Салават Юлаев - Злобин Степан Павлович (полные книги .txt) 📗
Только отдых и ночлег, охлаждающий пыл, возбуждённый походом, могли окончательно разбудить мысли, вопросы и призвать к ответу спокойную рассудительность.
Из всех лишь один Салават с самого начала сознавал, что каждый шаг приближает его не только к войскам царицы, но и к войскам восставших яицких казаков, против которых послали башкир. Лишь он, бродяга, изъездивший и исходивший казачьи места, знал скрещения дорог и троп и заранее думал о том, на каком перекрёстке вернее и безопасней свернуть с назначенного пути. Но он решил, что никому не откроет своих замыслов до того самого часа, когда не станет уже дороги назад. Тогда на последнем ночлеге он скажет им всем: «Башкиры, я не веду вас против царя. Мы пойдём вместе с ним против царицы, против заводчиков и бояр…»
Бодро ехала сотня всадников.
Под луной впереди заструилась серебром река Сюм. Взяв на седло по овце из стада, захваченного с собою в путь, башкиры приготовились к переправе.
Они растянулись в цепь, в кони, войдя в воду, жадно тянули студёную влагу. Когда же они напились, снова Салават громко крикнул:
— Айда-а!
И, борясь с течением, широкими и сильными грудями бросились кони резать быструю струю. Несколько минут только всплёскивала вода в ночи, фыркали лошади да жалобно кричали испуганные ягнята и взрослые овцы, лёжа на спинах коней, впереди сёдел. Но вот первый аргамак вышел на берег, а за ним и другие.
— Гей-на! — выкрикнул Салават и помчал впереди отряда бодрого от студёной сентябрьской воды вопя.
— Гей, гей! Айда-а! — И сотня всадников, не снимая живой клади с сёдел, помчалась вскачь, чтобы согреть коней, и ночная радуга вставала впереди них за горами, как светлые ворота в ночь будущего — мост к победе. Сзади луна освещала их путь.
Они ехали не один, не два дня. С перерывами, с передышками, с остановками, они подвигались медленно. Казалось, по мере приближения цель теряла свою притягательную силу; война перестала так безотчётно манить юношей. Размышления и беседы родили сомнения в головах и сердцах жаждущих славы…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Стерлитамакская пристань была построена горными воинскими командами всего десять лет назад для вывоза меди и железа с горных заводов и соли с Илецкой Защиты в Казань, Симбирск и в Москву.
На берегу богатой рыбою реки Белой раскинулся небольшой городок. Как всякое селение, возведённое воинскими командами, пристанский городок был выстроен «по линейке» — улицы его образовывали точные квадраты. Единственным выделявшимся из общего порядка был двухэтажный дом с резными балконами и высоким шпилем, на котором развевался российский флаг, — это было управление пристани, за которым, вплотную спускаясь к реке, простирался широкий пристанский двор с каменными лабазами и длинными деревянными навесами по сторонам. Он был обнесён высоким бревенчатым тыном, обрыт рвом, словно крепость, и по углам его возвышались деревянные вышки, на которых ночами и днями стоял воинский караул.
Вокруг городка разрастались густые леса, липа, дуб, берёза шумели в долине реки возле пристани, и только много выше её по течению Белой темнели ели и качались высокие сосны.
Часть товаров — железа, меди и соли — приходила к пристани уже в коломенках по воде, другую же часть свозили на пристань зимою санным путём, хранили на пристанском дворе, а по весне грузили в коломенки.
Коломенки никогда уже не возвращались обратно на Стерлитамакскую пристань, почему каждый год их тут строили заново. Для этого в городке, возле пристани, жило около сотни плотников — русских и татар, а повыше пристани стояла вододействующая пильная мельница, которая «тёрла» из круглого леса доски для построения этих судов.
В Кормщицкой слободке, как назывался один из кварталов селения, стояло с десяток домов бельских лоцманов, знавших все мели и стрежени Белой и Камы. Иные из кормщиков сдавали суда в Бельском устье, иные из них водили коломенки до Симбирска.
Частью в домишках обывателей, частью в длинной бревенчатой казарме размещалась рота солдат, охранявшая пристань, торговый ряд и казённые постройки.
В соседних с пристанью домах, выкрашенных яркими красками и обсаженных цветами, жили чиновники и офицеры, приказчики пристанского двора, инженер, наблюдавший постройку коломёнок, и причт небольшой деревянной церковки, выросшей на бугре.
Весь город был выстроен из сосны и толстого дуба. Дома стояли, как крепости. Дубы и липы, не вырубленные в самом городке, давали широкую тень в знойные дни лета. Во время цветения лип над городом разливалось медовое благоухание и миллионы пчёл наполняли гудением воздух. На задах почти каждого дома стояли колоды с пчёлами.
Возле пристани вечно искало себе пропитания множество всякого сброда — «работных людишек» — бурлаков и грузчиков, многие из которых оказывались крепостными беглецами с заводов и рудников, и случалось, нагрянувшие с заводов облавою воинские команды хватали тех из них, кто не успел проворно скрыться, их тут же заковывали в колодки и в цепи и увозили в горы, по прежним местам.
В пристанском городке не было ни коменданта, ни городничего. Самым большим начальником тут стоял отставной гусарский поручик, а ныне в гражданской службе — асессор Богданов. Ему подчинялись пристанские приказчики, писаря, переводчики, плотники, грузчики, лоцманы. Даже офицеры воинской команды считали его своим начальником, хотя и в штатском звании.
На Богданова-то и возложил губернатор в первые же тревожные дни сбор «ясашных инородцев», высылаемых на службу против Пугачёва.
На пристани как раз наступала та глухая пора, когда все заранее заготовленные товары были уже отправлены на низовья, а новых ещё приходилось ждать не ранее санного первопутка.
В эти месяцы жители городка, включая солдат, прилежно занимались поисками посторонних прибытков: мочили и дубили кожи, скупали мёд, воск и шерсть, охотились по осенней тяге на птицу, ловили, солили рыбу… Сам господин асессор был любителем лошадей и овец, которых он за лето скупал у башкир, а к осени гнал на продажу в Уфу и в Самару. Обычно он сам выезжал со своим табуном лошадей в Уфу, где проводил время в отдыхе до первопутка, когда наступало зимнее оживление на пристани, — начинали возить паклю для конопатки судов, смолу, пеньковые и мочальные канаты, железо и медь с заводов и, наконец, тянулись обозы с солью. Тогда же приступали к зимним заготовкам леса для постройки судов.
Развлечением служили чиновникам медвежьи и волчьи облавы да карточная игра.
Раздосадованный невозможностью выехать с пристани, Богданов принял участие в общих осенних развлечениях: соревнуясь одна с другою, попадья и офицерские и приказчичьи жены варили пьяную медовую «кислушку», и каждый вечер в другом доме все собирались «пробовать» её с вечера до утра — где с инбирем, где с корицей, где с мускатным орехом, с изюмом…
Шли осенние дожди, стояла грязь.
Высланные для набора «инородцев» команды не возвращались.
Асессор сначала считал всего лишь досадной помехой своему ежегодному отдыху появление самозванца и губернаторское поручение о приёме на пристань «инородческих» команд. Но вдруг он был ошарашен слухом о том, что Оренбург оказался в осаде от самозванца, а вслед за тем прискакал гонец с отчаянным письмом генерала Кара, старого знакомого, с которым асессор не раз проводил ночь за карточным столом.
«Милостивый государь, Пётр Степанович! — писал генерал асессору. — Волею государыни назначен я к подавлению самозванца, для чего по редутам и крепостям Самарской линии набраны мною гарнизонные инвалиды. Двое из оных кавалеров пронзили меня любопытным признанием, что были в походах ещё с государем Петром Великим. После сего не удивлюсь встретить таких, что с царём Иваном Васильевичем Грозным брали Казань.
Его превосходительство господин губернатор Рейнсдорпписал ко мне, что в помощь мне набирает инородцев. Что же, славное войско — спокон веков наяву и во сне только и мыслят о мятежах. Однако же крайность мою поймёте, когда скажу, что молю Христом-богом и сих язычников ваших хоть сотен пять прислать поскорее. Промедление смерти подобно!»
