Северный богатырь. Живой мертвец (Романы) - Зарин Андрей Ефимович (книги онлайн полные .TXT) 📗
— А там и шабаш, роздых. По домам, выходит! — сказал первый и после минутного молчания прибавил: — У меня под Симбирском жена и двое детей; третий год их не видел и не знаю, что с ними — живы ли, или нет…
От этих слов всем стало грустно, и вдруг наступило молчание.
В то время Петр брал в войско всех годных носить оружие и ломать походы, и нередко в его набор попадали женатые люди, вдруг отрываемые от семьи и своего дела.
— Зато отдохнем во как! — сказал вдруг толстый, красный поручик хриплым голосом, и все засмеялись.
Савелов выскочил на берег и пошел знакомой дорогой к дому Багреева.
Трое друзей, хлопая чарку за чаркой, ели из одной миски жирную лапшу, когда Савелов распахнул дверь и очутился перед ними.
— Никак Антон! — воскликнул Багреев, бросая ложку и вскакивая, — он и есть! Антошка!
— Вот так фортеция! — воскликнули все друг за другом и стали обнимать Савелова.
— Садись! Бери ложку! Вот чарка! Сеня, наливай ему! — засуетился Багреев в качестве хозяина и усадил Савелова подле себя. — А и похудел же ты! — сказал он и тотчас спросил: — Ну, что? Нашел?
Савелов покачал головой и, выпив чарку настойки, ответил:
— Нет! А где Яша?
— Яша? Пряхов-то? — сказал Багреев, — он…
— Шведы взяли его а полон, — окончил Матусов, покраснев и взъерошив волосы, — на моих глазах! Забрали и все!
У Савелова выпала ложка из рук.
— Когда? Как? Где же он?
— Может, жив, может — нет! — со вздохом произнес Фатеев, — кто знает.
— Вот возьмем крепость, все узнаем! — прибавил Багреев, а Матусов стал дышать, как паровоз, и наконец, стукнув по столу кулаком, воскликнул:
— Ежели да они его, ну, так несдобровать им! Попадется мне этот тонконогий Ливенталишка, так я ему покажу! Вот тебе Бог! На глазах взяли. Куча навалилась, ну, и взяли. Царь спрашивает меня: как отдал? Да нешто я ушел бы? Яша кричит: «Беги!» А у меня для царя бумаги и все такое. Ну, и убег. А не то разве он был бы один? И я бы с ним… оба два… мне что!..
— Брось! — остановил его Фатеев. — Ведь все уже знают, что твоей вины тут нет.
— А он?
— Ну, и он узнает! Антоша, ты чего же? Пей!
Савелов сидел, подперев голову рукой, и, видимо, был искренне растроган.
— И сколько это у них горя, — проговорил он глухо, — беда!
— Ты про кого?
— Про Пряховых.
— Да ты видел их? Нашел?
— И нашел, и выпустил.
— Стойте, братцы! — остановил Багреев. — Поедим, выпьем, а там и разговоры, а то непорядок это. Ей-Богу! Наливай, Сеня! Ну, выпьем!
— И то! — сказал Матусов, — ну-ка, травничка…
Савелов выпил, чокнувшись со всеми, и все принялись торопливо есть из миски уже остывшую лапшу.
— Гей, Лукашка! — закричал Багреев, когда миска очистилась, — тащи рыбу!
Денщик Лукьян, рябой, здоровенный солдат, убрал миску и принес в глиняном тазу разваренную лососину с густым соусом из лука. Друзья опять выпили и принялись за рыбу, повторяя выпивку, пока не осушили всей сулеи.
— Теперь пива! — устало сказал Багреев, отваливаясь от стола. — Эй, Лукашка!
На столе появились кубки и новая сулея с мутным пивом.
— Вот теперь и разговоры! — сказал Фатеев, наливая густое пиво и вытягивая с полкубка зараз. — Рассказывай, Антон!
— Да что рассказывать-то? Горемыка я! — начал Савелов. — Приехал это в Новгород прежде всего… Да Николай все это знает — вместе были!
Багреев кивнул.
— Я уже рассказывал им, как воевода зарекался, — сказал он, — ты дальше говори, что было!
— Дальше? Нашел я их. Да лукавый мне вора подсунул, такого подлеца, что он мне напутал все и в грех ввел, — и Савелов рассказал по порядку. — Агафошку-то этого воевода вот как драл! А что толку? — окончил он и потом начал снова: — Поехал я это с Матрешкой. Переоделась она парнем и со мной верхом. Ехали, ехали, на-кась! В скит по Волге! А мне и возвращаться впору. Только до верхов доехал, лед взломало, ехать невозможно. Дал Матреше денег и наказал: если найдешь, сыщи человека и гони его ко мне на Неву, заплачу ему, а тех уговори во Псков вернуться. Вот и все! Теперь как-никак надо старику Пряхову у царя прощенья допроситься. Да и где он? А тут еще и Яшу забрали! — и он только махнул рукой.
— Ну, царь-то простит, — сказал Фатеев, — я улучусь да скажу ему, так он посмеется только. Сам-то страх не любит этих дел. Сколько раз при мне говорил: «Ох, уж эти мне дела о величестве!» Ей-Богу! Ромодановский во всем приказе охоч до таких дел, а ему только смех. «Лишь бы служили да повинности несли!» — говорит он. Старообрядцев не любит; это точно. А за что? За то, что бегут, повинностей не несут, народ смущают. Ну, а твоего старика выручим.
— И Катя твоя будет! — прибавил Матусов.
— Подожди, поход кончим, все тебе поможем! — добавил Багреев.
— Вот тебе слово, — сказал Фатеев.
Савелов повеселел. Все, что казалось утраченным навеки, теперь стало представляться возможным, и от волнения он заплакал. Друзья всполошились и начали утешать его кто как мог.
— От радости это я, — проговорил сквозь слезы Савелов.
— То-то! Ну, так выпьем! — и они дружно стали приканчивать сулею с пивом, после чего полегли на лавки и заснули богатырским сном.
Друзья снова сошлись вместе, и их жизнь на время приняла обыкновенное течение военной жизни. Рано утром — ни свет ни заря — слышалась барабанная дробь, звуки горнов, и все спешили на ученье и на работы. Матусов и Савелов шли к своим частям; Фатеев и Багреев — к царю, в качестве его денщиков (по-теперешнему — адъютантов), и трудно сказать, кому доставалось на долю больше работы. Савелов на коне со своим взводом ехал на фуражировку или производил объездку и гонялся на коне часов до двенадцати, до часа, не слезая с седла; Матусов учил солдат, ходил, бегал, брал примерно фортеции, а Фатеев с Багреевым или писали под диктовку царя, или бежали в разные концы с приказами, поспевали и туда, и сюда, и каждую минуту должны были дать отчет царю во всем, что видели и слышали.
В работе Петр был неутомим и неумолим. А работа кипела вокруг. По берегу стучали топоры и визжали пилы, сооружая баркасы, снаряжая шхуны, чиня порченое; Петр устроил нечто вроде маленькой верфи, и с утра до ночи на ней кипела работа, часто при его непосредственной помощи.
Из Москвы стали подходить обозы с порохом, ядрами, пулями. Петр успевал бывать при приемке и в то же время вдруг переезжал к войскам Шереметева, заглядывал в котлы, устраивал примерное учение; никто не знал, где он окажется через час, через полчаса, а потому все работали с особенным напряжением сил.
Все кипело вокруг и, словно побуждаемая этой лихорадочной деятельностью, пышно и ярко разгоралась северная весна.
Никогда еще так рано не очищалась Нева ото льда, как в этом году. Был конец марта, а по Неве бежали уже последние льдины из Ладожского озера и несли с собой гул и шум грозных русских войск к испуганным шведам.
Там тоже кипела работа. Опалев укреплял Ниеншанц, рыл окопы, устанавливал пушки, свозил провиант и послал гонцов искать на севере шведских генералов и звать их на помощь.
Бедного Якова, что ни день, таскали к Опалеву, и он уговаривал его рассказать, сколько войска и какие идут на них от русского царя.
— Ничего не знаю! — отвечал Яков.
Опалев сжимал кулаки.
— Я знал твоего отца и тебя знал, Яша! — говорил он, — вместе хлеб-соль делили! Видишь, я не пытаю тебя! Ливенталь советует тебя на дыбу поднять, да я не хочу! Скажи охотой!
— Да пытай меня, сделай милость, — отвечал Яков, — а я ничего не знаю. Ушел я, там только Меншиков с гарнизоном и был.
— А много гарнизона было?
— А мне и невдомек. Были солдаты и пушки, а сколько?.. Сам знаешь, давно ли я на службе?
— У-у, пес! — ругался Опалев и все-таки не хотел мучить Якова.
Ливенталь зеленел от ярости.
— Иди, русская свинья! — кричал он на Пряхова, провожая его в каземат крепости, и бил по лицу, находя в этом хоть малое удовлетворение своей мести.
