Поверженный ангел (Исторический роман) - Коротков Александр Сергеевич (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Началось с того, что в самый ливень, когда потоки воды, смывая все, с шумом неслись по улицам, вожакам чомпи пришла мысль перед решительными действиями взять присягу верности у всех цехов, всех без исключения! Нашли смельчаков и разослали их в разные концы города с наказом: велеть главам цехов прислать своих людей с цеховыми знаменами в церковь Сан Барнаба. Это решение не на шутку встревожило Сальвестро. Он не мог не заметить, что с самого первого часа восстания чомпи повели себя как единоличные хозяева города! Вчера они придумали своей властью посвящать в рыцари всех, кого пожелают. Сегодня захотели, чтобы знамена всех цехов склонились перед их самозваным знаменем. Что же будет завтра? И какая роль останется ему, Сальвестро? Кланяться и благодарить, как он благодарил на площади эту голытьбу за то, что она вместе с рыцарским достоинством пожаловала ему доходы с лавок на Старом мосту? О том ли он мечтал, готовя заговор против партии, подбивая на мятеж младшие цехи, а теперь докатившись даже до дружбы с чомпи? В глубине души он надеялся, что ливень помешает выборным прийти в церковь, но они пришли. От двадцати цехов из двадцати одного. Только от цеха Ланы никто не пришел.
Пришли со своими знаменами и поклялись быть вместе с народом и следовать ему во всем, что бы он ни пожелал делать. Вожаки чомпи имели все основания радоваться счастливому завершению столь смелой затеи, однако мессер Панцано охладил их восторг.
— Не обольщайтесь успехом, — сказал он. — Сейчас большинство цехов подчинилось вам из страха — они боятся, что сожгут их мастерские. Но если вы будете сидеть сложа руки, страх их пройдет, они объединятся и пойдут против вас. И приоры вовсе не горят желанием одобрить ваши петиции. Они будут тянуть, сколько смогут, потому что ожидают подмоги из Валь ди Ньеволи. Поэтому, если хотите, чтобы ваша петиция была одобрена и стала законом, надо заставить приоров сделать это сегодня же. Для этого есть только один путь: захватить дворец подеста. Если, захватив судебную и военную власть и овладев знаменами всех цехов да еще знаменем гонфалоньера справедливости, вы прикажете приорам одобрить вашу петицию, они ее одобрят, клянусь моим мечом!
С помощью Леончино ди Франкино Сальвестро удалось предупредить подеста о готовящемся нападении чомпи. К тому же у него была еще надежда, что восставшей черни не удастся взять дворец, представлявший собой хоть и небольшую, но неприступную крепость с зубчатыми стенами и башней, построенную по всем правилам фортификационного искусства, как умели строить в старину. Но дворец не продержался и трех часов. После двухчасовой осады, когда с обеих сторон было уже по десятку убитых и много раненых, подеста вместе со своими людьми сошел вниз и сдался на милость победителей, потребовав только, чтобы оставили в неприкосновенности «камеру коммуны».
— Мы не воры, — хмуро пробурчал Рикомани и приказал отпустить солдат на все четыре стороны, а подеста отвести в дом Форезе Сальвьято.
Первое, что сделали чомпи, войдя во дворец, это сбили запоры тюремных камер и освободили шестерых чесальщиков, арестованных накануне. Затем под набатный звон дворцового колокола на верхушке башни установили знамя цеха кузнецов с изображенными на нем клещами, а в окнах дворца выставили знамя гонфалоньера справедливости и знамена всех цехов, за исключением цеха Ланы. Все бумаги и пергаменты, найденные у подеста и в комнате писцов, вытащили во двор и сожгли вместе с имуществом и хозяйством подеста. Однако «камера коммуны» осталась в целости и сохранности, хотя ее никто и не думал охранять.
Колокол на башне дворца подеста гудел не умолкая. Под его ликующий, призывный глас чомпи за какой-нибудь час захватили дворцы капитана народа, исполнителя справедливости и ведомство изобилия, помещавшиеся в Орсанмикеле, сожгли их имущество и все найденные там бумаги и документы. В одной из комнат дворца капитана народа Лука ди Мелано обнаружил огромное количество веревок, припасенных для расправы над восставшими. Весть о находке с быстротой ветра долетела до площади и дворца подеста, где на первое время обосновались вожаки чомпи (которых уже успели окрестить «гонфалоньерами тощего народа»). Веревки быстро разобрали и потом, нацепив на копья, весь день носили по городу, хвастаясь обретенной свободой и тем, что не повесили капитана народа, хотя он собирался перевешать их всех до последнего.
Как и предсказывал мессер Панцано, приоры без проволочки одобрили петиции чомпи и младших цехов. Теперь, для того чтобы петиции обрели силу закона, их надлежало передать на утверждение советам, которые должны были собраться на следующее утро.
До сих пор чомпи делали все, что хотели, не встречая ни малейшего сопротивления ни со стороны приоров во главе с гонфалоньером Гвиччардини, ни со стороны цехов. Захват дворца подеста сделал их полновластными хозяевами города. Хотя во Дворце приоров еще сидело законное правительство, во Флоренции уже жила и действовала новая власть. Она распоряжалась всей жизнью коммуны и даже издавала указы, которые под угрозой смертной казни должны были выполнять все жители города. Со всей отчетливостью Сальвестро понял это вчера вечером, когда чомпи с помощью крестьян из окрестных селений, следивших за передвижениями военных отрядов за стенами города, узнали о приближении к Флоренции нескольких отрядов пистойцев и пяти тысяч солдат, вышедших под командой Мильоре Гваданьи из Валь ди Ньеволи. Под окнами дворца снова загудела толпа, от приоров и гонфалоньера Гвиччардини потребовали, чтобы они приостановили продвижение отрядов, которые вызвали к себе на подмогу. Перетрусивший Гвиччардини приказал Сальвестро, как главе комиссии Восьми войны, выполнить требование чомпи, и тому ничего не оставалось, как, сжав зубы, подчиниться этому приказу. Добившись своего, чомпи, однако, не успокоились. Дождавшись, когда стража, посланная приорами, заперла на ночь городские ворота и возвращалась во дворец, Сын Толстяка, мессер Панцано и граф Аверардо с небольшим отрядом чесальщиков остановили солдат, обезоружили их и отобрали ключи. С этой минуты охрану мостов и всех городских ворот взяли на себя чомпи. Теперь никто, ни один человек, не мог без их ведома и разрешения ни войти в город, ни покинуть его. Узнав об этом, Сальвестро окончательно понял, что просчитался…
— Проклятье! — пробормотал он и с ненавистью взглянул на золотистую полоску света, которая все никак не могла доползти до ножки стола.
Внезапно новая мысль промелькнула у него в голове.
— Ну нет! — пробормотал он, вскакивая на ноги и дрожащими пальцами застегивая пуговицы. — Нет, господа оборванцы, Сальвестро вам не свалить. Правит все-таки правительство, а оно будет моим…
С этими словами он сбросил домашние шлепанцы, сунул ноги в туфли и быстро вышел из комнаты.
Глава седьмая
из которой читатель узнает историю Графини, а также причину, по которой Сальвестро Медичи не спешил разделаться с цыпленком
Пожалуй, нигде во Флоренции не поднимались так рано, как в бедном квартале у святой Ореолы, неподалеку от ворот святого Лаврентия. В его убогих хижинах, летом задыхающихся от пыли и зноя, а в осеннюю пору увязающих в непролазной грязи, ютились сотни нищих обоего пола, всякого рода калеки, хромые, немые, глухие, увечные и блаженные. Встречались меж ними и погорелые, и потерпевшие от моровых поветрий, попадались бобыли-старцы и беглые монахи, но больше всего было слепцов. С первыми проблесками зари вся эта христова братия выползала из своих вонючих нор и, на все голоса распевая «Интермерату», разбредалась по городу и окрестным селениям, дабы во имя Христа собирать милостыню на пропитание себе и тем своим братьям, кто по немощи не в силах был уже передвигаться по земле.
На рассвете двадцать второго июля, задолго до того, как первый луч солнца разбудил уснувшего в кресле Сальвестро Медичи, трое нищих остановились у дверей кабачка, примостившегося рядом с колокольней церкви святого Лаврентия. Хозяин кабачка, человек изворотливый, себе на уме, но сердобольный и отзывчивый, насколько может быть отзывчивым владелец такого заведения, приноровившись к своим босоногим и оборванным завсегдатаям, привык вставать затемно и никогда не отказывал несчастным калекам ни в еде, ни в кружке вина, как бы рано к нему не постучали.
