Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (книги онлайн .TXT) 📗
— Молодец Хрисогон!.. Ты, значит, позаботился, чтобы сделали десять копий? — спросил с явным удовольствием Сулла.
— Да, конечно. И копии сняты не только с последнего тома, но и со всех предыдущих, для того чтобы один экземпляр оставался в библиотеке твоей виллы, другой — в библиотеке твоего римского дома и еще один — в моей библиотеке. А кроме того, по одной копии каждого тома подарим Лукуллу и Гортензию. Распределяя такое количество экземпляров по разным местам, я хотел, чтобы твои «Воспоминания» были в целости и сохранности даже в случае пожара либо какого-нибудь другого бедствия, пока ты не решишь опубликовать их, или же до тех пор, пока смерть твоя — да отдалят ее великие боги! — даст это право Лукуллу, как об этом указано в твоем завещании.
— Да, в моем завещании… В завещании я позаботился обо всех вас… о тех немногих, которые всегда оставались мне верными друзьями во всех превратностях моей жизни…
— О, не говори так, прошу тебя! — воскликнул смущенный Корнелий Хрисогон. — Постой, я слышу какой-то шум в раздевальной…
И отпущенник вышел.
Сулла, лицо которого — возможно, после ночного кутежа — казалось особенно постаревшим и бледным, жаловался на ужасные боли, в бане ему стало еще хуже, он чувствовал какое-то необычное стеснение в груди. Поэтому Диодор, закончив растирание, вышел, чтобы позвать Сирмиона из Родоса, отпущенника и медика Суллы, неотлучно находившегося при нем.
Между тем Суллой овладела дремота, он опустил голову на край бассейна и, казалось, уснул; рабы, прислуживавшие в бане, неслышно ступая, отошли и стали в углу около алькова, в безмолвном страхе наблюдая за тем человеком, который даже легким движением бровей приводил их в трепет.
Несколько минут спустя Хрисогон вернулся. Сулла вздрогнул и повернул в его сторону голову.
— Что с тобой? — спросил отпущенник, в испуге подбежав к бассейну.
— Ничего!.. Сонливость какая-то!.. Знаешь, я сейчас видел сон…
— Что же тебе снилось?
— Я видел во сне любимую свою жену Цецилию Метеллу, умершую в прошлом году; она звала меня к себе.
— Не обращай внимания, Сулла. Все это суеверие.
— Суеверие? Отчего ты такого мнения о снах, Хрисогон? Я всегда верил снам и постоянно делал то, что в них указывали мне боги. И мне не приходилось жалеть об этом.
— Всегда ты преуспевал благодаря своему уму и доблести, а не оттого, что тебе внушалось что-то в сновидениях.
— Больше, чем ум и доблесть, Хрисогон, мне помогала судьба, которая всегда была милостива ко мне, потому что зачастую я полагался только на нее. Верь мне, наилучшие мои деяния были те, которые я предпринимал безотчетно, не предаваясь раздумью.
Хотя Сулла совершил в своей жизни много гнусного, все же были у него за плечами и поистине высокие, славные подвиги; воспоминания о них вернули покой душе бывшего диктатора, и лицо его несколько просветлело. Тогда Хрисогон счел возможным доложить, что, по приказу, данному Суллой накануне, во время пира, Граний приехал из Кум и ждет его распоряжений.
Лицо Суллы сразу исказилось от ярости, он покраснел, глаза его сверкнули, словно у дикого зверя, и он злобно крикнул хриплым голосом:
— Введи его… сюда… немедленно… ко мне… этого наглеца!.. Он единственный посмел издеваться над моими приказаниями!.. Он жаждет моей смерти!
И Сулла судорожно ухватился худыми, костлявыми руками за края бассейна.
— Не подождешь ли ты до выхода из бани?..
— Нет, нет… сейчас же… сюда!.. Хочу… чтоб он был передо мной…
Хрисогон вышел и тотчас же вернулся вместе с эдилом Гранием.
Это был человек лет сорока, крепкого сложения; на его заурядном, грубом лице отражались хитрость и лукавство. Но, войдя в баню Суллы, он побледнел, и ему никак не удавалось скрыть свой страх. Низко кланяясь и прижимая к губам руки, Граний произнес дрожащим от волнения голосом:
— Да хранят боги Суллу, счастливого и великодушного!
— А что ты говорил третьего дня, подлый негодяй? Ты высмеивал мой приговор, которым я справедливо присудил тебя к уплате штрафа в казну! Ты кричал, что не станешь платить, потому-де, что не сегодня завтра я умру и с тебя сложат штраф!
— Нет, нет, никогда!.. Не верь такой клевете! — в ужасе бормотал Граний.
— Трус! Теперь ты трепещешь? Ты должен был трепетать тогда, когда оскорблял самого могущественного и счастливого из людей!.. Подлец!
Выпучив глаза, налившиеся кровью, и весь дрожа от злобы, Сулла ударил по лицу Грания. Несчастный простерся на полу около бассейна и, рыдая, молил о пощаде.
— Пощади! Смилостивись!.. Умоляю, прости меня!.. — кричал он.
— Пощадить? — завопил Сулла, окончательно выйдя из себя. — Пощадить негодяя, оскорбившего меня… в то время как я мучаюсь от ужаснейшей боли? Нет, ты умрешь, презренный, здесь, сейчас же, на моих глазах!.. Я жажду насладиться твоими последними судорогами, твоим предсмертным хрипением…
Беснуясь и корчась, как безумный, Сулла расчесывал обеими руками свое изъеденное болезнью тело и глухим от бешенства голосом кричал рабам:
— Эй, лентяи!.. Чего смотрите? Хватайте его, бейте!.. Забейте до смерти, здесь при мне… задушите его… убейте!..
И так как рабы, видимо, были в нерешительности, он напряг последние силы и закричал страшным голосом:
— Задушите его, или, клянусь факелами и змеями эриний, я всех вас прикажу распять!
Рабы бросились на несчастного эдила, повалили его на пол, начали бить и топтать ногами, а Сулла метался и бесновался, как дикий зверь, почуявший кровь:
— Так, так! Бейте, топчите! Сильнее! Душите негодяя! Душите его, душите! Ради богов ада, душите его!
Четыре раба, которые были сильнее Грания, движимые животным инстинктом самосохранения, выполняя приказ, избивали эдила. Он пытался защищаться; наносил им удары своими мощными кулаками, отчаянно отбивался и старался вырваться. Сначала рабы били его не очень сильно, только из боязни ослушаться своего господина, но постепенно, распалившись в драке от боли, от ругани и бешеных криков Суллы, сдавили Грания с такой силой, что тот уже не в состоянии был пошевелиться. Один из рабов стиснул ему горло обеими руками, изо всех сил нажал коленом на грудь и в несколько секунд задушил его.
Сулла, у которого глаза почти что вылезли из орбит и на губах выступила пена, наслаждался зрелищем избиения, упивался им с жестоким сладострастием хищника и выкрикивал слабеющим голосом:
— Так… так… сильнее!.. Дави его… души!
В смертную минуту Грания Сулла, изнуренный своей яростью, своими воплями, приступом бешенства, запрокинул голову и угасшим, еле слышным голосом вскричал:
— На помощь!.. Умираю! На помощь!..
Подбежал Хрисогон, а вслед за ним и другие рабы; они подняли Суллу и посадили, прислонив плечами к стенке бассейна. Лицо бывшего диктатора было безжизненно, веки закрылись, стиснутые зубы были оскалены, губы искривились, он весь дрожал.
Хрисогон и другие рабы хлопотали вокруг него, стараясь привести его в чувство, но вдруг судорога прошла по всему телу Суллы, начался приступ сильнейшего кашля, затем изо рта хлынула кровь, и, издавая глухие стоны, не открывая глаз, он умер.
Так закончил свою жизнь в возрасте шестидесяти лет этот человек, столь же великий, сколь и свирепый: высокий ум и силы души подавлялись в нем жестокостью и сладострастием. Он совершил великие деяния, но навлек на свою родину немало несчастий и, будучи прославлен как выдающийся полководец, оставил по себе память в истории как о худшем гражданине; обозревая все совершенное им в жизни, трудно решить, чего было у него больше — мужества и энергии или же коварства и притворства. Консул Гней Папирий Карбон, сторонник Мария, долго и отважно сражавшийся против Суллы, говорил, что когда он боролся против льва и лисицы, живших в душе Суллы, то наибольшего труда стоила ему борьба с лисицей.
Сулла умер, насладившись всем, что может быть доступно человеку и дает ему удовлетворение, всем, чего только может человек пожелать: он заслужил славу Счастливого, — если счастье заключается в том, чтобы получить то, что желаешь.
