Пурпур и яд - Немировский Александр Иосифович (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
– Сейчас. – Алким подошел к кусту болиголова и поднял прицепившийся к колючкам клок шерсти. – Вот! Но волки нам не страшны! Я от них слово знаю, заклятье! Как бы от людей такое слово узнать, чтобы они от нас бежали… Тому, первому, я бы голову оторвал. Очень уж он злой,
– Это Ариарат, – пояснил мальчик.
– Ариарат? – Удивился Алким. – Что ему от тебя надо?
Мальчик наклонил голову. И только теперь Алким увидел, что волосы у него редкого золотистого цвета.
– Можешь не объяснять, – сказал Алким. – От таких и безногие бегут! Диофант на что добрый человек, а говорит: «По Ариарату кол скучает».
– Я слышал, – продолжал он, понизив голос, – что Ариарат царя погубил, дав ему вместо лекарства отраву. Болтают, что он и царицу околдовал. Хочет увезти ее из Синопы. Только я думаю, что в нее вселились эринии. Потому что у нее совесть нечиста.
– Молчи! – закричал Митридат, вскидывая голову. – Молчи, раб! Это моя мать!
«ЭФЕССКИЙ СЕНАТ»
Говорят, выдающимся людям свойственны странности. И по этому признаку устроитель Азии Маний Аквилий вполне мог быть отнесен к великим мира сего. Нет, он не занимался вышиванием, не собирал уродцев из Африки. У него была иная страсть.
В те дни, когда легионеры очищали Пергам от повстанцев, однажды консул наткнулся в царском дворце на зал восковых фигур. Он напоминал поле боя с трупами поверженных, обезглавленных, раздавленных колесницами врагов. Любой римлянин на месте Аквилия приказал бы собрать этот хлам и перетопить на воск, имевший немалую цену. Но консуляр поднимал восковые головы, отделенные от туловищ мечами, с таким сокрушенным видом, словно они были из шкафа предков в его атриуме, а не принадлежали каким-то азиатским царям. Тогда же он приказал восстановить эти фигуры и перевезти их в Эфес, в свой таблин. Впоследствии он пополнил коллекцию Аттала новыми изваяниями, заказав слепки с многих сенаторов и царей как союзных Риму государств, так и независимых. Из зала были удалены лишь изображения гетер. Все фигуры в таблине были в одеждах и имели вполне пристойный вид. Это должно было говорить о благочестии устроителя Азии, как стали называть Мания Аквилия.
Секретарь, грек Эвмел, знал любимцев и любимиц консуляра. Маний Аквилий мог часами сидеть перед фигурой какого-нибудь македонского царя или афинского оратора, изучая каждую морщинку на их желтых лицах. Но потом наступало охлаждение, и фигуры отодвигались в темный угол зала, покрывались там пылью или паутиной.
Редко кто удостаивался чести быть допущенным в «эфесский сенат», как вскоре стали именовать таблин Мания Аквилия. Едкость этой насмешки мог оценить лишь тот, кто знал властолюбие устроителя Азии. Консуляр не считался с мнением римских сенаторов, пренебрегал советами знатных пергамцев. В то же время он никогда не отказывал в приеме этому понтийцу Ариарату.
О чем они беседовали, оставшись наедине? Может быть, жрец убеждал римлянина перейти в свою веру. Ведь и среди нобилей появились прозелиты Кибелы, предпочитавшие ее греческим богиням.
Ариарат заметил, что восковые фигуры стоят лицом к стене, словно их наказали за какую-то провинность.
– Это ты? – послышался хриплый голос.
Ариарат посторонился, пропуская консуляра. Лицо римлянина было спокойным и даже приветливым. Лишь едва вздрагивавшие кончики губ выдавали тревогу.
Слушая рассказ об Автоликиях и о бегстве Митридата, Маний Аквилий ходил по кругу, останавливаясь то у одной восковой фигуры, то у другой. Могло показаться, что консуляр решал для себя какую-то загадку.
Когда Ариарат перешел к тайне Лаодики, связав ее с бегством Моаферна, Маний Аквилий сделал нетерпеливое движение:
– Нет, нет! Лаодика здесь ни при чем! Эти два побега – из Эфеса и Синопы – дело обитателей вашего «подземного Олимпа».
– В Синопе нет влиятельных друзей Эвергета, – возразил Ариарат. – И я не знаю, кто бы мог без ведома Лаодики послать корабль в Эфес.
– А этот? – спросил консуляр, бросаясь к стене. Он схватил восковую фигуру и повернул ее.
– Диофант! – воскликнул жрец, пораженный не столько предположением римлянина, сколько тем, что синопеец оказался в «эфесском сенате».
– Диофант, сын Асклепиодора! – подтвердил Маний Аквилий.
– Но он не покидает Синопы. За свитками он не видит света.
– А писания его расходятся повсюду. Вчитайся в его «Историю Понта», и ты поймешь, как он опасен. Диофант вскружил голову твоим синопейцам, и они бредят морем и кораблями. Торгаши мечтают о подвигах аргонавтов! Лаодика для них помеха! Им нужен этот!
Маний Аквилий повернул фигуру, находившуюся рядом. И сразу Ариарату вспомнилось монотонное чтение: «Роста выше среднего, брови сросшиеся…»
– Моаферн! – воскликнул жрец.
Маний Аквилий медленно, как бы рассчитывая на эффект, поворачивал еще одну восковую фигуру.
Ариарат едва не вскрикнул. На него смотрел Митридат Эвергет! Таким он видел его в последние минуты прощания. Та же мученическая складка губ и слегка прищуренный глаз, словно царь знал своего убийцу.
– Два брата, – сказал римлянин, пододвигая фигуры друг к другу. – Если бы я был женщиной, я выбрал бы того. – Он ткнул на Моаферна. – Смотри, какой гордый поворот головы и решительность во взгляде. Но меня больше устраивал этот, с мягкими линиями и женственным ртом.
Он положил ладонь с короткими пальцами на плечо фигуры Эвергета.
– Ты сделал ошибку, Ариарат, – продолжал он доверительно. – Нить Лаодики завела тебя в тупик. Царица связана с тобою преступлениями, и для нее это сильнее любви.
Ариарат опустил голову. Маний Аквилий преподал ему урок политики. Кажется, в этом искусстве воск необходим так же, как яд.
В ГОРАХ ПАРИАДРА
За ночь долина побелела. С неба валили перья, словно где-то очень высоко пролетали огромные птицы и трясли сверкающими крыльями.
Митридат стоял с вытянутыми руками. Лицо его выражало недоумение. Почему земля, крыша хижины покрыты белыми перышками, а его ладони, сколько бы он их ни держал, оставались пустыми. Он стоял до тех пор, пока из хижины не выбежал Алким, вставший позднее обычного.
– Снег! – радостно закричал Алким. – Снег!
Наклонившись, он схватил полные пригоршни снега и стал бросать его вверх, на себя, на Митридата.
– У нас, – захлебываясь, говорил херсонесит, – тоже падает снег, но быстро тает. Поэтому мы торопились играть. Мы лепили скифов.
Он набрал снега, сжал в комок и стал катать его. Митридат с восторгом и удивлением наблюдал за Алкимом.
Белый ком рос на глазах. Сначала он был величиною с круглый камешек на берегу за городской стеной, куда Митридата выводили под присмотром бесчисленных нянек и стражей. А теперь он больше ядра для катапульт, которое он видел у арсенала.
– Что ж ты стоишь? – крикнул Алким. – Помогай!
За месяц, проведенный в горах, не осталось и следа от пропасти, разделявшей поначалу Алкима и Митридата. Казалось, Алким забыл, что он – вчерашний раб, а Митридат – царь. Для него он был младшим братом, нуждавшимся в защите. В первое время Митридату казалось странным, что приходится работать, как какому-нибудь поденщику. Но вскоре он стал находить удовольствие в том, что не уступает своему новому товарищу в ловкости и силе. Он мог выламывать камни, рубить дрова, разжигать костер. По первому слову Алкима он бежал к ручью за водой.
Так и теперь, услышав: «Помогай!», Митридат погрузил ладони в снег. И вот уже растет его шар – такой же ровный, круглый, как у Алкима.
– Хватит! – сказал херсонесит.
Он схватил комок Митридата и водрузил его на свой ком. Все вместе стало напоминать человеческую фигуру. Для большего сходства Алким воткнул в верхний шар два уголька, а под ними щепку.
– В степи за Керкинитидой стоят такие же, – добавил он, отступая на несколько шагов. – Только они из камня. Мы называем их скифами. Когда я был эфебом, нам приказали доставить одного скифа в город. Мы тащили его впятером по очереди. Сколько раз мы скатывали его с горы, а он целехонек. Ничего с ним не делается! Так и донесли. Стратег приказал поставить скифа на агоре рядом с медной статуей Геракла. Тогда мы поняли. Скифы нам войну объявили. Их царь Скилур послов прислал. Грозил нас в море сбросить, потому что мы пришельцы. И наши обычаи ему не нравятся, и наши боги. Вот и решил стратег поставить скифа рядом с Гераклом. Пусть граждане сами сравнивают, кто лучше! Только недолго стоял скиф на агоре. Увидел его басилей, жрец наш, и приказал в море бросить. И город очистить, словно от скверны. Потому что не пристало скифской образине рядом с Гераклом стоять.
