Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Раскина Елена Юрьевна (читать книги бесплатно .TXT) 📗
Всю дорогу через московский лагерь Марта почти бежала, не замечая ничего вокруг, кроме широкой спины денщика-провожатого. Только торопила его поминутно:
— Дядечка, умоляю, нельзя ли поскорее?
Шли и так скоро. В отличие от Шереметева, нажившего соль в суставах пристрастием к смачной жирной пище, знавший умеренность Порфирич был ходок.
Лагерь шведских пленных был окружен ощетинившимися на две стороны ежами из заостренных кольев, скрепленными меж собой шестами. Слуга Шереметева, на ходу пояснявший Марте кое-какие детали воинской жизни, назвал их «рогатками». Часовые с фузеями на плечах неспешно прохаживались вдоль ограды. Внимательно, но без злобы, они посматривали на пленных, а кое-кто и вполне дружелюбно болтал со шведами на забавной смеси слов из всех доступных языков. Марта должна была признать: сколь жестоки ни были московиты в кровавом хмелю боя, с пленниками они обращались милосердно. У шведов были такие же палатки и такие же котлы, что и во всем лагере, и на кострах, похоже, варилось то же самое жидкое месиво из перекисшей капусты, крупы, солонины и сала, именовавшееся странным словом «щи». Некоторые из солдат Карла Шведского те, кто лишился в бою или в бегстве мундиров и обуви, щеголяли теперь в русских посконных кафтанах и в плетеных лаптях, пожертвованных добродушными победителями. Раненых, выбравшихся из шатров погреться на солнышке, осматривали два лекаря — один в синей, другой в зеленой форме. Им сосредоточенно и почтительно помогали несколько юношей, также в мундирах обеих армий — лекарские ученики.
— Здесь, наверное, человек с тысячу! Как же мы найдем солдат из нашего гарнизона? — забеспокоилась Марта. — Офицер, верно, не пустит нас внутрь. Вы же только слуга господина Шереметиса…
— Слуга слуге рознь, — с достоинством ответил Порфирич. — И незачем нам внутрь идти. Вон тот, длинный, сам сбегает.
Не считая нужным пускаться в дальнейшие объяснения, он с важным видом подошел к долговязому капитану, командовавшему караулом. Марта с изумлением увидела, как благородный офицер заискивающе поклонился простому денщику, а тот лишь сдержанно кивнул. Решительно, у этих странных московитов были заведены обычаи, которых она ранее и помыслить себе не могла. Порфирич что-то быстро объяснил офицеру, тот сейчас же приказал открыть рогатки и с несколькими солдатами направился вглубь лагеря.
— Уппланд драгонер регементе, Мариенбург! — выкликал он на ломаном шведском языке.
Порфирич вернулся к Марте, достал из-за голенища короткую глиняную трубочку и удовлетворенно закурил.
— Пожди, девонька, сейчас что-то да решится, — утешающе улыбнулся он Марте.
При виде кучки людей в знакомых синих мундирах, приближавшихся к ограде в сопровождении русского офицера, у Марты томительно защемило сердце. Она лихорадочно искала глазами среди драгун знакомую фигуру Йохана. Как мало их осталось от гордой, блестящей роты, стоявшей в ее городе постоем! Человек двадцать или даже меньше… Марта знала всех в лицо, со многими была знакома… Но нет, его здесь не было, Йохана не было среди них! Не чувствуя под собой ног, девушка полетела навстречу пленным друзьям мужа, еще на бегу крича:
— Ребята, Йохан! Умоляю, скажите, кто-нибудь видел моего Йохана?
Здоровенный капрал Олаф, тот самый, который когда-то силой уводил ее с места расстрела бедняги Яниса, на сей раз заботливо поддержал Марту, чтобы она не упала. На заросших щетиной угрюмых лицах уппландцев она увидела то выражение стыда и скорби, с которым солдаты обычно приносят весть о смерти своего товарища его женщине, как будто сами виноваты в том, что остались живы. Сердце, едва исполнившееся надеждой, оборвалось.
— Говорите… — это слово, сорвавшееся с побелевших губ Марты, прозвучало как предсмертный вздох.
— Вот, Ларс видел. Он расскажет.
Невысокий солдат с толсто перевязанной тряпками разутой ногой, опиравшийся на плечи товарищей, хрипло заговорил, не поднимая глаз:
— Все очень плохо, Марта… Я хочу сказать, хуже не бывает. Я сумел переплыть озеро и встретил Йохана в камышах, на этой стороне. Мы вместе прятались там до темноты. Мы хотели пробраться между патрулями московитов и выбраться на волю. Мы ползли… Нам удалось пройти через их лагерь. Но тут собаки, которые пасут у московитов в обозе скотину, учуяли нас и разбрехались… Будь проклята сука, которая их выщенила! Мигом принесло десяток московских драгун верхами. Нам бы отлежаться в траве, но до леса оставалось всего ничего! Мы думали — уйдем. Побежали к опушке. Они стали стрелять. Я видел, как в Йохана попали и как он упал, а к нему поскакали двое врагов. А потом и меня подстрелили — вот, в ногу! Московиты схватили меня, и когда волокли в лагерь, к ним присоединились те двое, что бросились к Йохану. Они вытирали свои палаши, Марта. Они зарубили Йохана…
Наверное, женщине теперь следовало разразиться безутешными рыданиями, или страшно закричать и забиться в истерике, или упасть в обморок. Но Марта вдруг упрямо вскинула голову, и глаза ее были сухими.
— Ты ведь не видел, как они рубили его, Ларс! — твердо произнесла она. — Ты ведь не видел Йохана мертвым.
Ей больше не хотелось ничего слушать. Она резко повернулась и пошла прочь, неся свою надежду, словно хрупкий сосуд, который вот-вот выпадет из рук и разобьется вдребезги. Ее оставалось очень мало, этой надежды, но она все еще теплилась на самом дне души, словно маленький живой зверек, затаившийся в глубине огромной ледяной пещеры…
Денщик Порфирич и высокий капитан из охраны пленных догнали ее и взяли под руки. Это было очень кстати: у тела Марты сил оставалось явно не больше, чем у ее души, и ноги были готовы вот-вот подкоситься. Провожая девушку обратно, на квартиру Шереметева, денщик молчал, но то и дело сочувственно вздыхал и покряхтывал. Смерть, вернее всего, прибрала ее несчастного мужа. Как видно, бедняжка все не может смириться, но с костлявой безносихой, увы, не поспоришь! Царствие ему небесное, шведу этому! Хороший, как видно, был человек, раз она его полюбила. Порфирич, с младых годов подвизавшийся вместе со своим барином на войнах и в дальних странствиях по государеву делу, хорошо усвоил на собственном опыте: люди всякого языка и разной веры в страдании и смерти схожи, словно братья. Всем им одинаково больно, одинаково страшно, и кровь у всех — красная…
Вечером Шереметев пришел на квартиру поздно, мрачный, словно туча. Вернувшиеся разъезды докладывали, что в Риге и иных крепостях шведские воинские люди сидят крепко, на шпагу не взять. Ждут на сикурс самого короля Карла с великим войском. Значит, не избежать худшего. Придется уходить назад, на Псков и Новгород, пуская за собой по всему ливонскому краю «красного петуха», руша все, что можно разрушить, уводя с собой всех, кого можно увести. Оставить за собой вместо цветущего края пепелище, на котором не прокормиться шведскому войску, отгородить им российские рубежи от жестокого врага. Чухонцев, которые добром к войску пристали, прогнать будет обидой, они пойдут с обозами под защитой драгун и казаков. Да только этого ли ждал от Шереметиса местный простой люд, который величал его освободителем? Теперь иные дела пойдут у его войска с чухной, и, глядишь, завтра здешние повстанцы, которые прежде воевали со шведами, обратят оружие против московских служилых людей. Придется для устрашения вешать тех, кого еще вчера почитал союзниками.
Шереметев с трудом, словно мысли навалились тяжким бременем, отстегнул шпагу, снял треуголку и кафтан. Ужинать он не стал, выпил только стакан вина и велел звать Марту к себе.
— Пожалей девку, боярин! — попытался возразить Порфирич. — Мужика ее, по всему, наши порубили. Сидит и молчит день-деньской, как не своя. Пущай прежде оклемается!
— Разговорчив стал! — прикрикнул Борис Петрович. — Зови, тебе говорю!
И прибавил, чтобы не обижать старого слугу:
— Коли так сидеть будет, вовсе не оклематься может! Жалеть всех — жалелки не хватит: у меня войска сколь тысяч душ…
Марта вошла, до белизны сцепив поверх передника исцарапанные пальцы, и молча поклонилась фельдмаршалу. Взгляд ее был упрямым и отрешенным. Такой взгляд Шереметев не раз видел у не желавших отвечать пленных, у тех, которые уже не ждали ничего хорошего. Он невольно насупился и посмотрел угрожающе, будто на пойманного казаками шведского рейтара. Девушка смело встретила этот взгляд. Борису Петровичу вдруг стало стыдно. Не перед этой «мариенбургской девой», как он про себя окрестил Марту, а просто стыдно, непонятно отчего. Он разгладил грозную складку между косматыми седеющими бровями и сказал как можно мягче:
