Гулящие люди - Чапыгин Алексей Павлович (читать бесплатно книги без сокращений .txt) 📗

– Хто крещеной?

– Не опасись, отвори слуге Таисия.

Дверь была заперта железным заметом, замет упал. – Един ли ты?

– Один буду!

Уцепил Сеньку за полу армяка, повел…

В избе, куда вошли, полутемно, свет заставлен чем-то, только вверх к черному потолку струилось мерцание многих огней.

– Сядь ту!

Сенька сел на лавку у двери, с ним рядом сел старик, белела борода. Два других, таких же старых, сидели ближе к огню. Один перебирал струны инструмента, тихо наигрывая плясовую песню.

Сеньку знакомо поразил запах в избе – он был тот, когда первый раз с Таисием пришли в избу Бегичева, изба пахла хмельным и одеждой нищих. Вглядываясь, стрелецкий сын увидал среди избы хоровод не то юношей, не то голых женщин. В мутной полутьме было не разобрать. За столом, призрачно отсвечивая, сидели три старухи в черном. Хоровод кружился, голые ноги мягко наступали на доски пола, иные, кто плясал, боролись меж собой.

– Да пустите меня! – вскрикнул женский голос. Старик, тот, что отпер и привел Сеньку, строго сказал: – Безгласны будьте!

Спустя мало свет открыли, десяток свечей, увидал Сенька, горели на столе, а между подсвечников были расставлены яства: мясные, рыбные и сахарные. Посередине стола большая кадь с пивом и во многих кувшинах вино. Таисий стоял в кутневом [162] кафтане распахнутом, под кафтаном белело голое. Он был только лишь в кафтане и шатался на ногах. Его поддерживали под локти две молодые женки. Когда открыли свет, женщины нагие хватали с пола черные смирные кафтаны, накрывались ими от шеи до пят. Одна лишь, молоденькая, стройная, плясала кругом Таисия, женщины ей говорили сердито:

– Бешена!

– Укройся!

Старик от дверей медленно двинулся к средине избы – он тоже был одет в смирный кафтан, – сказал глухо:

– При огне быть нагим отвратно!

Надернув к плечу длинный рукав кафтана, ударил плетью голую плясунью. Она, быстро уловив на полу свой кафтан, накрылась. Старик спросил:

– Кто тьму пробудил словом?

– Твоя дочь!

– Все она же!

– Обнажи спину!

Плясунья открыла стройную спину, сбросив кафтан до пояса. Старик наотмашь сильно взмахнул плетью, ударил ее по спине, прибавил:

– Дважды рушила завет братства – помни! – Пряча плеть, спустив почти до земли рукав кафтана, поклонился Таисию: – К тебе, атаман, сказывал – слуга…

– Григорей! Да как ты нашел нас!…

– Шел, шел и нашел…

– Дать ему братский кафтан!

Тот же старик, который впустил, повел Сеньку в прируб.

– В ночь тело подобает держати нагим… телу надобен отдох!

Сенька с большой охотой разделся – холодный панцирь в тепле был нестерпим.

– Все уды умыти подобает! – Старик привел его к куфе, в куфе была чистая теплая вода. Умывшись, стрелецкий сын утерся тут же висевшим рушником.

Старик накрыл его тонким без подкладки черным кафтаном. У ворота Сенька застегнул на крючки одежду.

– Иди на пиршество!

Старик пошел впереди Сеньки. Когда вошли в избу, Таисий крикнул:

– Завечаю пришельца ко мне избрать князем!

Старик снова подошел к Сеньке, повел его к столу, налил ковш вина.

– Пей, не рони капли!

Вино было настояно на каких-то травах.

Когда выпил Сенька, теплое пошло по всему его телу, отогрелись грудь и спина.

– Таисий! – сказал Сенька. – Мне быть не хочется тем, кем был ты…

Таисий молчал, только переменился кафтанами, за Таисия ответил старик:

– Братство велит – не перечь ему!

И тут же погас огонь или просто был закинут черной и синей тканью.

Когда раскрыли огонь, Ульку-плясунью женщины от Сеньки тащили за волосы. Она была нагая. Старик снова наотмашь ударил ее плетью, сказал сердито:

– Дочь, бойся – третий раз своеволие…

Запахнув кафтан смирный – прежний был на Сеньке, – Таисий подошел к столу и, не разжимая губ, перекрестил яства и пития. Все полезли на скамьи к столу, кроме старцев: того, что принимал Сеньку, и тех, которые сидели на лавке, поочередно негромко играя на домре.

Все пили, ели – брали руками – мясо, рыбу, сласти, хлеб руками ломали, ножей не было. Пуще всех пил вино Таисий. Сенька также много пил, больше, чем всегда.

– Скажи, как нашел нас?

– Ждал тебя… туга напала… чаял, ты покинул меня…

– Живой не покину… мертвой ино дело…

– Думал, убили… пришли имать тебя, да и меня заедино ярыги земского двора, в датошных солдат одёже…

– Как ушел от них?

– Двое их было – убил! В подполье сунул…

За столом стало шумно и весело. Таисий встал с ковшом вина в руке, крикнул галдевшему люду:

– Пью, братие, за моего друга Григорея!

– Григорея?

– Григорея!

– Мы, Архилин-трава, пьем за тебя!

– За тебя и его-о!

Когда унялся шум, Таисий продолжал:

– Враги наши, ярыги земского двора, следили за нами, особо за мной, и помешали бы пути нашему!

– Ой, беда – ярыги земского двора…

– Да где они нынче? Архилин-трава, скажи!

– Он убил их! Пьем за него…

– Пьем!

– А коли похощет, и спим с ним, мы любодейчичей не опасны!

– Нам любодейчичи любезны!

– Больше подадут!

– Мене с крестцов и от церкви гонят.

Среди нищих женок, уже изрядно поблекших, плясунья Улька была самая младшая и не по ремеслу красива, хотя ранние морщины у рта старили ее немного. Улька выскользнула изза стола, пробралась к Сеньке сзади, сказала тихо:

– Говори им, ночью чтоб с тобой!

Сенька молчал. Таисий, хотя и пьян, но привычно слышавший и понимавший смысл слов, ответил:

– Снова отец ударит плетью! Поди на место и жди.

– С кем он будет спать?

– С тобой, я обещаю…

Улька исчезла. Когда напировались, старик, глядевший за порядком и правилом братства, сказал громко:

– Братие, изберите жен и идите в прируб… время поздает! Ведайте все, кочет едва всплеснет крылами, приду будить… старицы лягут в избе.

– Мы князя хотим!

– Его, его – князя!

– А я и она – Архилин-траву!

Плеская из ковша вино, поднялся Таисий, закричал:

– Сей ковш, последний пью, – за князя нашего братского пира, и по уставу он сам изберет жену.

– Пущай глаголат!

– Пу-у-щай!

– Встань, Григорей, скажи!

– Если без жены нельзя, то иму Ульяну!

– Всё ее? Ульку!

– Кого?

– Да, слушь ладом – Ульку!

– Ее?… Ее… су-у-ку!

– Ульяной назвал… У… ул…

Утра еще не было, но в избе копошилось, крестилось в углу, ползало перед большим медным складнем на лавке с восковой зажженной свечкой. Когда все, кроме Сеньки и Таисия, помолились, то сели за стол доедать остатки, допивать недопитое хмельное. Теперь ели и пили старицы и старцы вместе.

От стола задвигалось по избе в сумраке серое, полосатое.

Лишнее прятали в прируб – в подполье, иное в сумах заплечных. На всех мужчинах кафтаны с кушаками лычаными, кафтаны из клетчатой и полосатой кёжи [163], женщины в рядне. Если старику, отцу Ульки, казалось, что одежда чиста, то об нее терли котлы и сковороды, прокопченные в печи.

Сеньку обули в липовые ступни [164], под рваные портянки женщины навернули ему суконные, теплые, приговаривали:

– Одеется князь-от наш!

– А не наш он! Всю ночь Улькин был…

– Она, бабоньки, ужо с им все наше братство сгубит!

Сеньку кончили одевать – шестопер окрутили куделей, приладили к веригам железным с крестами, весом два пуда три гривенки [165], надели на кафтан под черную рваную однорядку:

– Ой, и едрен, не погнется!…

В руки дали шелепугу суковатую, на плечи вскинули суму рядную, в ней в хламе морхотливой одежды был заверчен и его панцирь.

Руки после еды не мыли, как вчера на ночь было, – вытирали о подолы и полы рухляди.

Вышли крестясь:

– У-ух, вьюжно.