычную картину: нет ли слежки, не привязался ли к нему «хвост»…
Он шел по направлению к станции Перевал.
Скоро показалось приземистое вытянутое здание вокзала, послышались свистки маневровых паровозов и лязг буферов. Чекарев пересек три болотистых улицы Мальковки — первую, вторую, третью — и хотел уже повернуть налево, туда, где за длинным горбатым мостом жила «тетя» — старая большевичка, работница ткацкой фабрики… как вдруг он заметил подозрительную фигуру в пальто до пят, в бесформенной шляпе, с тоненькой тросточкой в руке.
«Шпик!» — подумал Чекарев и замедлил шаги, не зная еще, пройти ли мимо или сделать большой крюк.
Шпион то выглядывал в переулок, то прятался за угол. Заметив Чекарева, он выпрямился и направился в переулок, ведущий к мосту.
На середине моста спиной к перилам стоял человек в черном плаще и в капюшоне, похожем на башлык. В те годы многие носили плащи без рукавов. Они надевались на плечи, застегивались под подбородком на бронзовую пряжку. Человек этот сделал нетерпеливый жест, и Чекарев узнал Гордея Орлова.
