Первые радости - Федин Константин Александрович (читаем книги .txt) 📗
— А вот идёт, а вот идёт!
Но тут же пение распалось, кто-то перебил его командой: стой! — потом: держись! — потом множество людей разноголосо и смутно зароптало, заругалось, и Аночка, как-то жалостно пискнув, одним прыжком перемахнула через парапет, спрыгнула на перила пристани и оттуда бросилась, по-мышиному изворотливо, между ног у людей, которые затолпились на сходнях.
— Несчастье! — проговорил Цветухин, перегнувшись через парапет и стараясь разглядеть, что произошло внизу. — С Парабукиным несчастье, — быстро сказал он и сорвался с места, прихватив одной рукой накидку.
Парабукин лежал на спине, закрыв глаза и дыша короткими всхлипами, будто сдерживая плач. На лбу его блестел пот. Вокруг тесно стояли крючники, пререкаясь, как упал Тихон — спиной или боком.
— Как же так? — повторял Цветухин, протискиваясь сквозь толпу и обращаясь к каждому, кто давал ему дорогу.
— Подшибли веретеном, — сказал один.
— Каким веретеном?
— Да якорем свалили. Поторопились дёрнуть, — объяснил другой. — Тесно тут.
— Мы бы развернулись, — сказал третий, — да тут, черт, поставили раскоряку. — Он стукнул кулаком по крылу биплана, отозвавшегося пчелиным гудением проволок.
— Надо доктора. За доктором послать или за фельдшером. В чувство привести, — торопился Цветухин, нагибаясь рядом с Аночкой, которая присела на корточки у головы отца.
— Ничего, народ живучий, — спокойно произнёс пристанной агент, поправив за ухом карандашик.
— Аптека, должна ведь быть аптека на пароходе, — не унимался Цветухин.
— Да не мешайся, барин. Не впервой, — сказал исхудалый грузчик в колючей пегой бороде. — Бери, братцы, на конторку его, на корму.
Крючники нагнулись и подняли Тихона.
— Размяк батя, — вздохнул кто-то.
Его понесли, нестройно и часто переставляя ноги. Аночка бежала позади, постукивая друг о дружку стиснутыми кулачками. Цветухин шёл за ней.
На корме Тихона опустили, подложив под голову заплечье. Пегобородый крючник снял с гвоздя пожарное ведро, навязал на чалку и, кинув за борт, черпнул воды.
— Ну-ка, дочка, — сказал он, — посторонись! — и окатил Тихона водой.
Кудри Парабукина потемнели и плотно облепили голову, она стала маленькой, и по-покойничьи выдался шишкастый белый лоб. Но тут же дрогнули, приоткрылись лиловатые веки, матово проглянули из-под них ещё слепые зрачки, грудь колыхнулась, Парабукин застонал. Подобрав под себя локоть, он хотел приподняться, но не мог.
— Станция… — просипел он.
Аночка ухватилась за его руку.
— Где больно, пап? — вскрикнула она надсадным голоском и опять нетерпеливо стиснула кулачки.
Он повёл на неё бледно засветившимся взором, щеки его дёрнулись.
— Матери… не говори, — выдавил он отрывисто и первый раз ёмко и шумно вздохнул.
Пегобородый выплеснул за борт остатки воды, повесил ведро на место, в ряд с другими, на каждом из которых были намалёваны по одной букве слова «Самолёт», и махнул рукой:
— Айда, ребята. Выдюжил батя, отдышался.
Они стали расходиться, вытаскивая и разматывая кисеты с табаком.
Цветухин поднял глаза. На корме парохода, поодаль от толпы пассажиров, наблюдавших сверху за происшествием, стоял Пастухов. Он курил папиросу, нервно и часто выталкивая клубки зеленого дыма. Цветухин, точно боясь стереть грим, аккуратно попрессовал платком височки, лоб, подбородок и посмотрел на платок. Платок был мокрый. Он побыл минуту в неподвижности, вдруг обернулся и подошёл к Аночке.
— Возьми, вытри ему лицо.
Аночка, будто не поняв, отстранила платок, но тотчас тщательно и нежно стала обтирать голову отца своим заплатанным узеньким рукавом.
20
В субботу, часу в двенадцатом ночи, у прокурора судебной палаты играли в карты, в домашнем кругу, за двумя стелами. Между робберами мужчины выходили на террасу покурить и размяться. Террасу обвивала неподвижная листва дикого винограда, подзолоченная светом электрической лампочки, в котором метались совиноголовки. Исступлённый трепет их крылышек, вспыхивавших и потухавших, подчёркивал безмолвное спокойствие ночи.
Прокурор прохаживался под навесом винограда, останавливаясь на поворотах и с любопытством наблюдая за бабочками. С ним рядом ходил и так же останавливался постоянный гость дома, младший из его подчинённых, кандидат на судебную должность Анатолий Михайлович Ознобишин. У него было чуть-чуть кенгуровое сложение — коротковатые руки с маленькими, не мужскими кистями, высокие ноги, утолщённое книзу, немного отстававшее при ходьбе туловище. Добродушный и предупредительный по манере, он нравился не только прокурору, но особенно его супруге и вообще всей дамской половине дома — тётушкам и молодой племяннице, относившейся к нему мечтательно. Сослуживцы находили его вкрадчивым и были уверены, что некоторая тихость не помешает ему обойти по службе даже очень прытких.
— Странная вещь, — сказал прокурор, — на меня это мелькание ночных совок производит всегда успокаивающее впечатление. Даже больше, чем преферанс.
— Преферанс возбуждает, — заметил один из гостей.
— Того, кто садится без четырех на птичке, — усмехнулся прокурор. — А я играю без риска, поэтому отдыхаю.
— Посмотрим, посмотрим, что покажет следующая пулька, — ответил гость, уходя в комнаты.
— Действительно, ваше превосходительство, — сказал Ознобишин, оставшись наедине с начальником, — оторваться от этих бабочек так же трудно, как от костра.
— Искры гаснут на лету, — задумчиво вымолвил прокурор.
— Очень похоже на искры, совершенно верно. И настраивает созерцательно.
— Задумываешься над суетою бытия, — вздохнул прокурор. — Что слышно нового?
— Ничего особенного. В городе все ещё разговоры о прокламациях.
— Ах, о мальчуганах? Ну, как дознание?
— Не могу точно сказать. Вы ведь знаете, ваше превосходительство, господин товарищ прокурора меня не жалует. Я дважды просил, чтобы он разрешил сопровождать его на допросы. Обещает, но…
— Гм-м. Что же, вы хотите, чтобы я ему предложил?
— Если вас не затруднит… Для меня было бы поучительно, и, может быть, я принёс бы пользу. Дело обещает быть чрезвычайно интересным. Вдруг, например, у нас в камере заговорили, что в деле замешан Цветухин.
— Актёр?
— Совершенно верно.
— Скандал! Что же он — в ложи, что ли, подметывал прокламации?
— Он будто бы по другому делу — по делу о типографии.
— Это одно и то же, я убеждён.
— Нет, ваше превосходительство, сообщества все ещё не установлено… Не удаётся будто бы соединить. Два разных дела.
— Ах, голубчик, кому не удаётся? Подполковнику не удаётся? Подполковник что угодно соединит. Он, как повар: берет уксус и масло, получается соус провансаль.
Анатолий Михайлович засмеялся, и смех его, сдержанно убывая, длился до тех пор, пока на губах его превосходительства держалась улыбка. Потом он произнёс чрезвычайно доверительно:
— Называют ещё Пастухова.
— Пастухова?
— Да, будто бы Пастухов тоже.
Они постояли молча. По лицам их скользили маленькие тени совок, точно отражая быструю смену мыслей. Из комнат вырвался смех.
— Как же вы говорите — ничего нового? — недовольно упрекнул прокурор, прислушиваясь к смеху.
— Ничего мне достоверно известного, ваше превосходительство. Скажешь, а потом не подтвердится. Получится — Ознобишин наболтал. Ведь до сего дня мне ещё не дано ознакомиться с протоколами дознания.
— Да, да, скажу, чтобы завтра же мне доложили.
Прокурор укоризненно покачал головой и покосился через открытую дверь в комнаты, где все ещё смеялись.
— И чтобы вас допустили к ознакомлению с делом. Нужно накоплять опыт. Я вас понимаю. Знакомьтесь и потом держите меня в курсе. С тех пор, дорогой мой, как мне прописали очки, чтение дел стало для меня гораздо труднее. Надену очки — клонит ко сну, представьте себе. Сниму — ничего не вижу.
— Зрение, ваше превосходительство, — проникновенно сказал Ознобишин.
