Взыскание погибших - Солоницын Алексей Алексеевич (библиотека книг .txt) 📗
Свистя и пуская клубы пара, к платформе подошел паровоз с несколькими вагонами. Полковник Мордвинов, флигель-адъютант, встретил депутатов Думы Гучкова и Шульгина и повел их к вагону государя.
— Что в Петрограде, господа? — спросил Мордвинов.
— О, вы себе представить не можете, — ответил Шульгин, озираясь вокруг. Он поскользнулся и упал бы, если бы его не подхватил под руку Мордвинов.
— Как у вас тут, однако! — Гучков шел, семеня.
Оба депутата были в черных пальто, в шляпах-котелках. Мордвинов обратил внимание, что у Шульгина усы были густые, длинные, стрелами. У Гучкова усы и борода холеные, с благородной сединой.
— Вы не поверите, но мы находимся в руках этой самой народной массы, — сказал Шульгин. — Вернемся, а нас могут арестовать.
— Вас? Народных избранников? — удивился Мордвинов. — Так что же вы предполагаете делать? На что надеетесь?
Гучков продолжал хранить молчание, а Шульгин как- то робко сказал:
— Может быть, государь… нам поможет. Надеемся…
Мордвинов не переставал изумляться — ждали волевых, сильных деятелей, взявших власть, а тут…
Он представил депутатов министру двора графу Фредериксу. Из вагона свиты граф провел депутатов в вагон государя.
Император впервые лично разговаривал с этими людьми.
«Какой у них, однако, странный вид. Не бриты. Воротнички грязные. Неужели не могли взять в дорогу свежее белье?»
— Общее положение сейчас таково, что весь Петроград в брожении, — начал Гучков. — Беспорядки приняли масштабы катастрофические, и если бы не Дума, возник хаос.
Гучков прикасался то к усам, то к виску, и государь заметил, что руки у «лидера Думы и героя освободительных войн» трясутся.
— Нам удалось наладить связь с воинскими частями через Советы, выяснить их требования… Чтобы продолжить войну до победоносного конца, необходимо принять условия тех, кого не устраивает прежний порядок.
Гучков продолжал говорить о положении в Петрограде в той же безличной форме, никак не обращаясь к государю, будто читал лекцию…
Государь смотрел прямо перед собой. Глаза его оставались непроницаемыми.
Потом заговорил Шульгин. И у него тряслись руки, и он говорил сбивчиво, тоже в общих чертах.
Послышался шум, и в вагон без доклада вошел Рузский. Он только что отчитал подчиненных, что ему не доложили о приезде депутатов. Ведь именно он должен был встретить их и лишь потом идти к государю.
— Вечно путают, — продолжал ворчать Рузский, подчеркивая, что он хозяин положения, а не кто- либо другой. — Мне не доложили, господа, о вашем прибытии. Путаница…
Он поздоровался за руку с Гучковым и Шульгиным, поклонился государю.
Гучков подождал, пока Рузский утихнет, и, обращаясь к государю, произнес наконец то, ради чего приехал сюда с Шульгиным:
— Мнение Временного комитета, поддержанное командующими фронтами, — ваше отречение.
И Гучков замолчал, боясь взглянуть на государя. Шульгин вынул из кармана платок, вытер пот со своей бритой наголо головы.
— Я принял решение. До трех часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына Алексея… Но к этому времени я переменил решение в пользу брата Михаила… Надеюсь, вы поймете чувства отца…
Государь встал и прошел в свое отделение вагона. Через несколько минут он вернулся…
Акт об отречении был подписан.
Но почему-то он был напечатан на пишущей машинке и подписан государем карандашом…
А ведь пишущей машинки в вагоне-салоне государя поезда «Литер А» не было…
Вот текст Акта:
«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны, во что бы то ни стало, до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными союзниками нашими сможет окончательно сломить врага.
В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной думой признали Мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть.
Не желая расставаться с любимым сыном нашим, Мы передаем наследие наше брату нашему Великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на Престол государства Российского. Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России!
Николай.
2 марта. 15 часов. 1917 г.
Министр Императорского двора генерал- адъютант граф Фредерикс».
Депутаты и Рузский торопливо ушли, а государь отдал распоряжение ехать в Ставку, а оттуда в Царское. Теперь поезд вряд ли кто остановит.
Он записал в дневнике: «В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого… Кругом измена, трусость и обман».
Стук колес немного успокоил его.
Он думал об Алексееве. О том, какую телеграмму он дал командующим. Ответ об отречении диктовался просто: «Если вы разделяете этот взгляд, то не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу Его Величеству…»
«Благоволили дать просьбу… убрать меня».
Как они теперь встретятся? Впрочем, Алексеев, как обычно, спрячет глаза.
Государь взял Евангелие, раскрыл его: Придя же на место, сказал им: молитесь, чтобы не впасть в искушение.
И Сам отошел от них на вержение камня, и, преклонив колени, молился, говоря: Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет.
…И сейчас, лежа на кровати в доме инженера Ипатьева, вспоминал он эти слова Спасителя.
И еще вспомнил другое событие, которое произошло с ним в Крыму, в те счастливые дни, когда еще ничто не предвещало страданий.
Был солнечный день, нежаркий, с прогретым воздухом. Ветер касался лица, словно лаская его. Они с Аликс сидели в открытом авто, на заднем сиденье, любуясь видами, которые открывались взору. Дорога шла вдоль моря, оно сияло, вспыхивая на солнце серебристыми искрами. Слева высились горы, покрытые орешником, кустами снежного ягодника, терновника. Деревья, цепляясь корнями за уступы, были невысокими, но крепкими, с густыми ветвями. Попадались и голые каменистые склоны, то темно-серые, то черные, с розовыми прожилками гранита.
— А не поехать ли нам в монастырь? — предложил он. — Здесь не так далеко, а мы с тобой там давно не были.
— Я с удовольствием, — сразу же согласилась Аликс. — То-то отец-настоятель обрадуется!
Они улыбнулись друг другу, вспомнив прошлую свою поездку в монастырь, радость отца-настоятеля, игумена Тихона, который не знал, как угодить царю и царице, которые почтили монастырь своим посещением.
Георгиевский монастырь был особенным, редким для России. Он находился в двенадцати верстах от Севастополя, в семи верстах от Балаклавской бухты. Необычность монастыря заключалась в том, что находился он высоко в горах, наподобие птичьего гнезда прилепившись к скалам.
Монастырю более тысячи лет. Храмов два. Один внизу, у воды. Здесь, по преданию, во время бури, когда гибли греческие мореплаватели, на камне по их молитвам явился Георгий Победоносец и усмирил бурю. Спасшиеся мореплаватели построили часовню в память о своем чудесном спасении, а потом появился и монастырь с храмом во имя Георгия Победоносца.
