Мессалина - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (книги бесплатно .txt) 📗
– Я все же вижу, дорогой Калисто, и хотя ты не просишь, я даю!
– Они говорят о каких-то пустяках! – прошептал Авл Вителий на ухо Луцию Кассию. – Подумаешь, всего-то несколько миллионов сестерциев!
– И почему мне в голову не пришла та же идея, которую так ловко использовал этот отъявленный плуг Калисто? – отозвался Луций и от досады прикусил нижнюю губу.
После посещения храма Зевса и Августа император осматривал храмы Юноны Устроительницы Браков, Нептуна и Дианы.
Покидая последний из них, Калигула задержался на мраморной лестнице и, повернувшись к консулам Аквилию Юлиану и Нонию Аспренату, произнес:
– Мне кажется, почтенные консулы, наступило подходящее время провозгласить в сенате решение об обезглавливании всех изваяний в храмах империи. Вернувшись в Рим, вы должны будете заставить это сборище вымогателей искупить их пороки и принять закон, обязывающий водружать мою голову на статуи бывших богов.
– Да будет так! – в один голос воскликнули оба консула.
– Еще я думаю, – продолжал принцепс, спускаясь по лестнице, – установить особый культ моей божественности.
– И правильно сделаешь!
– Какая мудрая мысль!
– Достойнейшее решение!
– Как ты благороден!
– Как ты великодушен!
Эти и похожие славословия не утихали все время, пока император, не обращавший никакого внимания на волнение своей свиты, шел в амфитеатр. Придя туда, он взошел на убранный пурпуром и золотом помост императорского подиума, а когда улеглись шумные аплодисменты, вызванные его появлением в цирке, произнес, обращаясь к Друзилле:
– Ну, любимая, теперь ты повеселишься.
И, дав децимвирам знак к началу бегов, он крикнул окружающим:
– У кого есть восковая дощечка и стило?
– У меня! У меня! – раздалось сразу несколько голосов, и к Калигуле тут же протянулись пять или шесть рук, предлагавших письменные принадлежности.
Повернувшись спиной к публике, он оглядел помост, на котором собрались сенаторы и консуляры, и стал что-то писать на дощечке. Вся свита с недоумением и страхом уставилась на стило и на странную улыбку, появившуюся на его губах.
Наконец он поднял голову и сказал:
– Все вы, конечно, знаете, с каким интересом я слежу за всеми бегами колесниц и квадриг. Знаете вы и то, что среди четырех групп, участвующих в заездах, зеленые всегда вызывают у меня наибольшее сочувствие. С другой стороны, мне известно, что вы неравнодушны к цирковым скачкам. Что ж, наверное, пришла пора возродить былую славу этих замечательных состязаний, которые на знаменитых Олимпийских играх давали возможность отличиться самым благородным греческим юношам. Разумеется, престиж наших забегов смогут поднять не безродные возничие, а только самые именитые граждане Рима, которым посчастливится выступать в соревнованиях. Почтенные сенаторы! Сегодня вам предстоит доказать, что лень и другие пороки еще не окончательно развратили вас. Итак, вы будете участвовать в этих забегах.
Казалось, еще немного – и раздадутся возражения: какой-то неодобрительный шорох, хотя и не более громкий, чем шуршание таракана, пополз по подиуму.
– Что?! – грозно блеснув глазами, крикнул Калигула.
Все затаили дыхание.
– Я сказал! – еще больше повысил тон император.
И после непродолжительной паузы добавил:
– Вот список сенаторов, которые выйдут на арену после первого заезда: Гай Меммий Регул, Луций Фульцинии Тир, Луций Помпоний Секондо, Марк Фурий Камилл, Фаусто Корнелий Силла, Паоло Фабий Персик, Луций Сальвий Отон, Гней Ацерроний Прокул, Гай Порций Негрин, Секст Папиний Гальан, Гай Цестий Галл, Марк Сервилий Гемин, Луций Луциний Ларг, Марк Анний Минуциан, Тит Статилий Тавр, Тавр Статилий Корвин.
Все сенаторы, названные Цезарем, находились среди пятидесяти или шестидесяти избранных гостей, сидевших на пульвинарии. Но из всех них, бледневших или принужденно улыбавшихся при мысли о том, что их громкие имена будут чем-то вроде дополнительного развлечения для презираемой ими публики, из всех них, не представлявших более позорной участи, чем та, которая их ожидала, из всех них единственным человеком, – к счастью, не замеченным Калигулой, – возмущенно протестовавших против подобного глумления, был Марк Анний Минуциан. Только выразительный жест Веспасиана, сидевшего рядом с ним, удержал его от отчаянного и опрометчивого поступка. Первые двенадцать из этих сенаторов уже побывали консулами. Многие были преклонного возраста, некоторые страдали старческими заболеваниями. И несмотря на это, все они, кто молча потупившись, кто с наигранным удовольствием, поднялись на ноги, демонстрируя свою готовность исполнить волю тирана, который тем временем повернулся к децимвирам Пуццуоли и сказал:
– Проводите этих знатных особ в конюшни, оденьте их соответствующим образом, дайте лучших скакунов и квадриги. Они будут выходить на арену четыре раза, в каждом заходе по четыре человека. Затем победители будут состязаться между собой. Тот, кто выиграет все соревнования, получит от Гая Цезаря халцедоновую чашу стоимостью в шестьсот пятьдесят тысяч сестерциев.
Затем, обращаясь к шестнадцати патрициям, он добавил:
– А вы, уважаемые граждане, докажите свою верность императору.
И когда консуляры начали спускаться с подиума, Калигула произнес, обращаясь к децимвирам:
– Эй! Почтенные децимвиры, позаботьтесь о том, чтобы после окончания первого заезда глашатаи зазывали всех желающих посмотреть, как шестнадцать именитых сенаторов и консулариев будут править квадригами.
Сказав это, он целиком отдался созерцанию зрелища. Оживившись, стал громко подбадривать возницу Прассины. Очень скоро он настолько вошел в азарт, что, перегнувшись через парапет, закричал во все горло:
– Ну, смелее! Давай! Давай! Цезарь с тобой!
Он отмахнулся от Друзиллы, которая упрекнула его в несдержанности, непристойной для императора, и воскликнул:
– Не болтай глупостей! Цезарю все пристойно! Цезарь выше всяких приличий!
К его немалому огорчению, зеленые проиграли, а победил возничий Альбаты.
– Ура! Да здравствуют белые!
«Да здравствует Альбата!», «Вива Альбата!» – закричали тысячи зрителей, поставивших на лошадь-победительницу, к которым присоединились те, кто заключил пари на Пурпурную или Турчанку и, проиграв его, хотели немного поддразнить императора.
Взбешенный таким явным неуважением к себе, он принялся проклинать горожан и угрожать им веревкой, называя их сборищем трусов и подлецов, избегавших поединка с противником.
– Эй, вы, – наконец, рассвирепев, приказал он своему окружению, – уберите полог!
Луций Херея, Протоген и Авл Вителий поднялись и направились за слугами, которым предстояло поднять большой навес над цирком, Калигула нетерпеливо прикрикнул:
– Быстрее! Немедленно поднять этот занавес! Зрелище начинается!
Мрачный, как туча, он устроился между сестрами, приговаривая:
– Сейчас вы у меня вспотеете! Сейчас вам будет жарко. Но не только от солнца, висельники несчастные!
И вдруг, ударив кулаком по барьеру, воскликнул:
– Ах! Ну почему у этого народа нет такой шеи, чтобы можно было перерубить ее одним ударом!
Вскоре протрубили глашатаи, объявившие, что в следующем заезде квадригами будут править шестнадцать сенаторов и консулариев. Это неожиданное известие было встречено долгими и всеобщими аплодисментами.
– Хлопайте! Хлопайте, стадо вьючных мулов! Я мог бы вас всех высечь в кровь, всех, одного за другим! – сквозь зубы пробормотал Калигула.
В эту минуту пришли в движение деревянные блоки, смоченные водой, и на них стали медленно накручиваться канаты огромного тента, под которым тысячи людей скрывались от полуденного солнца; цирк охватило смятение: раздались улюлюканье, свист и проклятия возмущенных зрителей.
Ожесточенно жуя несколько колосков, предложенных Ливией, Калигула процедил:
– Свистите, орите, бездельники. Все равно солнышко вас поджарит.
Мессалина, сидевшая дальше всех, у бокового ограждения императорского пульвинария, к которому она прислонилась спиной, не сводила своих томно сияющих глаз с Калисто, молодого и привлекательного либертина Калигулы. Сначала юноша старался не придавать значения ее красноречивому взгляду, слишком невероятным казалось ему предположение, что прекрасная жена Клавдия может снизойти до него. Однако мало-помалу настойчивость очаровательной матроны тронула его пылкое сердце, и он исподволь стал отвечать ей столь же нежными и выразительными взглядами. Взгляды становились все более обещающими и уже сменились ласковыми улыбками, когда трубачи возвестили о начале нового заезда.
