Плавильщики Ванджа - Ян Василий Григорьевич (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗
– Дрова сгорели, и уголья опустились, теперь ты всыпай корзину угля и одну миску руды.
Корзина угля была большая и тяжелая, и старик помог мне опрокинуть ее в горло домницы. Вся руда была расколота на мелкие кусочки величиной с абрикос.
Я отстоял свой час, прикрывая лицо платком от невыносимого чада и жара, и заглядывал внутрь домницы. Там постепенно опускался уголь. Каждый раз, когда я всыпал новую корзину угля и миску руды, я кричал:
– Принимай свою очередь!
Одного раздувальщика сменял другой, и с новой силой он двигал мехи, а уставший утирал лоб, отходил выпить чашку воды и ложился тут же, близ домницы, завернувшись в старый тулуп.
Через глиняную трубку работавший мехами мог узнавать, много ли расплавилось железа и как высоко оно наполняло дно домницы. Для этого он пропускал внутрь трубки деревянную палочку: если она горит медленно – железа еще нет, но когда палочка сразу вспыхивает ярким пламенем, – значит, она касается расплавленного железа. Тогда отверстие трубки закладывалось камешком, замазывалось глиной и еще заваливалось снаружи землей. Над этим местом, на три-четыре пальца выше стенки дарика, пробивалось новое отверстие и вставлялась новая трубка. Снова начинали работать мехи, вдувая воздух и раскаляя уголья домницы.
И так, беспрерывно, чтобы узнать, как высоко поднялось расплавленное железо, надо было все выше пробивать отверстие в стенке дарика, вставлять новые трубки, а нижнее отверстие заделывать и заваливать землей: земляной бугор поднимался все выше, придерживая стенку дарика, чтобы она не проломилась под тяжестью железа.
Самыми приятными минутами отдыха было время, когда дядя сзывал нас завтракать. Утром, на заре, по обычаю приносили нам мелкие клецки (умоч) с кислым молоком, в полдень – гороховую лапшу с хлебом; перед закатом солнца ели окрошку из мелко нарезанных груш и грецких орехов; наконец, на ночь дядя угощал нас горячим кипяченым молоком с накрошенным в него хлебом (ширджуш).
Дядя, конечно, отдавал свои последние запасы еды, но ведь так кормят повсюду: когда работают артелью, то угощают каждый по очереди, – это называется хешар.
IV
Прошло два дня плавки: два дня и две ночи мы не отходили от домницы, ложились отдыхать возле нее, греясь в ее пышущих жаром красных лучах. Домница пожирала наши запасы железа и с еще большей жадностью запасы угля. Абдыр-Бобо и дядя все ходили подсчитывать запасы угля.
– Вай-вай-уляй! Угля мало, приходит к концу… потухнет домница, не выплавим железа. Все железо застынет, и все труды пропадут. Без железа и без хлеба будем! Вай-вай-уляй!
Но все мы – три мальчика и четверо взрослых – работали упорно.
У меня всякий сон пропадал, когда в очередь становились Максум и Абдыр-Бобо. Оба с важным видом начинали по очереди рассказывать сказки, чтобы не заснуть. Один – про то, как осел и верблюд отстали от каравана и осел, напившись кумысу, начал распевать песни, а это услышал лев и прибежал…
Другой – про то, как мудрый ворон охранял ястреба от проделок лисицы и перехитрил ее…
Максум на это стал рассказывать такую сказку, что все мы слушали и ничего не понимали.
– Мудро или не мудро, хитро иль не хитро, начинается наша небылица от пестрой птицы, от красной лисицы. Усевшись в кружок, покручивая усы, подъедая чашу кислого молока, повели мы рассказ издалека. Надо было нам поехать, отвезти железо, хотели мы оседлать осла. Стоит он белый, как хлопчатник, не может пошевелиться от старости. Как мы его ни тащили, не могли сдвинуть с места. Вышел нам навстречу цыпленок. Навьючили мы на него четыре вьюка железа. Сами сели верхом и поехали по дороге! Сзади бежит лисица и кричит: „Седло съехало набок!“ Сняли мы седло, рассмотрели: на спине у цыпленка нарыв. Посыпали мы сверху землей, смотрим – на спине у цыпленка вырос тополь, а на нем сидит аист и кричит: „Постой, не бросай камня, дай я сперва молитву, фатиху, пропою“.
На этом месте Максум прервал свою сказку. В темноте ночи, в красном свете от багровых отблесков дыма, вырывавшегося из горла домницы, показались три человека. Они подошли бесшумно и остановились, слушая сказку Максума. Один из них был старый, седобородый мулла из соседнего кишлака, другой – бродячий кузнец. Третий – тот бледный незнакомец, который на красивом коне приезжал вечером к дяде. В руках у него была маленькая блестящая винтовка – „инглиз“.
– Слушаю я, как ты свою фатиху поешь. А ведь она у тебя предсмертная, я тебя узнал: ты ведь с собаками кзыл-аскерами дрался против нас, защитников веры…
Максум и не дрогнул, а продолжал раздувать козий мех.
– Не знаю, где ты видел меня. Я тебя вижу первый раз. Но если ты мне сейчас прострелишь голову, наши ребята от страха разбегутся, домница потухнет, железо остынет. Кому от этого будет прибыль? Дай нам лучше сперва выплавить железо, а потом и приканчивай.
Тут вдали послышались выстрелы и пронзительные крики.
– Это наши князья производят суд и расправу. Сейчас и сюда подойдут.
А старый мулла шамкает беззубым ртом:
– Этот охотник Максум – самый неверный сын шайтана. Никогда не делает пятикратного намаза. Никогда не жертвует „на коврик мулле“. Он продал свою душу красному шайтану, и все гнездо, весь дом здесь из одних нечестивых…
Я стоял наверху, из жерла домницы огнем обжигало, а у меня руки и ноги похолодели. Я знал, что нам нужно было еще два дня плавить железо, потом два-три дня оно должно было остывать. Тогда выламывалась тонкая стенка дарика, и все железо круглым столбом, болванкой, должно вывалиться внутрь сарая. Там железо разбивается молотами на мелкие куски. А эти куски будет ковать кузнец на наковальне, выделывая из них все, что нужно. В сердцевине более твердое железо, на топоры и ножи, а по краям – более мягкое.
„Но если мулла и басмачи начнут творить свой жестокий суд, что с нами будет?“ Голова моя горела. Я посматривал на бледного басмача, на Максума, который как ни в чем не бывало раздувал мехи, и на дядю: он вышел из дому и, скрестив руки на груди, кланялся пришедшим.
– Войди в мой дом, таксыр! Да будет тебе просторно! Все мое – ковер под твоими ногами.
– Погоди, – ответил басмач, – я сперва пристрелю этого черного бродягу…
– О таксыр, – продолжал дядя, – какой дорогой гость приехал! Ты с толпой сподвижников пророка точно месяц с великолепным полчищем звезд.
– Сейчас, старик, сейчас…
– Не режь курицу, когда она несет яйца! – воскликнул дядя. – Дай нашей артели закончить плавку руды, и мы из нового железа сделаем тебе все, что твоя мудрая речь нам приказала. Разве ты не хочешь получить от нас двадцать острых сабель для твоих храбрых, как львы, джигитов?
– Да, я знаю. Ты мне сделаешь все, что я приказал. А вот я привел мастера-кузнеца, – он только ждет железа. Скоро ли вы кончите плавку? – Басмач, не спуская глаз с Максума, прошел вперед и вместе со своими спутниками расположился на ковре, разостланном перед домом.
Я оставался на верху домницы и следил за жаром внутри нее. Красные, как золото, уголья сильно опустились, – нужно было снова засыпать ее доверху.
– Принимай свою очередь! – закричал я, схватив заготовленную корзину угля.
– Абдыр-Бобо, Файзули, принимайте очередь! – крикнул Максум.
Но обоих стариков уже не было, – взяв туфли в руки, они ускользнули со двора.
Оба мальчика, помогавшие мне следить за домницей, подбежали к Максуму:
– Мы будем раздувать мехи… Передохни, Максум!
– Да где вам справиться с мехами!
– Не бойся, давай! Мы не уступим взрослым.
Максум передал мехи мальчикам, а сам, разминая спину, медленно поднялся на домницу, помог мне опрокинуть тяжелую корзину с углем и миску с рудой.
Мехи громко сопели. Отовсюду по селению неслись крики, и трудно было расслышать слова Максума, разгребавшего всыпанные в домницу уголья длинной кочергой.
– Кудрат, покажи, что не погибло еще между людьми благородство души. В тебе должен гореть долг совести, и поэтому… – И Максум продолжал громко, так как новый басмач вошел во двор и приблизился к домнице: – Плавить еще надо два дня и две ночи, и как можно сильнее раздувать жар, чтобы железная руда все время капала, как бараний суп (шурпа), – тогда весь перегар и мусор всплывут наверх, а внутри останется чистое и белое, как серебро, железо…
