Берлин, май 1945 - Ржевская Елена Моисеевна (бесплатная регистрация книга txt) 📗

Гитлер поселил ее в своем замке Берхтесгаден, и там она была хозяйкой дома. В Берлине он жил один: нацистская пропаганда прославляла аскетизм фюрера.

Летчица Рейч, в то время очень преданная Гитлеру, наблюдавшая Еву Браун в подземелье, была шокирована близостью к своему фюреру такой «незначительной по умственным данным» женщины, поглощенной, по словам Рейч, уходом за собой, упорно твердившей, что нужно убить всех «неблагодарных свиней», покинувших бункер, «неспособных покончить с собой»; в присутствии Гитлера — молчаливой, услужливой: «Она всячески заботилась о его удобствах».

До сих пор о существовании Евы Браун не было известно. Ни жена, ни признанная любовница, всегда остававшаяся в тени, вдали, она вдруг решительно и неожиданно, переступив заведенный порядок, демонстративно явилась в подземелье в середине апреля. Как полагают, не только для того, чтобы разделить с ним суровые дни, но и чтобы достичь недосягаемого, мучительно заветного — воплотиться в жену фюрера.

Но пока не было еще решения Гитлера о самоубийстве, не было речи и о женитьбе. И лишь когда окончательно решение покончить с собой им принято, поспешно затевается оформление брака, свадебный вечер. Возможно, это было условием Евы Браун, согласившейся умереть вместе с ним. К своей цели — стать женой фюрера — Ева Браун пришла ценой жизни.

Гитлер, католик по рождению, преследовавший церковь, чтобы бог не мешал ему возвыситься и стать самому наравне с богом, едва ли теперь мог вспомнить, что он грешил, живя с женщиной вне брака. Скорее, понадобилось пристойнее выглядеть перед историей, раз уж стали явными эти тщательно скрываемые отношения. Это проглядывает в его «личном завещании». Гитлер начинает с объяснения: он «считал, что не может взять на себя такую ответственность, как женитьба, но теперь перед смертью я решил сделать своей женой женщину, которая… разделит мою судьбу». За этими словами — вознаграждение Евы Браун за готовность умереть с ним. Ведь вдвоем не так жутко. И наконец, мистику и невропату, в экзальтации свадебной обрядности ему легче было сжать зубами ампулу цианистого калия.

Когда рассказали Ганне Рейч о свадьбе, она, за несколько часов до того покинувшая убежище, не поверила, что это могло произойти. Она сказала: «Условия в бункере в последние дни сделали бы такую церемонию смешной».

Но она состоялась. Гитлер совершал еще один «исторический шаг».

За стенами имперской канцелярии бились немецкие солдаты. Рядом, на Потсдамской площади, в подземных станциях метро, изнемогали раненые, у них не было ни воды, ни пищи.

Гитлер бросил на пихельсдорфские мосты свой последний резерв — подростков из гитлерюгенд.

Немецкие подростки были посланы оборонять имперскую канцелярию. Это бессовестное злодеяние тех дней.

«Друг детей», как славила пропаганда фюрера, кидал их в бессмысленное сражение, лишая нацию будущего. Но он не желал никакого будущего для Германии. Он заявил: в случае поражения немцы не заслуживают того, чтобы жить.

«Парни устали и не в силах больше участвовать в боях», — читаю в донесении на имя Бормана от 22 апреля.

В тот же день в другом донесении сообщается о том, что рейхсфюрер гитлеровской молодежи Аксман со своими ближайшими сотрудниками собирается перебраться в дом 63—64 по Вильгельмштрассе. «Для усиления обороны дома он намерен расположить там 40—50 Hitlerjungen. Рейхсфюрер молодежи просит согласия рейхсляйтера (Бормана. — Е. Р.) для проведения своего плана». И получает на это согласие.

Округ Шарлоттенбург — Шпандау, донося 26 апреля об отходе солдат под натиском советских частей, добавляет: «Отряд гитлерюгенд должен был удерживать мост, но это ему оказалось не под силу».

Геббельс все в том же «Берлинском листке» 27 апреля подхлестывал молодежь:

Обманутые юноши, они, быть может, верили, что защищают Германию. И гибли. А здесь справляли свадьбу. Или, скорее, поминки. Смерть сидела за столом. Невеста была в черном.

Дрожали стены бункера от прямых попаданий артиллерии. Здесь, в склепе, было безнадежно жутко, — описывает эти часы Раттенхубер в своей рукописи.

Эсэсовская охрана медленно передвигалась вокруг имперской канцелярии. В саду нечем было дышать от гари и дыма.

Берлин горел. Рушились дома, взрывались снаряды. Уже доносилась сюда ружейная перестрелка.

В коридорах убежища стонали раненые, другого укрытия поблизости не было.

В такой обстановке, в ночь на 29 апреля, состоялась брачная церемония. Формальностями, установленными гитлеровским режимом, на этот раз пренебрегли. Жених и невеста не предъявили, как это полагалось, документов, удостоверяющих их арийское происхождение, их пригодность к браку, их несудимость, политическую благонадежность и полицейское свидетельство о поведении сторон. В брачном свидетельстве сказано, что они просят учесть военную обстановку и чрезвычайные обстоятельства, при которых они вступают в брак, и принять на веру их устные заявления, а также сделать им послабление в отношении сроков, нужных обычно для узаконения этого акта. Вызванный Геббельсом чиновник, оформлявший брак, записал, что их просьба удовлетворена, и предложил им лишь заверить подписями, что они принадлежат к высшей расе и не страдают наследственными болезнями.

Потом была свадебная трапеза с шампанским, в узком кругу. На этой свадебной тризне сидела также жена рейхсминистра Магда Геббельс. Когда-то Гитлер был посаженым отцом на ее свадьбе. В бумагах фрау Геббельс сохранились следы одной из бесед ее с фюрером. Когда она собралась было уйти от Геббельса (этот апостол нацистской морали за пристрастие к киноактрисам был прозван в народе «бабельсбергским бычком»[ 25]); фюрер просил ее сохранить семью. Он сказал, что и она, как «партайгеноссин», тоже несет свою миссию.

Фюрер изображал перед народом аскета, презревшего земные блага во имя служения народу, Магда Геббельс с обманывающим ее мужем — образцовую многодетную семью.

Теперь одно лицемерие сменяло другое.

Чад мистицизма и пошлости исходил от этой свадьбы, живой человек задохнулся бы в нем.

Потом Гитлер принялся диктовать завещание. В 4 утра оно было готово. Свидетели Геббельс, Борман, Бургдорф, Кребс скрепили подписями.

За несколько дней до нападения на Советский Союз Гитлер, предначертывая победоносный ход войны, сказал в беседе с Геббельсом, а тот записал в дневнике: «Когда мы победим, кто спросит с нас о методе?» (15 июня 1941 года.)

Но поражение пришло в Берлин, и, уходя от ответа, Гитлер в своем «политическом завещании», начав, как обычно, с уверений в любви к немецкому народу, заявляет, что он неповинен в возникшей войне. «Неправда, будто я или кто-либо другой в Германии хотел войны в 1939 году. Ее хотели и добивались исключительно иностранные государственные деятели — евреи или люди, действовавшие в интересах евреев».

Когда нет аргументов, не сходятся концы с концами, когда зияет провал и надо отвести от себя гнев народа, испытанное средство — антисемитизм, состоящий на вооружении фашистской идеологии.