Донесённое от обиженных - Гергенрёдер Игорь (читать книги бесплатно txt) 📗
Опрятное облачение деда, в особенности же мягкие домашние туфли из цигейки удивили Юрия, который определил в этом привычку к удобству и вкус. Настроенный на самое жалкое зрелище, он повеселел от подогретой любознательности.
— Здравия желаю, дорогой мой Пахомыч! — произнёс с иронически-медовой экспрессией, которую хозяин, смотревший не сказать чтобы внимательно, по-видимому, не оценил.
«Пень трухлявый — не узнал», — подумалось гостю.
У другой стены, напротив топчана, помещалась кровать, и хозяйка обтирала её спинку махоткой, стоя с видом совершенной беспричастности. «А эта непроста…» — заключил Вакер, попутно отметив, что плотной старушке ещё далеко до немощности. Он вновь обратился к старику:
— Мы встречались у вас на службе! — последнее слово выговорил с почтительной важностью. — Я к вам в сторожку заходил… Товарища Житорова знаете? — продолжил доверительно. — Это он дал мне ваш адрес.
Истрёпанные веки старца, из-под которых глаза едва виднелись, дрогнули и ещё больше наморщились.
— Пальто у тебя верблюжье, — сказал он неожиданно деловым, рассудительным голосом.
Юрий решил, что перестанет себя уважать, если за этой фигурой не окажется многотрудно-богатого прошлого.
— Отец товарища Житорова был комиссар. Вы ведь знали его? А я пишу книгу о войне с белыми, — пояснил он.
— Книгу… — задумываясь, повторил старик. — Хорошее дело!
Гость удовлетворённо кивнул, снял свой красивый реглан, шапку и повесил на вешалку сбоку от двери. Давеча он купил четушку (четвертьлитровую бутылочку) водки и сейчас, перед тем как поставить на стол, дал её хозяину подержать. Тот, к разочарованию Юрия, не стал её разглядывать, а бесстрастно вернул:
— Мои года уже не на питьё. — Упираясь руками в топчан, поднялся на ноги: — Давайте с нами картошку есть.
Вакер восторженно зажмурился и тряхнул головой, будто поесть картошки было его самой вожделенной целью.
Старик кивнул на хозяйку:
— Устинью угостите. А то не станет картошку варить… — и вдруг поперхнулся сухим подкашливающим смехом.
Хозяйка обмахнула тряпкой клеёнку перед гостем, севшим за стол:
— Почему не выпить, когда закуска есть?
Дед поместился на табуретке рядом с Юрием, и тот почувствовал тщательное внимание в его вопросе:
— Вы, стало быть, писатель будете?
— Писатель и журналист. Московский! — произнёс с нажимом на конец фразы Вакер.
Старец следил за ним спокойно и неприятно:
— Сколь в Москве отоваривают хлеба по карточкам?
«Ум, жаждущий сравнений», — внутренне усмехнулся гость, говоря:
— Смотря по какой категории.
— А вы про себя скажите, ну, там насчёт дворника, и возьмём неработающего по старости.
Юрий дал ответы с терпеливой любезностью.
— По низшим категориям — не богаче нашего, — отозвался дед, предоставляя гостю самому решить, огорчён он или обрадован.
Хозяина интересовала цена на постное масло в магазине и на базаре, а также — всегда ли оно есть в магазине и длинны ли очереди? Вопросы того же рода не иссякали, нагоняя впечатление давно копившегося обдуманного запаса. «Кащей въедливый! — восклицал мысленно гость. — А речь, между прочим, какая развитая!» — В удивление начинало ввинчиваться неудовольствие, которое обычно вызывает привязчивая помеха. Свои ответы Вакер уже не перегружал правдой, предпочитая лакировку.
Как только приспела еда, журналист, наметивший этот миг для перехода к натиску, поднял стаканчик и обрушил на хозяина стремительный пафос тоста:
— Вечная память пламенному борцу товарищу Житору!
Дед был сбит с мысли, и гость, спешно съев кислой капусты, воскликнул, дожимая его неукротимостью торжества:
— Вы верили тому, что говорил комиссар Житор! — он опустил на стол сжатый кулак, накрепко утверждая сказанное, а затем спросил на горячем выдохе: — Почему вы верили?
Старец стал словно бы рассеянным и в то же время озабоченным.
— Как было не верить, если… — он примолк, будто намагничиваясь воспоминанием, и проговорил, — если сама его душа, само сердце выражались?
«Вот это произнесено!» — мысленно приветствовал Юрий схваченное, что так и заиграет под его пером. Он тут же копнул золотоносную породу:
— О чём вы сказали сейчас… вы это по нему видели? чувствовали?
Старческое лицо с впалыми щеками было отрешённо-угрюмо. Хозяин с томительным упорством глядел мимо собеседника, говоря как бы самому себе:
— И увидел, и почувствовал.
— И пошли бы без страха за комиссаром Житором?
Старик подумал, в какой-то миг гостю показалось — усмехнулся чему-то своему. Впрочем, это впечатление погасила сумрачная обстоятельность, с которой было сказано:
— Вслед за ним и мне? Ну так и пошёл бы.
«Слова-то, слова! А сам тон! Обезоруживающая естественность! — в Юрии вовсю пел задор искателя. — Вроде и огонёк мелькнул в глазках? В романе — мелькнёт! И выигрышный же будет момент. Старик из самых низов, с которым поговорил коммунист, возглавивший губернию, готов идти за ним на смерть».
— Вы просились в его отряд?
— Да куда мне? Товарищ Житор меня бы не взял.
— По возрасту — понятно, — догадливо заметил Вакер. — Вам и тогда уже сколько было-то?
— Шестьдесят, видно… память плоха.
— Память у вас — хо-хо-о! — гость пылко потряс поднятой рукой. — Вы понимали характер комиссара, — продолжил с миловидно-уважительной миной, — он был полон решимости, отваги… Как бы вы от себя об этом?
— Пощады не знал, — сказал Пахомыч кротко.
Вакер, на мгновение затруднившись, перевёл это в том смысле, что слышит саму бесхитростность. Старик всей душой за непримиримость к классовому врагу. Вот он, мудрый-то народный опыт! Переданный со всей правдивостью — так, как открылся сейчас, — он станет солью романа…
Что ж, пора подобраться и к одной наизанятной неясности.
— Мы говорили с товарищем Житоровым, с Маратом Зиновьевичем, — приступил вкрадчиво Юрий, — говорили о том, что-о вы сторожите… — он сжал губы, показывая мысленное усилие выразить нечто, требующее особо осторожного внимания. — До вас сторожами были… люди нечестные. Нехорошие. Копались в яме, обыскивали трупы, раздевали… Вы… — проникновенно вымолвил гость, — ничего такого не делаете… — он замер, будто приблизился к птице и боялся вспугнуть.
Пахомыч взял из миски очищенную горячую картофелину, подул на неё, посолил и стал есть.
— Не делаете… — повторил Вакер ласковым шёпотом и выдохнул: — Почему?
Голова, плечи старца затряслись, изо рта вырвались хрипящие, скрипучие звуки. Юрий засматривал в глаза, блестевшие в окружении глубоких, собравшихся одна к одной морщин: «Смеётся?..»
Да! Пахомыч — невероятно забористо для своих немощных лет — смеялся и даже, бедово мотнув головой, уронил слезинку. «Что такое?» — неприятно огорошило гостя.
Странно-искромётное веселье утихло, дед пару раз кашлянул, перхнул и вдруг поучающе произнёс:
— Вы спрашивайте у того, кто всё видит.
Гость, цепко поймав сказанное, сообразил: «Это об НКВД!» Нацелившись на то затаённое, что было за словами, Вакер испытал привычную гордость за свой талант к инженерии душ.
Опыт убедил старика — от НКВД проделок с трупами не укрыть. Он смеялся над теми, кто хитрил, — до поры, до времени, — смеялся, что я мог предположить и в нём такую же глупость. Итак, Марат-дорогуша, вот почему чист твой любимец. Страх! Страх разумного, умеющего представлять неотвратимое человека… Ни в какой бой за твоим отцом он добровольно бы не пошёл!
В романе, безусловно, этого и следа не будет, как и ямы с расстрелянными. Но мысли о всевидящем контроле, о страхе перед справедливым возмездием не пропадут. Их можно прирастить к образу какого-нибудь изобличённого врага.
Гость оживлённо готовил в уме новые вопросы хозяину, расположенный засидеться за столом.
38
За столом засиделись. Анна, дочь Байбариных, и её муж Семён Лабинцов в острой скорби сопереживания слушали Прокла Петровича и Варвару Тихоновну. На ресницах Анны, шатенки с наивными глазами, задрожали слёзы, когда мать рассказала — красные перехватили их лодку, старший закричал: «А ну, поклянись Богом, что вы — не белые и к дочери едете?»
