Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы - Сухонин Петр Петрович "А. Шардин"

Флавио д’Аржанто думал обо всём этом не один месяц; наконец, решился написать своему бывшему питомцу князю Петру Никитичу Трубецкому, сыну Никиты Юрьевича, шифрованное письмо тем ключом, который ему когда-то показывал. Пётр Никитич был ещё молод, но по лестнице чинов шёл быстро. Уже капитан гвардии, камергер и член юстиц-коллегии. Скоро, надобно полагать, при покровительстве батюшки, сделают его и сенатором. Отец Флавио жил в доме Трубецких около трёх лет для обучения целого пансиона из детей Трубецкого от его двух жён, пасынков и взятых им племянников и мог рассчитывать на некоторое к себе внимание не только детей, но и отца, самого Никиты Юрьевича.

Пётр Никитич показал, разумеется, письмо иезуита отцу и по его совету отвечал не шифром, а просто по-французски, но отвечал так, что, как говорил отец, «комару негде было подточить носа».

Иезуит понял интригана, и между ними началась переписка самая простая, самая невинная, как между учителем и учеником, его уважающим. В ответах Петра Никитича, разумеется, была заметна рука Никиты Юрьевича; но иезуит и вида не подавал, что он подозревает, что письма его читаются не одним только его учеником.

Вот на основании этой-то переписки Флавио и составил свой план. По этому плану, сама не зная того, наша княжна Анастасия-Елизавета попала в отель герцогини Прален. По этому плану к ней в покровительницы, или дуэньи, назначена вдова генерала из старинной хорошей фамилии Мария де Куртней; по этому плану обстановка, жизнь и отношения русской княжны Владимирской начались так прилично, так роскошно и так нравственно, по крайней мере с внешней стороны, что благодаря усердному распространению слухов отцами иезуитами тогдашний Париж мог только разевать рот. Притом же нельзя было не заметить, что всё это обходилось княжне относительно столь дёшево, что нельзя было и думать, что княжна может захотеть что-нибудь переменить...

— Разумеется, ваша светлость, — десять миллионов франков не Бог знает какое состояние, — говорил абат Флавио д’Аржанто герцогине де Прален. — Но я вам докладываю, что состояние это более чем удесятирится при выполнении некоторых условий, в завещании прописанных. Условия эти легко могут быть изменены. В России, при надлежащих хлопотах, всё может быть изменено. А тогда состояние это будет именно состояние царское. Более ста пятнадцати миллионов франков, дающих при высоком проценте на капитал в России более десяти миллионов франков дохода. Покажите мне на немецкого государя, который имел бы такой доход без обязанности нести соответственный расход. Это положительно царское состояние, герцогиня!

   — Это так! — отвечала лениво старая герцогиня. — Но я как-то не верю в эти отдалённые богатства на концах света; не люблю я ни американских, ни индейских, ни русских приданых. Очень верю, что они существуют; но как-то, знаете, для глаза невидимы, так поневоле сомнительны. А герцог де Прален такое имя... К тому же вы говорите, что ещё нужно устранить условия...

   — Наш орден, ваша светлость, распространяет своё влияние в целом мире, поэтому он ближе всего может ознакомиться, чему можно верить и что представляется одним миражем. Ваш внук, герцог, многолюбивый и верный сын церкви, поэтому не может не быть предметом заботы её преданнейших служителей, и они не могут допустить, чтобы он мог подвергнуться обману. Здесь в рассуждении состояния обмана нет. Но я веду свою речь, ваша светлость, не собственно о состоянии. Высшие интересы слишком важны, чтобы им можно было предпочитать даже сотню миллионов. Княжна, не считая убогих, больных и неразвитых принцев, из коих один заперт где-то, как говорят, в каменном мешке, а другой хотя и объявлен наследником, но, видимо, не способен не только царствовать, но и свободно располагать своей волей, причём его поступки до того дики, что могут признаны невменяемыми, — за этими принцами она остаётся единственной представительницей царствующего дома Романовых, прямой наследницей русского престола.

   — Что такое? — переспросила старая честолюбивая герцогиня. — Как наследницей?

   — Так, престол может достаться ей по наследству. В России женщины не отстраняются от престолонаследия, а она единственная представительница...

   — И вы думаете, что она может быть русской императрицей?

При этих словах герцогиня даже вздрогнула. Честолюбивые стремления рисовали уже перед ней её внука в короне и порфире, рисовали владетелем четырёх царств.

   — Да! Она приходится родной племянницей царствовавшей перед тем государыни Анны Иоанновны. Притом родовое имя князей Владимирских-Зацепиных составляет одну из старших линий прежней династии царей московского дома. А вы знаете, герцогиня, Божья воля высказывается в происхождении. К тому же русские весьма привязаны к своей старине. Одно имя Владимира Равноапостольного Мономаха приводит их в восторг, хотя по бывшим тогда беспорядкам они должны были поручить себя татарскому царевичу и родоначальнику нынешней династии...

Невежественный француз думал, что Владимир Равноапостольный и Владимир Мономах были одно лицо, что они оба были цари московского дома, что династия эта прекратилась избранием татарского царевича Бориса Годунова, потомство которого и царствует до сих пор, несмотря на своё будто бы китайское происхождение.

Видно, что француз врал без милосердия; но, разумеется, не герцогине де Прален было указывать ему на исторические несообразности. Она, напротив, с удивлением думала: «Как эти люди всё знают!» — и слушала его чуть не с благоговением.

   — Теперь, — продолжал хитрый иезуит, — пути Божии неисповедимы. Если волей Промысла, при содействии всех сил нашего ордена, светлейшая княжна Владимирская, как представительница обеих династий, займёт место на прародительском престоле своих предков, то, может быть, на неё и её благочестивого супруга будет возложен тот великий подвиг воссоединения церквей, который привлечёт к стопам святейшего отца миллионы верующих, погибающих теперь в схиме, и спасёт таким образом целые страны от гибели. Какое величие, какая заслуга перед Господом! Герцог Прален, руководя царствующей государыней как супруг и истинно верующий, приведёт к умилению сердца её подданных и будет родоначальником новой династии великих христианнейших королей Востока, столь же великих, столь же славных, как и наш христианнейший король Запада. Не завиднейшая ли доля как для этой жизни, так и для будущей?..

   — Да она, кажется, даже не католичка?..

   — Это не имеет значения! Господь Бог избирает различные орудия для достижения своих божественных целей, иногда даже непостижимые нашим слабым человеческим разумом. Княжна если и не просветилась ещё светом истины, то не менее, видимо, способна восприять благодать, ей ниспосланную. Внимательность её к нашим учениям, её скромность и сдержанность выше всякой похвалы. Весьма может быть, что Господу угодно, чтобы высшая благодать осенила её в то время, когда она своё славное схизматическое имя сольёт с не менее славным, но и любезным для всего католического православия именем герцогов де Прален и когда станет думать о том, чтобы великому роду своему предоставить знаменитость не только царственную, но и духовную... Поверьте, герцогиня, и в совпадении условий, и в той случайности, что её воспитание направилось к нашему коллегиуму, виден перст Божий, которым указуется великое будущее, великая слава вашему потомству... великая слава имени герцогов Праленов, будущих императоров и царей, будущих просветителей Востока во славу истины...

   — Я покоряюсь, святой отец, вашим словам. Верю в премудрость Божию. И если Богу угодно, чтобы мой внук...

   — Был велик и славен! — прервал её иезуит. — Был той звездой Востока, которою Бог благословил быть Людовику Святому на Западе, то вручите же судьбу его в руки нашего ордена. Мы озаботимся им, как возлюбленнейшим и дражайшим сыном церкви, соединяя его с неверной пока, но обращаемой уже на истинную стезю нашей приёмной дщерью, близкое, хотя и тайное обращение которой будет приятнейшим приношением небу...