Рославлев, или Русские в 1812 году - Загоскин Михаил Николаевич (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗

– Да кто ты?

– Проезжие.

– Я постояльцев не пускаю.

– Да впусти только обогреться; мы тебе за тепло заплатим.

– Впусти, бабушка, – сказал мальчик, – авось они нам что-нибудь дадут, а ты мне калач купишь.

– Эх, дитятко! ведь мы одни-одинехоньки; ну если это недобрые люди? Правда, у нас и взять-то нечего…

– Эй, хозяйка! – закричал опять проезжий, – да впусти нас: мы дадим тебе двугривенный.

– Слышишь, бабушка?..

– Ну ин ступай, Ваня, отвори ворота. Мальчик накинул на себя тулуп и побежал на двор, а старуха вздула огня и зажгла небольшой сальный огарок, вставленный в глиняный подсвечник.

– Через минуту вошел в избу мужчина среднего роста, в подпоясанном кушаком сюртуке из толстого сукна и плохом кожаном картузе, а вслед за ним казак в полном вооружении.

– Здравствуй, хозяйка! – сказал проезжий, не снимая картуза. – Ну, что, далеко ль отсюда до Москвы?

– Верст десять будет, батюшка! – отвечала старуха, поглядывая подозрительно на проезжего, который, войдя в избу, не перекрестился на передний угол и стоял в шапке перед иконами.

– Десять верст! – повторил проезжий. – Теперь, я думаю, можно своротить в сторону. Миронов! – продолжал он, обращаясь к казаку, – поставь лошадей под навес да поищи сенца, а я немного отдохну.

Когда казак вышел из избы, проезжий скинул с себя сюртук и остался в коротком зеленом спензере с золотыми погончиками и с черным воротником; потом, вынув из бокового кармана рожок с порохом, пару небольших пистолетов, осмотрел со вниманием их затравки и подсыпал на полки нового пороха. Помолчав несколько времени, он спросил хозяйку, нет ли у них в деревне французов.

– Нет, батюшка! – отвечала старуха, – покамест бог еще миловал.

– А поблизости?

– Не ведаю, кормилец!

– Что, тетка, далеко ли от вашей деревни Владимирская дорога?

– Не знаю, родимый.

– Да что ты ничего не знаешь?

– И, батюшка! мое дело бабье; вот кабы сынок мой был дома…

– А где же он?

– Вечор еще уехал на мельницу, да, видно, все в очередь не попадет; а пора бы вернуться. Постой-ка, батюшка, кажись, кто-то едет по улице!.. Уж не он ли?.. Нет, какие-то верховые… никак, солдаты!.. Уж не французы ли?.. Избави господи!

– А много ли их? – спросил проезжий, вскочив торопливо со скамьи.

– Только двое, батюшка!

– Только? – повторил спокойным голосом проезжий, садясь опять на скамью и придвинув к себе пистолеты.

– Вот они остановились против наших ворот; видно, огонек-то увидели… стучатся!.. Кто там? – продолжала старуха, выглянув из окна.

– Русской офицер! – отвечал грубый голос. – Отворяй ворота, лебедка! Да поворачивайся проворней.

– Что, батюшка, впустить, что ль? Проезжий в знак согласия кивнул головою.

– Ваня! – продолжала хозяйка, – беги отопри опять ворота.

– Ах, как я иззяб! – сказал наш старинный знакомец Зарецкой, входя в избу.

– Какой ветер!..

– Тут он увидел проезжего и, поклонясь ему, продолжал:

– Вы также, видно, завернули погреться?

– Да! – отвечал проезжий.

– Но я советую вам не скидать шинели: в этой избенке изо всех углов дует. Я вижу, что и мне надобно опять закутаться, – примолвил он, надевая снова свой толстый сюртук и подпоясываясь кушаком.

Зарецкой поглядел с удивлением на чудный наряд проезжего, которого по спензеру с золотыми погончиками принял сначала за офицера.

– Вам кажется странным мой наряд? – сказал с улыбкою проезжий.

– А если б вы знали, как он подчас может пригодиться!..

– Извините! – перервал Зарецкой, продолжая смотреть с любопытством на проезжего, – или я очень ошибаюсь, или я не в первый уже раз имею удовольствие вас видеть: не могу только никак припомнить…

– Так, видно, моя память лучше вашей. Несколько месяцев назад, в Петербурге, я обедал вместе с вами в ресторации…

– Френзеля? Точно! теперь вспомнил. Так вы тот самой артиллерийской офицер…

– К вашим услугам.

– Мне помнится, вы поссорились тогда с каким-то французом…

– Да. Если б этот молодец попался мне теперь, то я просто и не сердясь велел бы его повесить; а тогда нечего было делать: надобно было ссориться… Да, кстати! вы были в ресторации вместе с вашим приятелем, с которым после я несколько раз встречался, – где он теперь?

– Кто? бедный Рославлев?

– А что? я знаю, он ранен; но, кажется, не опасно?

– Представьте себе: он поехал лечиться в Москву…

– И попался в плен? Вольно ж было меня не послушаться.

– Я слышал, что он очень болен и живет теперь в доме какого-то купца Сеземова.

– Жаль, что я не знал об этом несколько часов назад, а то, верно бы, навестил вашего приятеля.

– Как! – вскричал Зарецкой, – да разве вы были в Москве?

– Я сейчас оттуда.

– Так поэтому можно?..

– Да разве есть что-нибудь невозможного для военного человека? Конечно, если догадаются, что вы не то, чем хотите казаться, так вас, без всякого суда, расстреляют. Впрочем, этого бояться нечего: надобно только быть сметливу, не терять головы и уметь пользоваться всяким удобным случаем.

– Но скажите, что вам вздумалось и для чего хотели вы подвергать себя такой опасности?

– Во-первых, для того, чтоб видеть своими глазами, что делается в Москве, а во-вторых… как бы вам сказать?.. Позвольте, вы кавалерист, так, верно, меня поймете. Случалось ли вам без всякой надобности перескакивать через барьер, который почти вдвое выше обыкновенного, несмотря на то что вы могли себе сломить шею?

– Случалось.

– Не правда ли, что, сделав удачно этот трудный и опасный скачок, вы чувствовали какое-то душевное наслаждение, проистекающее от внутреннего сознания в ваших силах и искусстве? Ну вот точно такое же чувство заставляет и меня вдаваться во всякую опасность, а сверх того, смешаться с толпою своих неприятелей, ходить вместе с ними, подслушивать их разговоры, услышать, может быть, имя свое, произносимое то с похвалою, то осыпаемое проклятиями… О! это такое наслаждение, от которого я ни за что не откажусь. Но позвольте теперь и мне вас спросить: куда вы едете?

– А бог знает: я отыскиваю свой полк.

– И, верно, вам хорошо знакомы все здешние проселочные дороги и тропинки?

– Ну, этим я не могу похвастаться.

– Так позвольте вас поздравить: вы очень счастливы, что до сих пор не попались в руки к французам.

– В самом деле, вы думаете?..

– Не думаю, а уверен, что вам этой беды никак не миновать, если вы станете продолжать отыскивать ваш полк. Кругом всей Москвы рассыпаны французы; я сам должен был выехать из города не в ту заставу, в которую въехал, и сделать пребольшой крюк, чтоб не повстречаться с их разъездами.

– Да что же мне делать? Неужели я должен уехать в Рязань или Владимир и оставаться в числе больных, когда чувствую, что моя рана не мешает мне драться с французами и что она без всякого леченья в несколько дней совершенно заживет?

– О, если вы желаете только драться с французами, то я могу вас этим каждый день угощать. Не хотите ли на время сделаться моим товарищем?

– Вашим товарищем?

– Да! Мой летучий отряд стоит по Владимирской дороге, перстах в десяти отсюда. Не угодно ли деньков пять или шесть покочевать вместе со мною?

– Очень рад… Итак, вы один из наших партизанов?..

– И самый юнейший из моих братьев, – отвечал с улыбкою проезжий.

– То есть чином?.. Поэтому вы…

– И, полноте! Вы видите, что я в маскарадном платье, а масок по именам не называют. Что ты, Миронов? – продолжал офицер, увидя входящего казака.

– А вот, ваше благородие, – сказал казак, – принес кису. Не угодно ли чего покушать?

– Дело, братец! Вынь-ка из нее для себя полштофа водки, а для нас бутылку шампанского и кусок сыра. Да смотри не выпей всего полуштофа: мы сейчас отправимся в дорогу.

– А чтоб он вернее исполнил ваше приказание, – прибавил Зарецкой, – так велите ему поделиться с моим вахмистром.

– Слышишь, братец!

– Слышу, ваше благородие! Да я так и думал.