Скиф - Коробков Николай Михайлович (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Эксандр вкратце рассказал историю нападения на его дом во время восстания.
Когда мне удалось, наконец, вернуться домой, я застал там полный разгром, смертельно напуганных невольниц и нескольких рабов, спрятавшихся по разным местам. Все они разбежались и вернулись только после того, как волнение улеглось. Если бы не эти двое, моя дочь была бы, наверное, убита, а может быть, перенесла бы еще что-нибудь более ужасное. Ты понимаешь, что освобождение Главка является даже недостаточной платой за то, что он мне сделал.
— Так он спас твою дочь? — поднимая брови и откидывая голову, сказал Адриан. — Но за это ему должен быть благодарен не только ты, а и все мы. Сегодня же вечером, — обратился он к Главку, — приди к моему казначею: он выдаст тебе награду и от меня.
Эксандр нахмурился.
— Благодарю тебя за доброе отношение к нам, но позволь мне самому наградить Главка. Ведь моя дочь тебе совершенно чужая, и твоя щедрость в данном случае была бы излишней.
Лицо Адриана приняло высокомерное выражение.
— Я забыл, что в каждом маленьком городе свои обычаи. Но я, конечно, не сомневаюсь в том, что ты сумеешь его наградить не хуже, чем это сделал бы я.
Затем, желая сгладить неловкость, он спросил другим, дружеским тоном:
— Конечно, и другого раба ты тоже освободил?
— Нет, — отвечал Эксандр. — Он сам не пожелал этого. А дать ему свободу насильно я не хотел.
— Удивительно, как это ты сумел заставить своих рабов так тебя полюбить. Мне казалось, что они вовсе лишены этой способности.
— Не думаю. Мне кажется, что любить могут и рабы. Но этот отказался не из-за любви ко мне. Это — молодой дикий скиф. Он живет у меня немного больше года. Раньше он, вероятно, был воином. Мне кажется, что он отказался из гордости.
— Странно. В первый раз слышу, чтобы раб мог из гордости отказаться от свободы. Может быть, он просто успел привязаться к твоему дому? Эти дикари ведь похожи на животных.
Девушка быстро подняла глаза и взглянула на римлянина.
Он показался ей отталкивающим: низкий, жирный лоб, щетинистые брови, окруженные мелкими складками заплывшие свинцовые глаза, тяжелая челюсть и круглые вытянутые лиловые губы — все это раньше она не замечала так ясно. «Он похож на огромную гусеницу, — подумала она, — на тех гусениц, которых я ненавижу».
— Пора отправляться, — сказал Адриан. — Прежде чем мы расстанемся, — позволь тебя просить, почтенный Эксандр, приехать ко мне послезавтра вечером на маленький обед. Я уже давно не принимал у себя друзей из-за этого рабского бунта. Мое пригласительное письмо ты получишь сегодня же.
Эксандр поблагодарил. Отказываться он считал невозможным. Он был даже рад, так как рассчитывал там увидеться с Люцием и в частном разговоре выяснить, считает ли тот возможной помощь Херсонесу со стороны Рима.
— Было бы очень приятно, — Адриан повернул голову и улыбнулся, — если бы с тобой приехала и твоя дочь. Это, вероятно, не противоречит обычаям вашего города?
— Я благодарен тебе за это любезное приглашение, — ответил Эксандр, — но Ия еще совсем ребенок; она никуда не выходит из дому и навещает только своих близких подруг. Они там играют в черепаху, смотрят на драку перепелов или бросают камешки.
Архонт, в сопровождении дамиурга и своих спутников, направился к выходу из храма. Другие стояли в нерешительности. Наконец Адриан пошел рядом с Эксандром, громко стуча по полудрагоценной тростью. Рабы посадили его в лектику. Раздраженным голосом он начал кричать что-то подбежавшему к нему секретарю.
Толпа расступилась, носилки, мерно колыхаясь, поплыли и скрылись за углом улицы.
VIII
Вернувшись домой, Ия ушла в сад и, дойдя до обрывистого берега, села на самом его краю, в бледно-зеленой тени каштановых деревьев, слабо шелестевших широкими вырезными листьями под свежим солоноватым ветром с моря.
За последнее время она чувствовала себя изменившейся. Ужас, пережитый ею во время нападения грабителей, как будто разрезал ее жизнь надвое и завершил ту бездумную и веселую пору, которая казалась ей теперь детством, окончившимся неожиданно и внезапно. Смерть и страх заглянули ей в глаза и показали жизнь такой, какой она никогда не видела ее раньше.
Она вспомнила труп со сплющенной головой и обезображенным лицом: по нему, вместе с потоками крови, стекали выползавшие из головы жирные полоски чего-то белого. Труп лежал почти рядом с ней; рабыни подняли ее в тот момент, когда окружавшая ее лужа густой и темно-красной крови подошла уже к самым ее ногам. Ее отвели, посадили в кресло, но она не могла оторвать глаз от этой лужи и рассеянных в ней каких-то блестящих точек. Только потом она поняла, что это были рассыпавшиеся по полу жемчужины.
Тогда вдруг она почувствовала себя такой беспомощной, беззащитной и слабой, что начала плакать, обнимая поддерживавших ее рабынь. Ей хотелось убежать из этой комнаты, но она боялась пройти мимо лежавшего на полу трупа. Хотелось позвать человека, только что вырвавшего ее у смерти, или отца, но ни того, ни другого не было.
Потом пришел Главк. Ее отвели в другую комнату, но страх все еще не оставлял ее. Несколько раз она думала послать кого-нибудь из рабынь за тем скифом, но какое-то чувство удерживало ее. Ей было неловко это сделать, как будто он был не невольник, а равный ей и даже более сильный, чем она, человек.
Наконец вернулся отец, появились рабы, и на другой день все было как всегда. Только она стала жить в другой комнате — в той она не могла бы уснуть. Уже через несколько дней, она однажды зашла туда, посмотрела на темные пятна, оставшиеся на стене и полу, — опять страх и чувство беспомощности охватили ее, и она потом долго не могла успокоиться.
Вот теперь она сидит на берегу моря. Солнце сверкает, трава зеленая; сладко пахнет цветами. И сама она живая... Она внимательно осмотрела свои золотисто-смуглые руки с длинными тонкими пальцами и прозрачно-розовыми ногтями. А она могла бы быть уже мертвой, и вместо нее оставался бы только пепел, сложенный в каменную урну, или она была бы зарыта в глубокой яме под каменной плитой, такой же, как множество других, усеивающих кладбище...
Глубокая радость от сознания жизни охватила ее, и снова, неразрывная с ней вспыхнула благодарность к человеку, вырвавшему ее у смерти. Опять очень отчетливо она представила его себе стоящим посреди комнаты с окровавленным лбом и щекой, с расширенными мрачными синими глазами.
Так некогда выглядел, должно быть, Ахилл, когда, ураганом налетев на врагов, сокрушал их неистовыми ударами, пока один не оставался стоять над поверженными противниками.
Она должна была погибнуть, — ворвавшиеся грабители сделались господами дома; кто мог оказать им сопротивление? И вот он обрушился на них, разбросал, уничтожил, обратил в бегство. Он считается рабом, но разве он не показался ей тогда почти богом, бесконечно более сильным, чем она, беспомощная в руках схватившего ее убийцы?
Ей вспомнилась история Персея, уничтожившего чудовище и освободившего Андромеду. Но тот — герой, победитель, с торжеством ввел затем царевну в город, а этот — раб — только посмотрел на нее, лежавшую на полу рядом с тем, от кого он ее освободил. Потом он ушел, не вернулся, даже не захотел услышать от нее благодарности.
Это казалось ей оскорбительным и как будто еще раз возвышало его над ней. Она не понимала, почему он мог поступить так, но она все-таки не хотела оставаться в долгу перед ним и стала просить отца освободить Скифа. Почему-то ей было неловко говорить об этом, и она невольно сказала сначала о Главке.
И вот — самая большая награда, возможная для раба, оказалась ему ненужной. Это опять было непонятно.
Кажется, даже отец не сумел понять, почему Скиф отказался; Потом он сказал, что это из гордости.
Снова Ия почувствовала себя оскорбленной. Когда она в первый раз увидела его ночью в саду, он показался ей странным и говорил с ней так, как никогда не говорят невольники. На нем была серая туника с одним рукавом, но ей подумалось, что он только переодет в это рабское платье. Он произнес какие-то пророчества, обещал в честь ее воздвигнуть алтари, как будто он — царь, обладающий неизмеримой властью. Но он принимал ее за кого-то другого.
