Закрытые страницы истории - Горбовский Александр Альфредович (книги бесплатно .txt) 📗

Через несколько часов заговорщики с обнаженными шпагами ворвались в покои императора.

— Государь, — произнес один из них, стараясь не встречаться глазами с Павлом, который в ночной рубашке, бледный стоял перед ними. — Государь, вы перестали царствовать. Александр — император. По его приказу мы вас арестуем.

Наступила мучительная минута. Каждый знал, что должно произойти. Император-отец, даже низвергнутый, слишком опасен для сына, взошедшего на престол в результате переворота. И пришедшие, и сам Павел понимали это. Какие-то мгновения никто не решался первым поднять руку на императора; Николай Зубов, пьяный для смелости, ударил Павла массивной золотой табакеркой в висок. Это было сигналом. Невольный страх, который удерживал всех, отпал. Кто-то схватил шарф и затянул его на шее Павла. Камердинер-француз, сам не причастный к заговору, бросился на лежащего и принялся топтать его ногами — мстительность раба, которая покоробила даже убийц. В те далекие галантные времена пинать поверженного не почиталось признаком храбрости и благородства.

Тайну заговора и участие в нем сына императора постарались предать забвению. Известно лишь, что вдова Павла, мать Александра; всю жизнь хранила рубашку убитого императора. При дворе говорили, что, когда она хотела добиться чего-либо от своего царствующего сына, она молча показывала ему окровавленную рубашку отца. Александр, победитель Наполеона, самодержец всей России, при виде ее бледнел, доходил чуть не до обморока и уступал во всем.

Мучительная проблема «отцов и детей» сохранялась и при преемниках Александра. В конце своей жизни Николай I понимал, что наследнику его уже 37 лет и что он с нетерпением ожидает своей очереди, считая, что отец его живет слишком долго.

Один из способов не дать пробудиться в наследнике жажде власти состоял в том, чтобы держать его возможно дальше от государственных дел. Ясно, что прием этот был не на пользу ни будущему правителю, ни государству. Но чтобы оградить свою власть, владыки готовы были идти и не на такие жертвы, тем более когда жертвами оказывались не они сами.

Подобными соображениями руководствовался, например, Александр III,неодобрительно относившийся к попыткам своего окружения так или иначе приобщить наследника к государственным делам. Это была не близорукость и не безразличие к будущему империи. Это была политика, продуманная и тонкая. Та же самая политика, которой следовал и германский император Вильгельм I, упорно отстранявший своего сына от участия в делах государства.

Конечно, это гораздо гуманнее, чем ослепить наследника, задушить его или «на всякий случай» заточить в крепости. Однако суть этих действий оставалась той же — любой ценой оградить свою власть от возможного соперника и претендента. Едва ли в какой-либо другой области антагонизм отцов и детей проявлялся более непримиримо и обнаженно, чем в сфере власти.

Крупный военный и политический деятель, основатель государства зулусов в Южной Африке Чака попытался освободиться от этого проклятия, которое налагала наследственная власть. Он сам достаточно хорошо познал вкус власти, чтобы не понимать, что с самого момента своего рождения сын станет потенциальным его соперником и врагом. Поэтому Чака твердо решил не иметь детей. Но, обезопасив себя от сына-наследника, Чака забыл о родном брате. От руки брата он и принял свою смерть.

3. Брат на брата

Среди легенд и преданий о великом завоевателе есть такая. Родное племя Темучина, где он должен был наследовать власть после смерти отца, отказалось признать его права. Рано утром войлочные кибитки снялись с места. Под блеяние баранов и щелканье ременных бичей племя двинулось за далекие холмы, возвышавшиеся на горизонте. Мать Темучина с четырьмя сыновьями и грудной дочерью осталась одна среди бескрайних монгольских степей. Самому Темучину, старшему из сыновей, было всего девять лет.

Чтобы не умереть с голоду, они собирали дикие ягоды и орехи по склонам оврагов или целыми днями бродили в илистой воде реки, пытаясь наловить рыбы на ужин. Ничто не предвещало Темучину, спавшему вместе со всеми на старой кошме в углу юрты, того, что ожидало его.

Но именно в те дни произошел эпизод, заложивший первый камень его великого и страшного будущего.

Однажды братья ловили рыбу. Удочка была одна на всех, поэтому, когда леска дернулась и огромный таймень оказался на берегу, вокруг пойманной рыбы разгорелась драка. В конце концов добычей овладел сводный брат Темучина, Бектер. Он был примерно одних лет с ним, наделен такой же силой, и если и был кто-нибудь в их юрте, кто осмеливался оспаривать авторитет и власть Темучина, так это Бектер. Вот почему то, что произошло на берегу реки, было для Темучина чем-то более важным, чем просто отобранная рыба.

…Солнце стояло уже высоко, когда Темучин с другим братом нашли Бектера. Тот сидел на земле и мастерил что-то, не замечая, как они подкрадывались к нему. Он заметил только нацеленные на него луки и тут же увидел их лица. Бектер понял, что это конец. Две стрелы одновременно пропели в воздухе, одна вошла ему в голову, другая в грудь.

Их и без того маленькая семья стала еще меньше. Но по отношению к враждебному внешнему миру, к другим племенам и соседям, она не стала слабее. Потому что теперь она выступала как одно целое, воля одного человека была волей всех, а власть его была непререкаема. Позднее, когда Темучин вырос, он изведал иные масштабы власти и другие меры господства. Он вошел в историю под именем Чингисхана. Но первый его шаг к власти был сделан задолго до того, как он, объединив под своим зеленым знаменем всех монголов, двинулся на завоевание мира. Шаг этот был сделан в ту минуту, когда у мальчика Темучина созрело решение убить брата-соперника.

Борьба братьев за власть кровавой полосой проходит через страницы истории. Полоса эта тянется от сына персидского царя Кира II, убившего своего брата, и до римского императора Калигулы, совершившего то же. От кумира античности Александра Македонского, который вырезал всех своих братьев, и до князя Святополка I Окаянного.

Как повествует летопись, Святополк задумал однажды: «Перебью всех братьев и приму один всю власть на Руси». Князь призвал к себе «Путшу да боярцев Тальца, Еловита и Лешька» и повелел им:

— Не говоря никому ни слова, ступайте и убейте брата моего Бориса.

Когда это было исполнено, Святополк сказал себе: «Бориса я убил, как бы убить Глеба?» И стал замышлять против него.

В те годы борьба за власть происходила в обстановке величайшей патриархальной откровенности. Когда князь Изяслав Давыдович задумал идти на брата своего Святослава, к каким доводам морального или государственного порядка обратился он?

— …Если ему самому удастся уйти от меня, то жену и детей у него отниму, имение его возьму!

«Имение его возьму!» — вот, собственно, и весь аргумент. И не нужно было говорить ни о добродетели, ни о прогрессе, ни о возвышенных целях, ради которых это якобы делалось.

«Прогоню Изяслава, — сказал князь Юрий Ярославич, — возьму всю его волость». Тоже предельно просто и предельно ясно. Брат выходил на брата ради того, чтобы одному «володеть и княжить» там, где до этого княжили двое. В этом стремлении к утверждению и расширению своей власти современники не усматривали ничего недостойного. Коль скоро существовало врожденное право на власть, разве желание воплотить это право не представлялось естественным?

Победа доставалась тому из соперников, кто оказывался самым сильным, самым ловким и беспощадным. Иными словами, тому, кто в большей степени, чем другие, обладал именно теми качествами, которые так необходимы правителю.

С этой точки зрения борьбу за власть можно считать своего рода отбором, системой испытаний, которая, отбросив многих, оставляла победителем только одного. Того, кто был достаточно силен и достаточно гибок, чтобы захватить и удержать власть.