Ночь полководца - Березко Георгий Сергеевич (читать книги без сокращений TXT) 📗
— Ну, рассказывайте новости… — попросил тот.
— Поздравляю вас, — твердо сказал Волошин. — Поздравляю и благодарю… Командующий фронтом лично намерен прибыть сюда. Думаю, он уже в пути.
Рябинин молчал, полуприкрыв морщинистыми веками глаза, приготовившись слушать дальше, и комиссар заторопился, боясь, что не успеет задать свой вопрос.
— Сергей Антонович, — решившись, начал он. — Как семья ваша? Если надо что-либо сделать?..
— Какая у меня семья! — сказал Рябинин. — У отца семь душ детей было, а у меня никого…
Он перевел дыхание и проговорил тихо, но с заметным оживлением:
— Отец мой железные дороги строил… потом путевым обходчиком служил… Помните, как это у Некрасова говорится: «Прямо дороженька, насыпи узкие… А по бокам-то все косточки русские…» Старые стихи, правдивые…
Лукаво сощурившись, генерал посмотрел на члена военного совета; тот ответил изумленным взглядом. Было грустной неожиданностью то, что Рябинин, видимо, не понимал своего положения… И комиссар внутренне содрогнулся от улыбки этого необщительного обычно и так поздно смягчившегося человека.
— Я Некрасова в свое время наизусть читал… — продолжал Рябинин. — Может, я и отстал, я понимаю… Старики — народ консервативный. Я осенью этой в Туле был. Я там молодым мастеровал когда-то… В партию там вступил… В боевой дружине состоял. А старых друзей, поверите ли, не нашел нынче… Угомонились сверстники… И то сказать — некогда было их разыскивать, немец под городом стоял.
— Вы не хотели бы написать сестре? — с усилием спросил Волошин.
— Я уж не помню, когда ее видел… Вот фрицев выгоним — поеду в отпуск к ней.
Волошин, краснея от неловкости, понимающе кивнул головой.
— А по чистой уйду — в Туле поселюсь… Памятный город. Дом построю и под крышей голубятню заведу…
— Голубятню? — сказал комиссар.
— Обязательно… Я по поводу голубей в детстве перестрадал много — завидовал очень, видите ли… А своих не было, как и другого прочего…
Рябинин помолчал, отдыхая.
— Бобылем вековать придется, — снова заговорил он. — Что теперь делать? В молодости остерегался семьей обзаводиться… Какие, думал, у профессионального революционера могут быть дети? А потом вижу — опоздал.
— Солдату без семьи спокойнее, — сказал комиссар.
— У солдата, Петр Андреевич, своя семья… Слышали, как бойцы у нас разговаривают? Незнакомого человека отцом зовут, пожилую женщину — матерью, девушку — сестрицей… Меня, когда помоложе был, все дети дяденькой называли… Теперь уж я дедушкой стал… Вот и получается, что у меня внуков больше, чем у кого другого…
— Это вы правы, — обрадованно проговорил Волошин.
— А написать им всем никак невозможно…
— Им Совинформбюро напишет, — громко сказал член военного совета, — освободили, мол, Каменское и еще столько-то населенных пунктов.
— Разве что так, — согласился Рябинин. — Ну, рассказывайте… Где теперь Богданов? Он — горячий, его удерживать надо…
Долгая беседа утомила уже, однако, генерала. Он слушал еще некоторое время с интересом, но сам почти не говорил. Незаметно он задремал, и комиссар с Юрьевым тихо вышли.
— Нет, не могу поверить, что он умирает, — сказал за дверью Волошин.
— Это эйфория… — тихо ответил Юрьев. — Обманчивое возбуждение — странный, мрачный симптом.
— Какой старик! Ах, какой старик! — проговорил комиссар, укоризненно глядя на профессора.
— Я понимаю вас, — сказал Юрьев и без надобности поправил манжеты. — Это как раз тот случай, когда я жалею, что стал врачом.
Командарм пробудился уже после полуночи, охваченный нетерпеливым желанием встать с койки и уйти. Он беспокойно водил глазами по потолку, по стенам, сложенным из тесовых бревен, по дощатому окрашенному полу, блестевшему в круге света от лампы. Неведомая угроза как будто таилась поблизости, и о ней предупреждало внезапное подозрение… Рябинин посмотрел на девушку у стола; она подперла обеими руками голову, вдавив пальцы в щеки, и генерал едва не окликнул сестру. Ее спокойствие удивило его, но не обнадежило… Кто-то прошел а соседней комнате, звеня окованными подошвами, и Рябинин насторожился. За окном протарахтела телега, донесся голос повозочного, понукавшего лошадь… Потом послышался стук копыт по мягкой земле, — он быстро удалялся, и генерал остро позавидовал ускакавшему всаднику.
«Надо и мне ехать, надо ехать…» — повторял Рябинин про себя, хотя и не знал, куда именно. Он ужаснулся вдруг тому, что уже опоздал, проспав все сроки, и внезапная мысль осенила его. Командарм понял, что он умирает, однако в первую минуту испытал даже облегчение, — так просто все объяснилось. Он почти не чувствовал боли, но вся нижняя часть его тела была уже неживой, — он догадался об этом, перестав ее ощущать… И Рябинина покинуло чувство будущего, то есть того, что наступит для него новый день или новый год, или пройдет десятилетие. Только потому он и хотел бежать из этой комнаты, что никогда больше — теперь он знал — ему не выйти отсюда.
Некоторое время генерал осваивался с состоянием человека без завтрашнего дня, точнее — силился представить себе, что из этого следует. Потом страна, которую он защищал, партия, в которой он прожил жизнь, словно отделились от него. Они шли дальше, сражаясь, в то время как он оставался здесь. Сознание неожиданного одиночества было полно такой тоски, что на секунду командарм изнемог.
— Сестра, — позвал он, и собственный голос прозвучал для него по-новому. Но в мире без будущего, где Рябинин находился, все слышалось или выглядело как незнакомое.
Аня вскочила и косолапя, ставя носки внутрь, торопливо подошла… Рябинин пристально смотрел на девушку, — глаза ее в тени орбит казались очень большими, на щеках виднелись розовые пятна от пальцев. Наклонившись, Аня ждала, и генерал с непостижимым интересом разглядывал ее, зная, что девушке предстоит жить, когда его уже не будет.
— Т-товарищ генерал? — спросила она.
Рябинин не ответил, и Аня увидела вдруг на его тускло блестевшем от обильного пота лице такое любопытство, что испугалась.
— Т-товарищ г-генерал?.. — сильно заикаясь, повторила девушка.
Рябинин отвел глаза и не произносил ни слова. Поток его жизни, встретивший на своем пути преграду, обратился вспять, в прошлое… И генералу припомнились все его разновременные утраты: смерть матери, Ленина, жены, друзей… Его как бы отбрасывало к ним, и, обособившись от живых, он приблизился к тем, кого давно лишился. Перед Рябининым проходили в быстрой смене памятных картин не приобретения, делавшие его когда-то счастливым, но потери — те, что не забываются. В этом, однако, и было то горькое утешение, в котором нуждался умирающий. Ибо с ним самим происходило сейчас лишь то, что уже случилось однажды с дорогими ему людьми.
Аня, устрашенная долгим молчанием генерала, медленно выпрямилась.
— Что в-вам? — громко сказала она.
— Который час? — спросил Рябинин, он уже овладел собой.
— Половина второго, — поспешно ответила девушка, поглядев на ручные часики.
— Еще ночь…
— Да… — Аня кивнула головой.
— Все ушли?
— Ч-что? — не поняла девушка.
— Все уже ушли?
— Ах, ну да… Вы уснули, и т-товарищ комиссар ушел.
— Хорошо, — сказал Рябинин.
Он ощущал теперь ту жесткую собранность, какую испытывал в минуты крайней опасности, в тяжелых боях, в дни неудач. Это было привычной реакцией воли, не изменившей ему и сейчас. Командарм как бы повернулся лицом — влажным, замкнувшимся, с недовольно поджатыми губами — к последнему испытанию. Холодно, чуть брезгливо смотрел он в дальний угол. Там стояла на четырех ножках железная печка, длинная и приземистая, как такса; тень от нее падала на бревенчатую стену. Возле маленькой дверцы лежали светлые, тонко наколотые поленца… Рябинин смотрел так, будто из-за печки должно было появиться то именно, что он приготовился встретить. Но проходили минуты, и в углу ничего не менялось…
Аня отступила на шаг и опустилась на стул возле койки. Генерал с трудом приподнял голову…
