Хмельницкий. - Ле Иван (читать книги полностью txt) 📗
Такие рассуждения еще больше раздражали Хмельницкого. Он вспомнил о желании Матрены сделать Зиновия казацким сотником. «У кого, Матрена, будет служить сотником твой сын? — терзал себя горькими мыслями Хмельницкий, точно с глазу на глаз разговаривая с женою. — С каждым годом уменьшаются реестры казаков, и вот уже несколько лет подряд не выплачивают им содержания. Король создает наемную армию жолнеров-католиков. И исчезнут казаки, их военное могущество, а вместе с ними прекратятся бунты, неурядицы. Все украинское население превратится в единое сословие простолюдинов, подчиненных шляхте. И казаки также должны будут повиноваться одному закону, а их земли перейдут в руки шляхтичей…»
И, тяжело вздохнув, Хмельницкий вышел во двор к своим людям.
3
Пани Софья Данилович вместе со своей женской челядью прибыла в Корсунь следом за мужем. Надев меховую амазонку, она отважилась проехать значительную часть пути в турецком седле верхом на лошади, в сопровождении нескольких учтивых кавалеров, молодых гостей Яна. Якуб Собеский, в то время двадцатипятилетний красавец, неотлучно ехал с левой стороны, гарцуя на ретивом английском коне. Жена Даниловича понимала, что молодому, точно вросшему в седло, красноставскому старосте Собескому хотелось нравиться ей, для него было бы счастьем удостоиться хотя бы малейшего знака доброго отношения к нему дочери прославленного гетмана, на диво сохранившей свою юность. Собеский и пани Софья были почти ровесниками, если забыть о том, что женщины нередко ошибаются в счете своих лет на какие-нибудь три-четыре года. Но она, мать уже троих детей, очаровательная жена пожилого старосты, обязана была должным образом вести себя с молодыми кавалерами.
Чуть постарше был Станислав Конецпольский, ехавший с правой стороны, на таком же ретивом коне. Он с достоинством закручивал свои усы, был отличным наездником и злил пани Софью своим равнодушием. Впрочем, он был мужем ее родной сестры и потому вел себя запросто…
Староста Данилович выехал раньше жены, будучи уверенным, что в обществе Стася Конецпольского, Якуба Собеского, Яремы Скшетуского, родом из-под Кракова, и Яна Жолкевского, молодого гетманского сына, ей будет весело и безопасно. Сам он уже не решился проделать в седле такой дальний путь. Окруженный многочисленной свитой, староста ехал до самого Корсуня в закрытой карете, запряженной четверкой рыжих чистокровных мазовецких лошадей. Вместе с ним в карете любезно согласился ехать один из его лучших друзей — Стефан Хмелевский, неутомимый балагур, храбрый воин и умный советчик. Карету окружали молодые охотники. Вскоре должно было состояться очередное заседание сейма, и охотники беспрерывно обменивались колкостями, словно готовились к ожесточенным спорам, которые там должны были развернуться. Особенно взволнованно обсуждали сообщения о весеннем походе королевича Владислава на Москву.
А для молодых шляхтичей, для охотничьей челяди это путешествие не было обременительным, оно скорее походило на пикник. Смех, остроты, порой погоня за неосторожным зайцем, а то и выстрел оживляли эту увеселительную прогулку по чистому морозному воздуху в солнечный день.
Пани Софье тоже некогда было скучать, ее занимали светскими разговорами сопровождающие ее знатные шляхтичи, воспитанные за границей.
Но она почувствовала усталость от этих разговоров, ей хотелось чего-нибудь нового, даже чего-то кричаще простого — может быть, и недозволенного, невозможного в той замкнутой жизни, которую она вела в своем имении. Сама не зная почему, она стала выражать недовольство, капризничать. Переехав в Межибоже Днепр, Софья пересела в карету, избавилась от ухаживаний Собеского, бесцеремонных поучений Конецпольского, желчных и не всегда уместных острот Скшетуского.
— Надоело мне ехать верхом, уважаемый пан Якуб… Удивляюсь, как вы, мужчины, можете столько времени трястись в седле на неспокойном жеребце, — сказала она Собескому, не обращая никакого внимания на Конецпольского и Скшетуского.
В Корсунь приехала Софья разбитой, усталой. Но почувствовала, что эта разбитость и усталость были вызваны не дальней дорогой. Ведь она не жаловалась на свое здоровье, была молода и красива. Какая-то моральная усталость угнетала ее, какое-то глубокое недовольство терзало ее душу. Она просила мужа взять ее на эту охоту, надеясь на степном приволье, среди людей развеять свою скуку, вспомнить молодость, скованную теперь благопристойными брачными узами. Дети ее жили в Олеске, и она порой грустила без них в Переяславе. Чтобы не быть одной, она пригласила участвовать в этой увеселительной прогулке молодящуюся вдову князя Романа Ружинского пани Софью, Было немало и других молодых женщин — дело не в возрасте, — которые с удовольствием проехались бы с ней в Звенигородку на охоту. Но жене старосты почему-то захотелось именно с Ружинской, известной на Подолии амазонкой, разделить женское приволье в обществе молодых галантных кавалеров, без мужа. Широкое общение с природой, охотничьи нравы, непринужденное обхождение — все это было приятно; возникали какие-то свои особые, непривычные нормы поведения.
А княгиня Софья задержалась. Ее посланец, прибывший в последнюю минуту перед выездом из Переяслава, сообщил, что уважаемая пани Ружинская поедет прямо в Корсунь и там встретится с пани Софьей Данилович.
У пана старосты даже во время охоты много хлопот: звенигородские урядники, стараясь выслужиться перед ним, привели ему браконьеров, которых он принялся судить. А пани Софья велела сказать мужу, что она устала и хочет отдохнуть, поэтому останется ночевать в Корсуне, где предполагает встретиться с пани Ружинской.
Закончив суд над браконьерами, Ян Данилович пришел в замок в покои жены. Разгоряченный на морозе, воодушевленный принятыми им энергичными мерами и решениями, довольный собой и, как показалось Софье, будто бы даже влюбленный… И действительно, он чувствовал себя влюбленным после таких дел, но не в жену, конечно, а в собственную персону.
— Прекрасно, моя любимая! — произнес Ян весело и небрежно.
Хотя старосту нельзя было назвать стариком, но разница в возрасте в пятнадцать — семнадцать лет между ним и дородной, пышущей здоровьем пани Софьей, второй его женой, обязывала Даниловича быть особенно внимательным и любезным. А он даже не посмотрел на свою жену, одетую в меховую епанчу, облегавшую ее молодую стройную фигуру. Он должен был бы прежде всего восторгаться женой, а не стильной мебелью, которой по приказанию пани Софьи была обставлена ее комната. Удовлетворила она или нет изысканные вкусы родовитого пана? Так или иначе, но молодая жена возненавидела его в эту минуту.
А Данилович продолжал:
— Я велел нашему вооруженному отряду выехать вперед, чтобы проложить нам дорогу, моя любимая. А нам с гостями челядь замка наскоро приготовит небольшую закуску, после чего мы тоже отправимся. К ночи надо поспеть в Звенигородку.
— Так поспешно, мой милый пан Янек? И это называется прогулкой? — капризно произнесла пани Софья.
— Безусловно, да, моя любимая, — сказал Ян Данилович, только теперь посмотрев внимательно на жену. — Утром мы должны быть в Звенигородке, чтобы присутствовать при казни московитина.
— Так его все-таки посадят на кол, Янек?
— Да, моя любимая! Этих бродячих хлопов, мерзавцев, не только нужно сажать на кол, а по басурманскому обычаю вешать на крюк за ребро. Убегают они от своих господ-бояр, селятся здесь на границе, подбивая наше хлопское быдло к непослушанию и разбою. Должны бы уважать нас за милость, которую мы им оказываем тем, что держим их на своей земле, а они еще надеются своим хлопским сапогом прижать наши владения в этом крае. Хлопот с ними…
Софья, не разделявшая мнения мужа, сказала, махнув рукой:
— А как легко мы прощаем наглые наезды шляхтичей, с улыбкой воспринимаем рассказы о трагических жертвах пана Криштофа…
— Пан Немирич, моя любимая, — шляхтич. Его наезды… освящены обычаями знатной шляхты.
— Странные обычаи у нашей знати: изнасилование женщин, грабежи, убийства… Но, милый мой Янек, меня это не очень трогает, ибо я хочу весело и беззаботно провести время. Спокойно ли проедем мы с пани Ружинской по зимней дороге в Звенигородку? Как бы не попасть в руки турецким наездникам? Вот был бы случай для пани Ружинской. Ведь мечтала женщина стать султаншей в турецком гареме…
