Поверженный ангел (Исторический роман) - Коротков Александр Сергеевич (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
«Учитель, нам понятны ваши слова, — произнес Сын Толстяка, дождавшись, когда дель Рикко выговорился, — но что же все-таки нам делать, что мы должны отвечать нашим товарищам, которые приходят к нам и говорят: „Младшие цехи взялись за оружие, хотят лучшей жизни. А разве мы не живем в сто раз хуже их? Разве мы не подобны рабочей скотине? Почему же мы сидим сложа руки?“ Что нам делать, учитель? Отговаривать ли тех наших товарищей, которые примкнули к восставшим и сейчас жгут и грабят вместе с ними, или призвать всех последовать их примеру?»
Некоторое время учитель молчал, насупившись, потом снял с полки пожелтевшую от времени рукопись и, прищурившись, спросил: «Слышали вы о Чуто Брандини, чесальщике из прихода Сан Пьеро Маджоре? Вот слушайте. — Он развернул рукопись и, держа ее на вытянутой руке, потому что под старость у него развилась дальнозоркость, стал читать: — „В день двадцать четвертый мая триста сорок пятого капитан Флоренции, а именно мессер Неччо из Губбио, схватил ночью Чуто Брандини, чесальщика, и двух его сыновей. Означенный Чуто, будучи человеком низкого происхождения, плохого поведения, образа жизни и дурной славы, помышлял обманом и хитростью, побуждаемый дьявольским духом, по внушению этого врага рода человеческого под предлогом дозволенного совершить недозволенное. Среди других преступных деяний, затеваемых им в городе, означенный Чуто устраивал тайные сборища, подговорил своих единомышленников, кои собирались неподалеку от Дворца приоров, в церкви Санта Кроче, и составили тайный заговор. Участниками этих противозаконных сборищ являлись чесальщики шерсти и другие наемные рабочие цеха Ланы из разных приходов Флоренции. Вместе со многими и многими другими он решил по собственному разумению образовать братство чесальщиков и других работающих в цехе Ланы в возможно большем количестве, дабы оно действовало в разных местах Флоренции и имело бы своих советников и глав… На указанных сборищах Чуто Брандини произносил подстрекательские речи и призывал установить между членами этого братства сбор доброхотных даяний и пожертвований… Когда означенному злоумышленнику зачитали приговор на итальянском языке, он подтвердил, что все это правда. Затем названный Чуто был повешен“».
Гваспарре дель Рикко отложил рукопись и, подняв брови, взглянул на сидевших напротив чесальщиков.
«Вот вам пример, дети мои, — тихо проговорил он. — Доведите до конца дело, ради которого этот честный и отважный человек пошел на эшафот. Образуйте свободное братство чесальщиков, трепальщиков, ткачей — словом, всех наемных рабочих цеха Ланы, разъясните им, что не месть и ненависть к тем, кто обирает и притесняет их, должны стать их помыслами. Убедите их, что они должны не мстить, а сражаться за справедливость. Я не знаю, какой путь вы изберете, знаю только, что никто, ни один из вас не должен запятнать себя грабежом, дабы никто и никогда не посмел назвать вас ворами и разбойниками, голодранцами, дорвавшимися до чужого добра».
Глава вторая
о том, как по случаю прихода ночного гостя Ринальдо дают его одежду
— Просто голова кругом идет! — пробормотал Ринальдо, когда граф Аверардо вкратце рассказал ему то, что знал об июньских событиях.
— О, мой мальшик, я еще не гофориль тепе самого неопыкнофенного! — воскликнул немец. — На трукой день после того, как началась этта зафаруха, тфои трусья, Тампо, Конура, Сын Толстяка, сгофорились с цеховыми захватить тюрьму Стинке и выпустить на фолю фсех арестантов. Сам мессер Панцано, как узнал, отоприл: плагое тело. Я, гофорит, сам фас пофету! А потом… Фот черт! — внезапно вскричал он, встряхнув флягу и обнаружив, что она пуста. — То чего ше маленькие телают путильки!.. Оттон! Оттон!
Пока граф препирался со слугой, который, ссылаясь на строжайший приказ Эрмеллины, никак не соглашался заменить опустевшую флягу на новую, Ринально, обессиленный, откинулся на подушку, пытаясь разобраться в обрушившейся на него лавине новостей.
Итак, порядок, существовавший в коммуне все время, сколько он себя помнил, в один день рухнул и рассыпался, как замок из песка. Гвельфская партия, эта всесильная уния знатнейшего рыцарства Флоренции, подобно Самсону, за одну ночь лишилась всей своей мощи. Слывшие храбрейшими рыцари, словно зайцы, разбежались кто куда перед толпой почти безоружных ремесленников. Что принесут городу эти перемены? Куда, к какому берегу прибьют необузданные волны народного волнения его самого, ничтожную песчинку в безбрежном людском океане?
Два месяца назад, покидая беспокойный Париж, он вполне основательно рассчитывал занять во Флоренции какую-нибудь прибыльную и достаточно заметную должность, жениться на приличной девушке из хорошей семьи, обзавестись своим домом. И вот он на родине. И что же? Первая же должность, которой удостоила его коммуна, вместо награды принесла ему ножевую рану, едва не оказавшуюся смертельной. Его друзьями стали нищие оборванцы чесальщики, отверженные, бесправные, всеми презираемые чомпи. Место девицы из хорошей семьи заняла Эрмеллина, сестра нищего чесальщика, ученица невежественной знахарки. Его пристанищем стала жесткая постель авантюриста-немца, живущего на подачки мессера Панцано, поскольку, война кончилась и некого стало грабить. Единственный из его друзей, добившийся определенного положения в городе, мессер Панцано, сам выволок себя из числа добропорядочных горожан, став во главе городских низов и занявшись абсолютно незаконными деяниями вроде освобождения заключенных тюрьмы Стинке.
А сам он, образованный нотариус, сам он разве лучше? Разве не находится он в стане тех, кто едва не спалил дом его дяди? Разве он, законник, осуждает беззаконие? Что же осталось от его мечты? Увы, ничего. За те два месяца, что он прожил на родине, все перевернулось вверх тормашками и в городе и в нем самом. И что самое удивительное — все это ему нравилось. Ему нравилась эта убогая, кое-как обставленная комната, нравилось прохладное кисловатое питье, приготовленное руками Эрмеллины, он радовался, что Мария сбежала от дяди и соединится с любимым человеком, ему была интересна и совсем не в тягость полупьяная болтовня немца, который на своем чудовищном итальянском языке живописал перипетии штурма подземной тюрьмы Стинке толпой ремесленников и чомпи, превозносил храбрость и находчивость мессера Панцано и с трогательным сочувствием описывал несчастных узников. С особым же воодушевлением, возможно, оттого, что Оттон принес ему наконец желанную флягу, он принялся рассказывать о встрече мессера Панцано с теперь уже бывшим главой Гвельфской партии Лапо ди Кастильонкьо.
Дождавшись, когда последнего узника вывели из подземелий Стинке, мессер Панцано отыскал в толпе Симончино, Тамбо и Сына Толстяка и предложил расходиться по домам.
Обогнув полукруглую стену Колизея, друзья очень скоро вышли на площадь Санта Кроче, неподалеку от фонтана, около которого две женщины, опасливо оглядываясь, набирали воду. За фонтаном торчали две толстые тумбы почти в человеческий рост высотой и тянулись врытые в землю низкие коновязи. Четырехугольник площади, окруженный древними домами, замыкала сложенная из желтоватого фьезоланского камня францисканская церковь Санта Кроче — последнее творение Арнольфо ди Камбио. Голый, без каких-либо украшений фасад церкви напоминал о суровой простоте дантовских времен.
У церкви мессер Панцано задержался, чтобы раздать милостыню нищим, обсевшим ступени паперти перед главным входом. Когда он опускал монетку в последнюю жадно протянутую к нему руку, из боковых дверей вышел высокий монах-францисканец в капюшоне, низко опущенном на глаза. Быстро оглядевшись по сторонам, монах сошел со ступеней и направился в сторону улицы Художников. Что-то в его манере поворачивать голову, немного сутулиться, в гусиной походке показалось рыцарю удивительно знакомым, и ему захотелось проверить свою догадку. Будучи человеком решительным, привыкшим действовать не раздумывая, он сделал своим спутникам знак подождать его и бросился догонять монаха. Услышав за собой погоню, тот, не оглядываясь, ускорил шаг, потом почти побежал. Однако, как он ни старался, его старым ногам не под силу было тягаться в выносливости с молодыми ногами рыцаря. На углу переулка дельи Гьечи мессер Панцано все же нагнал его.
