Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (полная версия книги TXT) 📗
Мирмиллон, взбешенный насмешками противника, яростно бросился на него. Но ретиарий, отступая прыжками и ловко избегая его ударов, крикнул:
— Приди, галл! Сегодня вечером я пошлю жареную рыбу доброму Харону!
Эта новая шутка произвела громадное впечатление на толпу и вызвала новое нападение со стороны мирмиллова, на которого ретиарий бросил свою сеть, на этот раз так ловко, что противник оказался совершенно запутанным в ней. Толпа шумно рукоплескала.
Мирмиллон делал неимоверные усилия, чтобы освободиться из сети, но все более запутывался, под шумный смех зрителей. В это время ретиарий бросился к тому месту, где лежал его трезубец. Быстро добежав, он поднял его и, возвращаясь бегом к мирмиллону, кричал на ходу:
— Харон получит рыбу!.. Харон получит рыбу!
Но когда он вплотную приблизился к своему противнику, тот отчаянным, геркулесовым усилием своих атлетических рук разорвал сеть. Соскользнув к ногам мирмиллона, сеть не позволяла ему двинуться с места, но руки его освободились, и он смог встретить нападение ретиария.
Снова раздались рукоплескания в толпе, которая напряженно следила за всеми движениями, за всеми приемами противников. Ведь от малейшей случайности зависел исход поединка. В ту самую минуту, когда мирмиллон разорвал сеть, к нему подбежал ретиарий и, сжавшись всем корпусом, нанес врагу сильный удар трезубцем. Мирмиллон отразил удар щитом, разлетевшимся вдребезги. Все же трезубец ранил гладиатора, и из трех ран его обнаженной руки хлынула кровь. Почти в тот же момент мирмиллон быстро схватил трезубец левой рукой и, бросившись всей тяжестью своего тела на противника, вонзил ему до половины лезвие меча в правое бедро.
Раненый ретиарий, оставив трезубец в руках противника, побежал, обагряя кровью арену, но, сделав шагов сорок, упал на колено, а потом опрокинулся на землю. Тем временем мирмиллон, тоже упавший от тяжести своего тела и силы удара, поднялся, высвободил ноги из сети и быстро бросился на упавшего врага.
Бурные рукоплескания встретили эти последние минуты борьбы я продолжались еще и тогда, когда ретиарий, обернувшись к зрителям и опираясь на локоть левой руки, показал толпе свое лицо, покрытое мертвенной бледностью Приготовившись бесстрашно и достойно встретить смерть, он по обычаю, а не потому, что надеялся спасти свою жизнь, обратился к зрителям с просьбой даровать ему жизнь.
Мирмиллон, поставив ногу на тело противника, приложил меч к его груди, поднял голову и стал обводить глазами ряды зрителей, чтобы узнать их решение.
Свыше девяноста тысяч мужчин, женщин и детей опустили большой палец правой руки книзу — в знак смерти, и менее пятнадцати тысяч милосердных подняли его вверх между указательным и средним пальцами — в знак дарования жизни побежденному гладиатору.
Среди девяноста тысяч человек, опустивших пальцы книзу, немало было непорочных и милосердных весталок, пожелавших доставить себе редкое удовольствие зрелищем смерти несчастного гладиатора.
Мирмиллон приготовился уже проколоть ретиария, как вдруг тот, выхватив меч у противника, с огромной силой сам вонзил его себе в сердце по самую рукоятку. Мирмиллон быстро вытащил меч, покрытый дымящейся кровью, а ретиарий, приподнявшись в мучительной агонии, воскликнул страшным голосом, в котором не было уже ничего человеческого:
— Будьте прокляты!.. — упал на спину и умер.
Глава 2
Спартак на арене
Толпа бешено аплодировала я обсуждала происшедшее, наполняя цирк гулом ста тысяч голосов Мирмиллон удалился в темницы, откуда вышли Плутон, Меркурий, и вытащили с арены через Ворота смерти труп ретиария Место, где осталась большая лужа крови, было посыпано блестящим и тончайшим порошком мрамора, принесенным в небольших мешках из соседних тиволийских карьеров, и оно снова засверкало на солнце как серебро.
Толпа, аплодируя, наполняла цирк продолжительными криками:
— Да здравствует Сулла!
Сулла, обратившись к Кнею Корнелию Долабелле, бывшему два года тому назад консулом и сидевшему рядом с ним, сказал:
— Клянусь Аполлоном Дельфийским, моим покровителем, вот подлый народ! Разве он мне аплодирует? Ничуть не бывало! Он аплодирует моим поварам, приготовившим ему вчера изысканные и обильные блюда.
— Почему ты не выбрал себе место на оппидуме? — спросил Суллу К ней Долабелла.
— Не думаешь ли ты, что эго место сделало бы меня более знаменитым? — возразил Сулла и через минуту прибавил:
— Кажется, недурной товар продал мне ланиста Акциан?
— О, ты щедр, ты велик! — сказал Тит Аквиций, сенатор, сидевший возле Суллы.
— Да поразит молния Юпитера всех подлых льстецов! — воскликнул экс-диктатор, с яростью схватившись правой рукой за плечо и сильно почесывая его, чтобы прекратить зуд, вызываемый укусами изводивших его отвратительных паразитов И, спустя минуту, он добавил:
— Я отказался от диктатуры, вернулся к частной жизни, а вы все же хотите видеть во мне господина. Презренные! Вы только и можете жить в рабстве.
— Не все, о Сулла, рождены для рабства, — смело возразил один патриций из свиты Суллы, сидевший невдалеке от последнего.
Этот смельчак был Луций Сергий Катилина. Ему было в это время около двадцати семи лет. Он был высок ростом, обладал могучей грудью, широкими плечами и мускулистыми руками. Масса густых черных волос покрывала его большую голову; смуглое, мужественное, энергичное лицо его расширялось к вискам; на его широком лбу большая и всегда набухшая кровью вена спускалась к носу; серые глаза всегда сохраняли жестокое и страшное выражение, а пробегавшие по всем мускулам его властного и резкого лица нервные судороги обнаруживали перед внимательным наблюдателем малейшие движения его души.
Ко времени, когда начинается наш рассказ, Луций Сергий Катилина приобрел себе славу ужасного человека. Всех пугала его страшная вспыльчивость. Так он убил спокойно проходившего по берегу Тибра патриция Грагидиана за то, что тот отказался дать ему под заклад имущества большую сумму денег, в которой он, Катилина, нуждался для уплаты своих огромных долгов, ибо не уплатив их, он не мог получить ни одной государственной должности.
То было время проскрипций, то есть время, когда ненасытная свирепость Суллы затопила Рим кровью. Гратидиан не числился в проскрипционных списках, он был даже из партии Суллы; но Гратидиан был страшно богат, а имущество занесенных в проскрипционные списки конфисковалось. Поэтому, когда Катилина притащил труп Гратидиана к Сулле, заседавшему в курии, и бросил его к ногам диктатора со словами, что он убил Гратидиана как врага Суллы и отечества, то диктатор оказался не особенно щепетильным и закрыл глаза на убийство, но зато широко раскрыл их на огромные богатства Гратидиана.
Вскоре после этого Катилина поссорился со своим братом, оба обнажили мечи, но Сергий Катилина, помимо того, что обладал необыкновенной силой, владел, как никто в Риме, искусством фехтования. Брат Сергия был убит, а Сергий наследовал его имущество, чем спас себя от разорения, к которому его привели расточительность, кутежи и разврат. Сулла и на этот раз посмотрел сквозь пальцы на братоубийство: не стали придираться к нему поэтому и квесторы.
При смелых словах Катилины Луций Корнелий Сулла спокойно повернулся к нему и спросил:
— А сколько ты думаешь, Катилина, есть в Риме граждан смелых, как ты, и обладающих подобно тебе величием души, как в добродетели, так и в пороках?
— Я не могу, славный Сулла, — ответил Катилина, — рассматривать людей и вещи с высоты твоего могущества. Признаюсь, что я чувствую себя рожденным для любви к свободе и для ненависти к тирании, хотя бы прикрытой великодушием или лицемерно действующей во имя блага отечества. Должен сказать, что это благо даже при внутренних волнениях и гражданских раздорах было бы более прочным под властью всех, чем при деспотизме одного. Не входя в разбор твоих действий, я открыто порицаю, как и раньше порицал, твою диктатуру. Я верю и хотел бы верить, что в Риме есть еще много граждан, готовых на все муки, лишь бы снова не попасть под диктатуру одного человека, а тем более, если этот человек не будет называться Луцием Корнелием Суллой и если чело его не будет увенчано, как у тебя, победными лаврами, приобретенными в сотнях сражений.
