Капитан первого ранга - О'Брайан Патрик (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗

— Не так уж и плохо. Теперь, когда камень с плеч долой, я даже могу сказать — вовсе неплохо. Возможно, меня произведут в следующий чин или дадут корабль — не одно, так другое. Если мне присвоят первый ранг, то со временем я смогу получить линейный корабль или хотя бы должность исполняющего обязанности его капитана. Впрочем, сейчас я буду благодарен даже за шлюп.

— А что это такое — исполняющий обязанности?

— Если капитан болен или желает на какое-то время отправиться на берег — это часто происходит, если капитан пэр или член парламента, — то какой-либо капитан на половинном жалованье на срок отсутствия командира назначается вместо него. Рассказывать с самого начала?

— Если угодно.

— Все началось наилучшим образом. Первый лорд Адмиралтейства сказал, что рад видеть меня. Прежде ни один Первый лорд не радовался встрече со мной, во всяком случае не говорил таких слов. В кофейнике ничего не осталось, Стивен?

— Ничего. Но скоро вы сможете заказать пиво: уже почти два часа.

— Ну так вот. Начат-то он за здравие, а продолжил за упокой. Скроил сочувственную мину и сказал, дескать, жаль, что я пришел так поздно, — ему хотелось бы что-то сделать для меня. Потом он чуть не убил меня своими разговорами насчет того, что недурно бы мне было заделаться береговым военным чиновником. Я понял, что должен что-то предпринять, чтобы он не сделал мне конкретное предложение.

— Зачем?

— Отказываться ни в коем случае не следует. Если вы откажетесь от судна, потому что оно вас не устраивает — скажем, потому, что корабль находится на Вест-Индской станции и вы не любите «желтого Джека» [33], то на вас ляжет пятно. Вполне возможно, что вы больше никогда не получите должности. Высокое начальство не любит тех, кто привередничает и воротит нос. Дескать, прежде все-го нужно заботиться о благе службы, и они совершенно правы. Кроме того, я не мог сказать, что одинаково ненавижу как береговые конторы, так и мобилизационный департамент, и не мог согласиться пойти в канцелярские крысы даже под угрозой ареста.

— И вы избежали невозможного для себя предложения?

— Да. Отказавшись от претензий на чин капитана первого ранга, я заявил лорду Мелвиллу, что согласен на любую посудину. Мысль эту я выразил предельно кратко, но он тотчас понял, что я имел в виду, и, что-то промямлив, сказал, что на днях может появиться отдаленная перспектива. И добавил, что подумает о моем повышении. Мне не следует считать, что он пообещал мне что-то определенное, но я должен явиться к нему снова на следующей неделе. Услышать подобное от такого человека, как лорд Мелвилл, по-моему, много значит.

— По-моему, тоже, дорогой мой, — произнес Стивен как можно убедительней, поскольку уже имел дело с упомянутым джентльменом, который все эти последние годы распоряжался секретными денежными средствами разведки. — По-моему, тоже. Так что давайте есть, пить и веселиться. В буфете имеется колбаса, в синем кувшине пиво. Я же буду наслаждаться поджаренным сыром. Французские каперы обобрали Стивена до нитки: он лишился брегета, а также большей части одежды, инструментов и книг, но его желудок сам по себе был точен как часы, и, когда оба уселись за столик возле камина, на колокольне ударили в колокол. Трофеем экипажа быстроходной «Беллоны» стали и деньги, которые доктор вез из Испании — тогда это была их первая и основная забота, — и со дня высадки в Плимуте они с Джеком жили на очень скромные средства, тотчас выделенные им генералом Обри, а также рассчитывали обменять на наличные вексель, выписанный барселонским коммерсантом по имени Мендоза, малоизвестным на лондонской бирже. Они жили неподалеку от Хита в идиллическом коттедже с зелеными ставнями и жимолостью над дверью — точнее сказать, идиллическом в летнюю пору. Обслуживали себя сами, экономя каждый пенс. Не было более наглядного подтверждения их дружбы, чем та стойкость, с которой оба переносили весьма серьезные трудности быта. По мнению Джека, Стивен был, можно сказать, неряха: бумаги, огрызки засохшего хлеба, намазанного чесноком, бритвы и нижнее белье громоздились на столе и валялись на полу, усугубляя впечатление убогости и нищеты. Посмотрев на парик с проседью, который служил ухваткой для кастрюльки, в которой Мэтьюрин подогревал молоко, можно было понять, что он завтракал повидлом. Джек снял мундир, повязал, оберегая жилет и панталоны, передник и отнес посуду в мойку.

— Моя тарелка и чайное блюдце мне еще пригодятся, — заупрямился Стивен. — Не надо их мыть — я на них подул. И я хочу, Джек, — вскричал он, — чтобы вы оставили эту кастрюльку в покое. Она чиста! Что может быть более гигиенично, более целебно, чем кипяченое молоко? Я вытру посуду! — крикнул он в открытую дверь.

— Нет, нет! — воскликнул Джек, как-то уже видевший доктора за этим занятием. — Тут для двоих нет места, я уже почти все вытер. Вы только присмотрите за камином, хорошо?

— Может, мы что-нибудь сыграем? — спросил Стивен. — Фортепьяно вашего друга в сносном состоянии, а я нашел немецкую флейту. Чем вы сейчас заняты?

— Драю камбуз. Подождите пять минут, и я к вашим услугам.

— Можно подумать, будто произошел всемирный потоп. Эта ваша излишняя забота о гигиене, Джек, эта суеверная борьба с грязью, — качая головой, заметил смотревший на огонь Стивен, — напоминает религиозное почитание чистоты индийскими браминами. От такого рвения один шаг до брезгливости, а брезгливость это, друг мой, болезнь — какотимия.

— Может быть, и так, — отвечал из кухни Джек Обри. — Надеюсь, она заразна? — ехидным тоном спросил он. — Ну, сэр, — продолжал Джек, появившись в дверях со свернутым фартуком под мышкой, — где же ваша флейта? Что мы будем исполнять? — Он уселся за пианино и пробежался пальцами по клавишам, напевая:

— Разве не так? Разве они не хотят выбить нас из Гибралтара?

От одной мелодии он рассеянно переходил к другой, в то время как Стивен неторопливо настраивал флейту. В конечном счете из какофонии звуков возникло адажио к сонате Гуммеля.

«Неужели играть так вульгарно его заставляет скромность? — удивлялся Стивен, ломая голову над сложным пассажем. — Могу поклясться, Джек понимает душу музыки — он высоко, больше чем что-либо другое, ценит ее.

А между тем извлекает из инструмента эти бессмысленные звуки. С инверсией же будет еще хуже… этакая сентиментальная пошлость. А ведь он старается, он исполнен доброй воли и прилежания, однако не может извлечь из скрипки ничего, кроме банальностей, за исключением тех случаев, когда ошибается. На фортепьяно у него получается еще хуже, хотя ноты звучат верно. Можно сказать, что это играет девочка — этакая милая крошка под триста фунтов весом. Однако лицо выражает не пустую сентиментальность, а страдание. Боюсь, что он очень страдает. Его игра очень напоминает манеру Софи. Понимает ли он это? Сознательно ли подражает ей? Не знаю; во всяком случае, их стиль очень похож, то есть сходство в отсутствии стиля. Возможно, это застенчивость, осознание того, что они не должны преступать определенные пределы скромности. Да они очень схожи. Джек, понимая истинную природу музыки, может играть как какой-нибудь неуч, но знает ли, что такое настоящая музыка, Софи?.. Впрочем, возможно, я недооцениваю ее. Возможно, передо мной человек, исполненный подлинных поэтических чувств, который в состоянии петь лишь о лужочках да цветочках, не находя иного выражения этим чувствам. Боже мой, как он печален. Чего доброго, еще расплачется. Это лучшее из созданий — я очень люблю его, — но он англичанин, не более, — чувствительный, как все они, до слезливости».

— Джек, Джек! — воскликнул Стивен. — Вы ошиблись во второй вариации.

— Что? Что? — резко и страстно воскликнул он. — Зачем вы мешаете мне, Стивен?