Расстаемся ненадолго - Кулаковский Алексей Николаевич (онлайн книги бесплатно полные txt) 📗
Немцы, стремясь вперед, не особенно обращали внимание на проселочные дороги, тем более что нередко они оказывались с сюрпризами. Поэтому хоть район и был уже оккупирован, а в Красном Озере фашистов еще не было. Не задержались они и в соседних деревнях и даже в районном центре, куда несколько дней назад наведался Трутиков. Он нашел там близких людей, связался с секретарем райкома, ушедшим в подполье.
…Домой возвращался ночью, неся за пазухой «Правду» с выступлением Сталина от третьего июля и десятка два листовок, отпечатанных в подпольной типографии. Шел Трутиков стороной от дороги, своими, мало кому известными тропами, и когда останавливался закурить, слышал, как невдалеке грохочут грузовики и орут вражеские солдаты. Со времен империалистической не слышал он их.
Как-то поздней ночью к Трутикову тихонько постучались в окошко. Хлопцы спали крепко и ничего не слышали, а Никита Минович проснулся сразу. Услышь он такой стук раньше, когда колхоз жил еще своей мирной жизнью, ни капельки б не удивился, а теперь не только ночью, но и днем к нему никто не стучал, не заглядывал.
Стук повторился, – осторожный, настойчивый. Трутиков встал, подошел к окну. Ночь была темная, не совсем погожая. Сквозь оконное стекло Никита Минович увидел во дворе две тени: одну с одной стороны окна, вторую – с другой.
– Кто там? – глухо спросил.
– Свои, – ответил мужской голос. – Откройте, пожалуйста!
Никита Минович решил открыть, хоть ни голос человека, ни его внешний вид не показались ему знакомыми. Он набросил пиджак, вышел. Люди стояли уже на крыльце. На обоих военная форма, один ростом выше среднего, второй совсем маленький.
– Добрый вечер, Никита Минович, – устало проговорил высокий.
– Добрый вечер, – спокойно ответил Трутиков, теряясь в догадках, с кем говорит. – Проходите в хату!
Он пошел впереди, показывая дорогу, нащупал на припечке спички, чиркнул и двинулся в передний угол, где на застланной газетой полочке стояла лампа. Оглянулся на пришельцев только тогда, когда в хате стало светло.
– Не стоило зажигать свет, – заметил высокий, протягивая старику руку. – Не узнаете, Никита Минович?
И когда человек, с трудом улыбнувшись, приблизил к свету лицо, Никита Минович удивленно спросил:
– Наш учитель? Веры Устиновны муж?
– Да.
– А это ваш товарищ?
– Да.
– Садитесь, садитесь… Ай-яй-яй! Узнать вас совсем нельзя, – Никита Минович опустил руки на мокрые от пота плечи Зайцева. – Садитесь, товаришок, и вы. Отдыхайте…
Андрея действительно трудно было узнать. Похудевшее вытянувшееся лицо его желтело при свете керосиновой лампы только лбом из-под пилотки да кружочками щек возле суховатого носа, а дальше все покрылось густой щетиной, черной над губой и на подбородке и немного светлее у висков. Даже губы едва выглядывали из нее, если Андрей не улыбался, не говорил. Глаза Сокольного запали, их почти не видно было из-под таких же черных, как борода, бровей. Расстегнутый ворот просоленной потом, во многих местах разорванной гимнастерки не сходился на шее, обмотанной чем-то похожим на мокрую мочалку. Но на боку у него все же висела планшетка, а на петлицах блестели треугольники: на одной три, на второй два.
– Немцы тут есть?
– Не на ночь будь сказано! – отмахнулся старик. – Нет пока никакого черта.
– Все же лампу давайте потушим, – предложил Андрей, – мало ли кто может заглянуть.
– Не потушим, а сделаем вот как. – Почти неслышно ступая босыми ногами, Трутиков подошел к полочке, где стояла лампа, прикрутил фитиль, а потом с чисто женской подвижностью метнулся к окнам, задернул занавески.
Зайцев тем временем уселся на лавку возле двери, и по тому, как пристроил он свой пустой вещевой мешок, как положил трофейный автомат, было видно, что парень не прочь прилечь тут же. Его широкое белобрысое лицо тоже обросло щетиной: где пучками, где совсем редко. Одежда вестового выглядела еще хуже, чем у его командира, особенно брюки. Нельзя было определить, из чего они сшиты – их кусков черного брезента или из дерюги.
– Чем вам помочь, говорите без стеснения, – остановился Никита Минович напротив Андрея. – Может, перво-наперво перекусите с дороги? Вижу, не с курорта возвращаетесь… Располагайтесь, как дома. А? – старик посмотрел на Зайцева.
Тот незаметно облизал губы, но ничего не ответил, ждал, что скажет командир.
– Признаться, не откажемся, – благодарно ответил Сокольный и присел рядом с Зайцевым.
– Так прошу ближе к столу, прошу! – засуетился Трутиков. – Хозяйки у меня теперь нет, вот и приходится все самому… Сейчас!
Никита Минович схватил спички, выбежал в сени и вскоре вернулся с большим горлачом.
– Прошу для начала кваску хлебного. И вреда не принесет, и жажду утолит. Воды вам нельзя много пить после такой дороги. Давайте просто из горлача, чего там…
Он принес еще один горлач, на этот раз с молоком, кусок старого, хорошо просоленного сала.
За столом Андрей рассказал, кто такой Зайцев. Никита Минович пожал бойцу руку, налил ему кружку молока, а потом все время понемногу подрезал, подкладывал, подливал, потчуя гостей, пока те рассказывали о своих военных днях. Разговор в основном вел Сокольный, а Зайцев только иногда вставлял короткие уточняющие фразы.
Они объясняли, как попали сюда. После разгрома взвода Сокольного в леске Андрею, Зайцеву и Марии еще несколько дней пришлось провести на месте недавнего боя. Мария совсем не могла ходить, а Сокольному и Зайцеву надо было собраться с силами. Немцы сразу не заметили их среди убитых, да и не особенно тут останавливались, а потом все время пришлось прятаться и маскироваться. Лечились сами, чем могли и как могли помогали друг другу. Мария с величайшим трудом, одною рукою, но все же вытащила осколки из ран Зайцева и Андрея. Пока были бинты, меняла повязки и им и себе Зайцев удивительно быстро поднялся на ноги и взял на себя все хозяйственные заботы: носил в блиндаж холодную воду, свежую траву, добывал хлеб. Верхом на кобылке он пробирался в ближайшую деревню, заводил там знакомства с надежными людьми и у них доставал все самое необходимое.
Как-то наведался в деревню и Андрей. Зашел в одну неприметную хатку возле гумна, разговорился с хозяином, колхозным сторожем. Старик на пару с женой и теперь сторожил колхозные амбары, хотя в них и немного осталось. Охранял добро не только от чужих, но и от своих: не разрешал самовольно брать колхозное. Жили они со старухой вдвоем, сыновья ушли в армию, дочери давно уже замужем.
Старики понравились Андрею, им можно было верить.
Вскоре после этого Зайцев случайно во время своих разъездов наткнулся на разбитый крестьянский воз. Все в нем было поломано, искромсано, а передок с оглоблями уцелели. Дождавшись темноты, боец притащил его в лесок. Два дня они с Андреем мудрили над передком, пристраивали к нему что-то похожее на полукош, а потом впрягли в эту самодельную бричку кобылку и двинусь в путь: сами пешком, а Мария на бричке. Больше нельзя было оставаться в леске: раны ее не заживали, девушка слабела и слабела.
Зайцев вел кобылку. Он успел хорошо изучить здешние места и теперь старался выбрать дорогу поровнее, чтобы не очень беспокоить раненую, не трясти ее, не причинять лишних страданий. Андрей шагал рядом с бричкой, держась за самодельное оглобельце. Держался не потому, чтобы легче было идти самому, а чтобы придержать бричку, если вдруг она попадет колесом в ямку или наткнется на пень. При каждом толчке у него внутри все замирало: казалось, Мария не выдержит, застонет от боли. Но девушка терпеливо молчала, и только дыхание ее становилось все чаще и глубже.
– Вам больно? – наклоняясь, озабоченно спрашивал Андрей. – Может, остановимся?
– Нет, – тихо отвечала девушка, – мне хорошо. Едем дальше.
Поздней ночью добрались к колхозному сторожу. Зайцев тихонько постучал в окошко. Старик не спал, сразу вышел и отворил ворота…
Там, на руках у стариков, и осталась Мария на поправку. На прощание она протянула Андрею левую, не раненую руку и сказала, скорее утверждая, чем спрашивая:
