Черный соболь - Богданов Евгений Федорович (серии книг читать бесплатно txt) 📗
Гурий вздрогнул, в груди заворочалась ревность. А отец повысил голос и закончил уже строго:
— Родительской волей я тебе благословения не даю. Обязан ты идти с нами домой. А эти сердечные дела — из головы вон.
Несколько дней Гурий не находил себе места от переживаний. Он привык беспрекословно повиноваться родительской воле. Как сказать Еване, что отец не разрешил ему остаться на Тазу-реке? Снег растаял, ни пути, ни дороги — на лыжах не сбегаешь, пешком не пройдешь…
«Эх, Еване, Еване! — повторял Гурий имя девушки, с опущенной головой бродя по зимовью. — Не судьба нам, видно, жить вместе!»
«Забыть!» — сказал отец. А легко ли?
Хитрый Тосана, конечно, заметил, что Еване и Гурий любят друг друга. Он ничего не сказал племяннице, а решил больше не показываться с ней в зимовье и Еване из чума не выпускать. Уйдут холмогорцы, все само собой уладится.
Третьи сутки продолжался на реке ледоход. Льдины, обгоняя друг друга и ломаясь, торопились в Тазовскую, а оттуда в Обскую губу. С реки доносились шум, всплески. Солнце нет-нет да и проглядывало из-за низких серых туч. Холмогорцы готовились в путь. Спустили на воду коч и стали укладывать свое добро.
С грустью расставались с зимовьем. В лютые морозы, в пургу оно спасало их от холода, стало вторым родным домом. Как хорошо было, измотавшись на лыжне, прийти из леса, посидеть у камелька, поесть горячей похлебки, а после, укрывшись оленьими шкурами, подремывать под неторопливый говорок Герасима, рассказывающего свои байки.
По обычаю, поморы, уходя, оставили у камелька охапку сухих дров, на столе — огниво, холщовый мешочек с сухарями, соль. Случайный путник, выйдя к избе, найдет тут кров, тепло и пищу.
Герасим прибил над входом в избу памятную надпись, вырезанную на лиственничной доске:
Строил избу Аверьян Бармин со товарищи из Холмогор лета 1610
Большие льды пронесло, пошли более мелкие. Холмогорцы отпихнули коч от берега и со льдом побежали вниз, к Мангазее.
Вскоре она открылась на высоком правом берегу такая же молчаливая, загадочная и величественная, какой явилась поморам в день прибытия. Только стены, в которых бревна набухли от весенней влаги, чуть потемнели, да земля под берегом, там, где не были вбиты сваи, кое-где осыпалась. Небо над городом было блеклым, облачным, — небо ранней северной весны. Однако золоченые купола церквей блистали и были видны издалека.
Расталкивая шестами льдины, холмогорцы подвели коч к берегу, в то место, где причаливали осенью. Его узнали по корявой маленькой лиственнице на пригорке. Вешняя вода разлилась широко, затопив берег на добрый десяток саженей. Из нее торчала макушка кола, который осенью вбил Никифор, чтобы закрепить причальный конец. Пришлось забивать другой повыше, на сухом месте.
Промышленники прибыли в Мангазею в полдень. Аверьян с Герасимом и Никифором сразу же отправились в крепость узнать, как обстоят дела на торге. Гурия опять оставили скучать возле коча. Завернувшись в оленью доху, он сидел в носу и глядел на берег. Людей почти не видать. Берег мокрый, скользкий, неуютный, делать тут совершенно нечего. Маленький старик в овчинном желтом полушубке с рваными подмышками, из которых торчала шерсть, возился у лодки с большим саком-наметом. Наверное, собирался ловить рыбешку. Двое мальчишек в обтерханных кацавейках со взрослого плеча старались забросить камешки на плывущую вдалеке льдину. Камни они вынимали из-за пазух.
Пыжьян, которого поморы привезли с собой, некоторое время сидел рядом с Гурием, но потом, видимо, почуяв родные места и запахи, спрыгнул на берег. Он побегал по жухлой прошлогодней травке, поднял заднюю ногу у причального столбика, оглянулся на Гурия, помахал виновато хвостом и опрометью помчался в город. Напрасно его звал Гурий. Пса, видимо, тянуло домой. Сначала Гурий волновался, но потом успокоился: к дому хозяина дорогу найдет, а то побегает и вернется. И все же следовало бы передать Пыжьяна хозяину с рук на руки да отблагодарить. Всю зиму пес верно служил поморам, в пургу чуть ли не замерз с Гурием под елкой. И если бы не Пыжьян, вряд ли нашел бы их, полузамерзших, Тосана.
Гурий со скучающим видом глядел на старика и на мальчишек и думал о Еване. Неужели он больше не увидит ее? Отец говорил, что в Мангазее они пробудут не больше трех дней и пойдут домой вслед за ледоходом.
Подойдя к крепости, холмогорцы удивились, увидев множество оленьих упряжек. Казалось бы, распутица, ни троп, ни дорог, ни пройти, ни проехать, а тут — упряжки. Прибыли, видимо, охотники из становищ на торг. «Прозевал меха, ой, прозевал! — встревожился Аверьян. — Верно, уж все продали, заплатив ясак». Поморы прибавили шагу, прошли воротами въездной Спасской башни.
В крепости у торговых рядов немалое скопление людей. Среди них — ненцы, остяки. Они толпились возле прилавков. Тут же шныряли приказные и требовали у охотников показать бумагу об уплате ясака. «Безбумажных» тащили к ясачной избе.
На плечо Аверьяна легла чья-то рука. Бармин обернулся и увидел высокого дьяка в нарядном серо-зеленом кафтане.
— Когда прибыл, холмогорец? Каково промышлял? — спросил дьяк.
Аверьян повнимательней всмотрелся в лицо приказного и вспомнил, что это Аверкиев, тот самый, который осенью помогал ему советами.
— Припомнил? — дьяк улыбнулся тонко и хитро. — Ясак-то внесли в казну?
— Не успели. Только пришли с зимовья. Куда вносить-то?
— Пойдем, укажу. — Дьяк деловито зашагал по тесовым мосткам, холмогорцы — за ним.
У ясачной избы была очередь. Стояли в ней все больше охотники-одиночки. Каждый платил за себя. У всех мешки с добычей — у кого меньше, у кого больше.
— Вот здесь, — сказал дьяк.
— Нам бы поскорее, — неуверенно проговорил Аверьян. — Надо домой. Коч под берегом стоит. Экой хвост выстоять — день пропадет.
Дьяк склонился к его уху:
— Соболька дадите — вмиг все улажу.
Аверьян переглянулся с товарищами.
— Давай, улаживай.
Аверкиев повел их на зады ясачной избы, где никого не было, и постучал в маленькую узкую дверь. Она открылась, высунулась чья-то борода. Аверкиев пошептался и подозвал холмогорцев.
— Заходите.
В небольшой кладовушке, где свету, слабо сочившемуся в узенькое с решеткой окно, помогала сальная свеча, низкорослый и коренастый приказный мигом пересчитал шкурки, взял каждую десятую в пользу казны и тут же выдал грамотку о сдаче ясака.
— Теперь торгуйте с богом! — сказал он и отворил дверь. Аверьян сунул ему в руку двугривенный. Приказный поморщился:
— Маловато.
Пришлось добавить.
На улице Аверьян снова развязал мешок и, пошарив в нем, вытащил рыжего соболька для Аверкиева. Дьяк взял соболька, встряхнул, подул на ость, чтобы лучше видеть подшерсток.
— Хорош. Благодарствую. — Он сунул шкурку за пазуху. — Теперь, значит, на торг? Соболей покупать? Охраняйте свой коч лучше, в эту пору лихие люди ко всему руки тянут, — дал совет дьяк. — У воеводы побывайте. Вам ведь через него обратно подорожную грамоту брать. Иначе задержит вас стрелецкий караул на мысу.
— Сколь дать воеводе? — прямо спросил Аверьян.
— С вас он ничего не возьмет. Люди дальние, малокоштные. Однако нелишне будет, ежели пару хороших соболей через караульного передадите. Не прямо воеводе, а через караульного. Тот у него доверенный. Не утаит, передаст.
Аверьян распрощался с дьяком и поторопился с товарищами в торговые ряды.
На свои рубли им развернуться как следует не пришлось — истратили деньги мигом. Шкурки здесь стоили вполовину дешевле, чем в Холмогорах. Аверьян купил восемь собольков. На куниц, белок и песцов не тратился: эти меха и в Поморье можно достать без особого труда. А вот соболя… Герасим и Никифор тоже приобрели по десятку шкурок. Купили, правда, не лучшие: хорошие шкурки промышленники давно запродали тобольским купцам. Но на Двине соболей нет, и то, что здесь шло вторым сортом, там могло сойти за первый.
Повезло Аверьяиу с продажей медных луженых котлов. Их у него было два. Цена на котлы сохранилась древняя: в каждый из них ненцы накидали шкурок, сколько поместилось. Хозяин котлов забрал меха, а хозяева мехов — котлы. Аверьян пожалел, что не прихватил котлов побольше.
