Клятва Тояна. Книга 1<br/>(Царская грамота) - Заплавный Сергей Алексеевич (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗

Когда Фалалей оказывался возле брички Обросимов, Павлусь передавал вожжи своей Меласе и выпрыгивал на обочину, чтобы побеседовать с божьим человеком. Он слушал его проповеди и размышления с тем завороженным вниманием, на которое способны только дети. Потом сам исповедовался в прегрешениях своих.

Наблюдая за ними, Даренка вдруг заметила, что они удивительно похожи. Оба просты и доверчивы. Многотрудная жизнь не ожесточила их, напротив, сделала добрей и совестливей.

Голоса старца и татки то удалялись, то приближались, и тогда Даренка вся превращалась в слух. Интересно же ей узнать, в чем грешен ее батичка.

А вот в чем. Оказывается, до Трубищ была у него другая, не ведомая ей жизнь. В парубках [183] хлопствовал он с батьками своими на хуторе Горошек, что притулился под городом Фастовом. А владел тем хутором пан Васенцевич. Добрый был пан. Если и кривдил, то без перехлеста, не то что другие. Уходя в мир иной, завещал он часть своих земель православному Спасо-Преображенскому Межигорскому монастырю, хотя сам держался папской [184] веры. Сказывали, был он в дальнем родстве с Межигорским келарем [185], потому и сделал такую отписку. Уж лучше бы не делал! Стала она поперек горла братии Фастовского монастыря бернардинов. За оскорбление, которое нанес им своим предпочтением пан Васенцевич, решили они расправиться с православными жителями Горошека. Да не руками единоверцев, а руками украинских хлопов с бернардинских земель. Настращали они их всяко, посулили вознаградить щедро, для верности напоили паленкой, дали в руки топорки, луки, рогатины, сабельки. И учалось среди бела дня дикое побоище. На том побоище напал на Павлуся Обросиму такой же, как он сам, хлопец. Тычет перед собой рогатиной, будто сено вилами ворошит. Совсем спьянився дурник, слюни на губах развесил. Отобрал у него Павлусь рогатину, а тут переодетый бернардин набежал. Защищаясь от него, крутанулся Павлусь да и проткнул хлопцу грудь чуть пониже нательного крестика. Навсегда врезался ему в память этот восьмиконечный деревянный крестик с побеленными краями. А еще удивленная улыбка на губастом лице. Хлопец будто спрашивал: неужели ты убил меня, Павлусь? Зачем? Ведь я только вид делал, что воюю с тобой. Как и ты, я сын православного хлопа. Ты мог оказаться на моем месте и впасть в грех слабодушия. Но ты оказался на своем и совершил грех братоубийства. Теперь на тебе два греха — мой и твой. По силам ли тебе нести их?..

Поначалу татка об этом не задумывался, не до того было. Спасаясь от бернардинов, подался он к сечевикам [186], да не по душе пришлась ему буйная казацкая вольница. Стал он искать дело тихое, где до нужного времени пересидеть можно. Тут и подвернулся ему наемщик из Черкас — набирал он охотников на рыбные ловли. Уход у него дальний, уловистый — на пороге Звонец. Другого такого беглому хлопу и не сыскать. Обрадовался татка, наладился жить у воды, промышляя сетками и крюками. Но хозяину этого показалось мало. Велел он ему в запрудных перетоках еще и колодки на бобров ставить. Погнался за легкой прибылью, но одно забыл: рыба — существо немое, бесчувственное, а бобер умен зело, трудолюбив, страдателен. Не у всякого рука на него поднимется. У татки не поднялась. Вот и подался он из рыбных ловщиков в гребцы на Таванский перевоз. Переплавлял через Днепр товары, идущие из Киева в Крымское ханство до Кафы [187], а из Кафы опять в Киев. Встретил он там инока из Межигорского монастыря, открылся ему, вот как сейчас старцу Фалалею. Тот и позвал его с собою назад, на обительские земли, помог устроиться в Трубищах. Но и поныне терзают татку воспоминания о том злосчастном дне, когда положил он себе на душу сразу два греха. За один из них наполовину задернулся у него правый глаз. Знать бы за какой грех, легче было б…

Выслушав невеселую таткину историю, Фалалей обнадежил его: страдания, принятые за православную веру, зачтутся ему. Еще он сказал, что смирение перед Богом похвально есть, ибо объединяет людей в добре и святолюбии, но смирение перед воровским сборищем, которое напустили на Горошек бернардины, самогубительно. А коли так, нет на татке вины, ибо не нападал он, а защищался. И глаз ему застят не столько грехи, сколько тщета выйти за круг потреб живота [188] нашего. Но это ничего, ибо и здоровым глазом большинству людей не узреть того, что доступно внутреннему оку. Да возрадуется каждый, имеющий его…

Не всё поняла Даренка из вразумлений старца Фалалея, очень уж они местами мудрены, но главное уяснила: татка ее не столько грешен, сколько совестлив, оттого и наговаривает на себя много лишнего. И душа у него зрячая, и смирение не слепое.

Подивилась Даренка такой прозорливости Фалалея. И за татку порадовалась: не всякому похвальное слово от святых отцов выпадает. Может, меньше будет теперь казниться за кровь, пролитую когда-то.

В другой раз татка спросил, приходилось ли Фалалею бывать на Московской Руси. Узнав, что приходилось, и не единожды, начал выведывать, что там да как, не будет ли им притыку от сторожевых людей на порубежье, чем встретят их Северско-Черниговские земли — миром или войною, что за монастырь ждет их на Волоке Ламском и в честь какого Осифа получил он свою назву.

Фалалей отвечал обстоятельно, с охотой. По его словам выходило, что Московия весьма велика, но малолюдна. Вокруг царь-града обсажена она крепкими городами и сельбищами, зато с севера пустовата. Морозы там лютые. Болота смердящие. Комары жгучие. Коренные люди ко всему приспособились, а русиянам туго приходится. Тут не очень-то расплодишься. С запада москалей другие сильные государства подпирают, вот они и стали вырастать к востоку. Через Казанскую Татарию и Каменную Югру в Сибирь шагнули. Но и там народу не густо. А на южных украинах степь — от Волги до Дона. Дикое поле. А в поле том беглые люди со всех русийских концов рядом с ордынцами по ножу ходят, разор терпят — и от крымских мурз, и от султанской туретчины, и от воровских черкасов, которые повадились на Муравском шляхе торговые караваны перехватывать. Мало-помалу смирилась с беглыми Москва, стала возле них свои сторожевые крепости и станицы ставить. На первый ряд крепко опоясалась. Теперь на второй и на третий надо. А раз так, даровал царь всем, кто похочет промышлять его государевым делом и земли неустроенные стеречь, ответные свободы. С того и учалась Слободская украина. Приходят на нее охочие люди, распахивают деревню [189]або на безлесном месте соху настраивают. Из них да из дикопольцев добрые казаки-хлебопашцы получились…

Много бед у Москвы ныне, все и не счесть. Бояре да дворяне меж собой власть делят, а нижнему люду от этого только горе и слезы. Но и то, слава Богу, что она под одною царской рукой лежит, своею верой укрепляется, а не рассечена по живому, аки Русь Украинская. Вот уже тридцать пять лет, как Великое княжество Литовское соединилось с польским королевством в Речь Посполитую. Теперь в Киевских пределах сидит литва с ляхами напополам, в Подолии, на Волыни и в дальнем Полесье також, по ту сторону Карпат — мадьяры, при Черном море турки, на Северной Буковине молдавы, а в Галичине и на дальней Волыни — опять ляхи. Ни у одного из народов, известных старцу Фалалею, нет такого неисчислимого полчища дворян, как у них. Многие сами себе дворянство присвоили. У иного шляхтича ни гроша в капшуке [190], зато ведет он себя с превеликою пихой [191]. Чужая земля для него лакомый кусочек. А еще жиды повсюду насели. Через шинки правят, ростами разоряют, владельческие закладные и прочие бумаги подделывают, всякие другие мошенства творят. Повсюду они главные торговщики, прокатчики [192] и заушники. Имения промотавшейся шляхты под себя берут, многие села и православные церкви. Теперь при всякой требе христианской надо им хорошую цену дать. Без выгоды для себя ключей церковных и веревок колокольных они не дадут. Хулят и попирают безмерно христианское учение, в нетвердых душах ереси возжигают. Вот уж воистину вселенские побродяги и притчи во языцах, хотящие прибрать всё под себя. Всюду, куда оком ни кинь, чужеуправство и безбожие. До чего дошло: справец [193]православной галицкой епархии назначается митрополитом киевским, но при согласии львовского католического архиепископа. А сверх того надо подтверждение польского круля получить. Межвластие губит православную веру, на которой Украинская Русь держится. А это пострашнее московских бед…