Вице-император. Лорис-Меликов - Холмогорова Елена Сергеевна (читать полную версию книги .txt) 📗

В минуту жизни трудную написал Николай Николаевич письмо старому своему боевому другу и предшественнику в управлении Кавказом Алексею Петровичу Ермолову. Так ведь тайна переписки – увы, не русская добродетель. Неведомыми путями предстало оно чужим враждебным глазам, и генерал на свое частное письмо получил отповедь в печати. От подполковника князя Святополк-Мирского – воина храброго, но характером, как в таких случаях говаривал Гоголь, предрасположенного к подлости [27]. Он ведь заранее знал, что ничего ему за свой праведный гнев не будет, отвага подполковника, поднявшего голос на полного генерала, была надежно обеспечена патронажем личного друга императора князя Александра Ивановича Барятинского. Очень быстро падение Карса в результате умело организованной Муравьевым блокады забылось, и орден Георгия Победоносца 2-й степени, только что полученный за сей подвиг, потускнел, зато очень хорошо вспомнился не давший нетерпеливой армии успеха штурм.

Результатом разразившегося скандала стала отставка Муравьева-Карского. Наместником Кавказа, как и ожидалось, император назначил князя Александра Ивановича Барятинского.

28 июля 1856 года, вернувшись в Тифлис, Лорис-Меликов застал Николая Николаевича в спешных сборах и глубокой печали – сожрали старика, самым бессовестным образом сожрали. Впрочем, держался Николай Николаевич твердо и мужественно – ему не привыкать к опале. Но очень уж обидно. Старый воин никак не ожидал от императора неблагодарности. Напротив, восшествие на престол Александра II и в нем породило много надежд.

А через неделю было событие в жизни бывшего начальника Карсской области чрезвычайное. За отличную усердную службу, как сказано в послужном списке, Михаил Тариелович Лорис-Меликов произведен в генерал-майоры с зачислением по армейской кавалерии, со старшинством на основании Всемилостивейшего Манифеста 18 февраля 1762 года. Но праздник был невесел. Муравьев, поздравляя, прослезился – он был горд за своего ученика, но, человек в интригах тертый, не ждал в будущем ничего хорошего для своего фаворита. Старая истина, не в одной лишь Польше действительная: «Паны дерутся – у холопов чубы летят». Поскольку Лорис-Меликов был любимцем и Воронцова, и Муравьева, то к новому наместнику он одним этим может попасть в немилость. И тут не имеет значения даже то обстоятельство, что князь Барятинский сам представлял Лорис-Меликова к ордену Анны 2-й степени с мечами за храбрость и как начальник штаба Кавказской армии при Воронцове был свидетелем его подвигов в Крымской войне. Впрочем, высказывать вслух своих опасений Муравьев не стал. В конце концов, Лорис-Меликов молод, отважен и умен. Правда, последнее качество не очень поощряется на Руси, скорее, наоборот. Ну да как-нибудь обойдется.

Осенью генерал Муравьев-Карски и, не желая встречи с преемником, отбыл сначала в Петербург, а оттуда, огорченный холодным приемом императора, отправился в имение свое Скорняково в Задонском уезде Воронежской губернии.

Увы, тревоги старика оправдались в полной мере. 8 ноября 1856, года новый наместник торжественно, будто это он покорил Каре, въехал в Тифлис. Впрочем, встречали его радостно – на Кавказе Барятинского знали и любили. Он здесь всем был свой. Да и сам Лорис-Меликов не ожидал для себя никаких неприятностей – слава Богу, сколько вместе воевали!

В день представления Михаил Тариелович надел новый генеральский мундир – и зеркало, отразившее лихого кавалериста тридцати одного года от роду в сюртуке с золотыми эполетами, засияло от гордости и как будто само увеличилось в росте. Любо-дорого смотреть!

Новый наместник был весьма любезен и обжигающе холоден. Он, конечно, поздравил Лорис-Меликова с генеральским чином, но как-то очень уж надменно-вежливо, как бы сквозь зубы. На вопрос о должности милостиво улыбнулся, но ничего не сказал. Почему-то здоровье Нины Ивановны в этот момент показалось ему интереснее. Впрочем, представление начальству – это обряд, праздник. Что-то будет в будни?

А ничего.

Лорис-Меликов числился в действующем Кавказском корпусе без должности. Он обязан был являться по приемным дням наместника в понедельник и среду, а также вечером в четверг и в воскресенье после обедни в его дворец; князь был отменно учтив с Михаилом Тариеловичем, но всякие разговоры о деле уводил в сторону, лицо его тут же каменело, Александр Иванович в такую минуту искал глазами кого-нибудь из приближенных и заводил речь о лошадях или о вчерашней партии в вист. «Да-да, посмотрим, я думаю» – вот и все, чего можно было добиться в лучшем случае.

А ведь идет война, Шамиль опять тревожит наши линии, а русские войска в ответ рубят лес, оттесняя противника в непроходимые горы. И боевой заслуженный генерал, полный сил и азарта, казалось бы, пригодился в Чечне и Дагестане. Так ведь за доблесть в боях награждать следует, повышать в чине. А этого князь Барятинский для муравьевского любимца никак не желал. Отважных на Кавказе и так пруд пруди, а ум, о котором тут все говорят… Это что же – в упрек? Да ведь и не об одном уме говорят. Дворец наместника – так уж исторически повелось – средоточие всех слухов и сплетен. Здесь любой шаг может выйти боком. Добрые отношения с доктором Андреевским, ненавистным Барятинскому с давних пор, повлекли за собою шепоток за спиной Лориса, будто бы милость Воронцова была им куплена у доктора за взятку. Наместник не очень доверял этому слуху, тем более что Андреевского выслал с Кавказа в первую же неделю, так что и не проверишь, но распространение таковой сплетни по Тифлису поощрял – в угрозу и назидание. Однако дороже всего молодому генералу обошлась ставшая известной Барятинскому фраза Муравьева из письма Бебутову: «Лорис-Меликов незаменим. Не знаю, чтобы мы без него делали». Незаменимых Александр Иванович не терпел.

Но было и еще одно обстоятельство, усиливающее неприязнь Барятинского.

Вообще-то, несмотря на свое нерасположение к Лорис-Меликову, князь хлопотал за него, как, впрочем, и за других генералов, оставшихся после войны без твердого положения. Но тут главнокомандующий и наместник Кавказа имел несчастие убедиться, что власть его за отдаленностью от Зимнего дворца не безгранична. Новый военный министр генерал от артиллерии Николай Онуфриевич Сухозанет был непробиваемо туп. Оказавшись после войны наедине с разгромленной армией, министр был чрезвычайно напуган множеством проблем, вставших перед ним, и, как все недалекие люди, укрылся от них прежними инструкциями и приказами. И ни шагу назад! Не положено иметь Кавказскому наместнику свыше четырех генералов и штаб-офицеров по особым поручениям – и все! Мало ли что царь обещал. Он же в инструкции не смотрел.

Барятинский шлет в Петербург депешу за депешей – никакого результата. Наконец, потеряв терпение, уже 10 июля 1857 года пишет министру:

«С прошлого года я просил ваше высокопревосходительство исходатайствовать высочайшее соизволение на назначение нескольких генералов, штаб- и обер-офицеров в числе состоящих по корпусу. Некоторые из этих лиц, заслужившие известность и оказавшие даже большие услуги, остаются теперь без всякого служебного положения; таковы генерал-лейтенант князь Андронников, которого имя громко раздавалось в минувшую войну; генерал-майор князь Меликов, командовавший всею Лезгинскою линиею, один из полезнейших в здешнем крае молодых генералов и недавно исполнивший весьма успешно дипломатическое поручение в Персии; генерал-майор Лорис-Меликов, который пользовался особым вниманием предместника моего генерал-адъютанта Муравьева и был отлично им рекомендуем. Не стану поименовывать всех других, из коих каждый заслуживает внимания начальства, и по фамильному значению в этом крае. Несмотря на давность всех этих представлений, я не получаю до сих пор разрешений, ни даже ответов и начинаю опасаться, чтобы представленные мною лица не подверглись в определенные сроки жребию людей, не занимающих никакого определенного места».

Следующие строки дались гордому русскому аристократу с особым трудом: